Ночью на белых конях - Вежинов Павел (список книг TXT) 📗
Только сейчас Урумов понял, что так оно, наверное, и было. Охваченная страхом, Криста просто хотела за что-то ухватиться.
— Они задержатся там на несколько дней. А потом вернутся в Софию. Так что готовьтесь к свадьбе.
— Не надо так говорить! — резко оборвала его Мария.
— Это неизбежно, Мария. Вам придется с ними встретиться. Я это говорю для того, чтобы у вас было время подготовиться.
— Нельзя так! — Голос ее задрожал. — Они… они не имели права, не спросив нас…
Разумеется, она совсем не хотела этого говорить. Но и ничего другого Мария сказать не могла. Не сказав больше ни слова, она положила трубку. Наверное, сейчас плачет. Есть у женщин эта слабость, которая, в сущности, их настоящая сила. Он прошел через холл и вернулся к себе в кабинет. Почувствовав, что ноги еле держат его, медленно опустился на кушетку. Легкая дурнота охватила его. Дыханье словно задерживала чья-то рука, невидимая, спрятавшаяся за грудной костью. Если все-таки есть на свете судьба, то она — нечто самое последовательное и злорадное из всего, существующего в этом запутанном мире. Единственное, чем можно победить ее неумолимость, это идти ей навстречу. Тогда, по крайней мере, остается хоть какой-то шанс случайно с ней разминуться.
Но он чувствовал, что на это у него нет больше сил. Он понимал, что все, о чем он думал последние дни, больше не существует. Все возможные положения взаимно исключали друг друга. Теперь все четверо по законам этой жизни стали близкими родственниками. А по законам человеческой нравственности? В чем теперь может выразиться их близость? Неужели в том, что она сама назвала безнравственным и абсурдным? Он еще мог бы смириться с ее отсутствием. Но как теперь смириться с ее близостью? Все это не укладывалось у него в голове, выходило за пределы его представлений о реальности. И так оно было с самого начала; наверное, у него просто пропало воображение, если он не понял этого раньше.
Так он лежал около часа. Потом встал и позвонил Спасову. В трубке раздался скучающе-утомленный голос:
— Кто говорит?
— Академик Урумов. Мне нужно зайти к вам на десять минут.
— Нельзя ли завтра, товарищ Урумов? Сегодня я страшно занят.
— Нельзя, — ответил академик. — Только на десять минут.
— Ну что ж, приходите! — со скорбным смирением ответил Спасов.
— Выхожу немедленно.
Но вышел он не сразу. Прошел в спальню, раскрыл гардероб и переоделся — с ног до головы. Сменил белье, рубашку, повязал совершенно новый летний галстук, о существовании которого он совсем забыл. Выходя, в прихожей еще раз взглянул на себя в зеркало. Выглядел он вполне обычно, может быть, только бледней, чем всегда. И через полчаса уже сидел в просторном красивом кабинете, настолько светлом в это время дня, что у него заболели глаза. Невысокий, мягкий, гладкий человечек все в той же утомленной позе сидел против него и ждал. Очень страшно было передавать все в эти ухоженные, пухлые руки. Урумов вздохнул и начал напрямик:
— Я должен сделать вам одно весьма неожиданное признание, товарищ вице-президент.
— Надеюсь, приятное! — с последней надеждой сказал Спасов.
— Вряд ли!.. Впрочем, все зависит от того, как вы его воспримете.
— Что же, слушаю…
И тогда очень медленно и спокойно академик рассказал ему, кто и при каких обстоятельствах написал статью для «Просторов». На лице вице-президента появилось сначала ошеломленное, потом печальное и, наконец, до крайности возмущенное выражение. Урумов невольно его пожалел.
— Разумеется, в основе всех его выводов, всей гипотезы лежат мои труды, — сказал он. — И в своей научной работе я руководствовался именно такого рода предположениями. Их ни в коем случае нельзя назвать слепыми или произвольными. Но так же верно, что сам я никогда бы не решился изложить на бумаге столь смелую, я бы сказал, невероятную гипотезу, не имея еще достаточных доказательств. Так что вряд ли я имею моральное право на приоритет идеи и на ту смелость, о которых упоминает в своем письме Уитлоу. На самом деле приоритет принадлежит аспиранту нашего института Александру Илиеву.
— Глупости! — почти крикнул Спасов.
— Нет, товарищ Спасов, к сожалению, все это правда.
— Какая правда? — вновь вскипел Спасов. — Как вы, академик, можете говорить такое? Представьте себе, что в один прекрасный день будет построена эта идиотская машина времени. Неужели мир поверит, что ее изобретатель — Герберт Уэллс? Только потому, что по глупости и невежеству он первый пустил в оборот эту идею и этот смешной термин. И сейчас писатели, популяризаторы и все эти тупицы, которые называют себя футурологами, тоже без конца болтают всякие глупости. Болтуны они, а не открыватели.
Спасов, видимо, был так твердо убежден в своих словах, что академик даже подумал: не теряет ли он здесь напрасно время? Нет, нет, к нему непременно нужно найти какой-нибудь путь, пусть даже ценой любых уступок.
— Мой племянник вовсе не болтун, — твердо сказал он, — а исключительно талантливый молодой ученый.
— Ученый? Будет вам! Мальчишка, зеленый мальчишка… Я просто не понимаю, зачем вы все это мне рассказываете!.. Даже если это и правда! Хотите, чтобы я взял на себя моральную ответственность? Если дело только в этом — не имею ничего против. Но вы не должны больше нигде повторять подобные глупости! Если вы действительно уважаете свой труд! Иначе вы только скомпрометируете научную истину, у которой и без того не так уж много сторонников.
Урумов вдруг почувствовал облегчение — он увидел путь к Спасову. Теперь уже было нетрудно перебросить мостик через внезапно разверзшуюся трещину.
— Мне кажется, вы меня неправильно поняли, профессор Спасов. Я вовсе не собираюсь выходить на площадь и бить во все барабаны.
— В чем же тогда дело? — умоляюще спросил Спасов.
— Неужели вы не понимаете? У меня больше нет морального права скрывать правду. А дальше — это дело вашей совести. Вы сами решите, нужно ли поделиться ей с кем-нибудь… и когда…
— Никогда! — решительно заявил Спасов.
— Это вы сейчас так думаете!.. Потому что не верите в это открытие. Но когда оно станет фактом, который потрясет весь мир, вы поймете, что вы — должник истины. Но главное, разумеется, не в этом. Этой правдой я спокойно мог бы поделиться с бумагой и скрепить ее собственной подписью. В сущности, меня к вам привело другое.
— Что еще, бога ради! — с отчаянием воскликнул Спасов.
— Сейчас узнаете. Вы видите — я человек пожилой. Что будет с моей работой, если я внезапно умру?
Спасов опять помрачнел. — Глупости! — сказал он,
— Это не глупости! — возразил академик, на этот раз гораздо мягче. — Если вы знаете, где зарыт клад, вы расскажете об этом какому-нибудь близкому человеку, хотя бы жене. Все может случиться, вдруг я выйду отсюда и попаду под машину. Тогда кто сообщит миру правду? Уитлоу? Но он сейчас находится лишь в ее преддверии и сам обращается к нам за помощью. Я рассказал вам эту историю прежде всего затем, чтобы вы поняли: мой племянник — это единственный человек, который глубже и полнее всех знаком с проблемами, которыми я занимался до сих пор. Или, вернее, коллектив Аврамов — Илиев, хотя, по-моему, юноша знает больше и пойдет дальше. Они уже работают вместе и получили некоторые поразительные результаты. Уитлоу будет что у них узнать!
—Уитлоу будет разговаривать только с вами! — решительно заявил Спасов. — И больше ни с кем.
Академик еще раз взглянул на его беспокойные пухлые руки. Что можно ими удержать? Ничего!.. Если только события не заставят его взяться за ум. Или он сам — сейчас!
— Конечно, со мной! — ответил Урумов твердо. — Но здесь речь идет только о предусмотрительности. А это качество, видимо, у вас отсутствует, товарищ Спасов. Этого, вероятно, вам никто не говорил, поэтому скажу я со всей ответственностью, к которой меня обязывают мой возраст и звание. Вы хороший математик, но плохой администратор, товарищ профессор! И своим руководством завели в тупик немалую часть ваших дел. Возможно, наш институт тоже бы пострадал, но сейчас он, слава богу, в хороших руках…
