Дети из камеры хранения - Мураками Рю (читать книгу онлайн бесплатно полностью без регистрации .TXT) 📗
— Кто это тут выпендривается?
Он вышел из камеры старика, отпер клетку Хаси и не торопясь вошел к нему:
— Кому ты сказал «заткнись»?
Санитар медленно снял с пояса дубинку. Хаси лежал лицом вниз. Дубинка приблизилась. Хаси незаметно ущипнул себя за руку, но ничего не почувствовал. «Я ничего не чувствую. Если он ударит, мне не будет больно». Он поднял глаза на санитара.
— Так это ты мне приказал заткнуться? — усмехнулся санитар, покачивая головой. Он схватил Хаси за плечо и опрокинул на циновку, а потом приподнял за левую лодыжку. Хаси заколотил по циновке правой ногой, пытаясь вырваться. — Как ты смеешь такое говорить санитару? Кончай выпендриваться, придурок! — сказал он и ударил Хаси дубинкой по ноге.
Тело Хаси прострелила боль. После второго удара боль пробежала от пяток до подбородка и отозвалась даже в затылке. Хаси сжал зубы, чтобы не закричать. Если бы он открыл рот, то наверняка попросил бы пощады. Он ощутил дрожь в паху. После третьего удара ему стало страшно. Хаси изо всех сил сжал зубы. После четвертого удара у него напряглись мышцы бедер и захотелось помочиться. Он подумал, что со следующим ударом непременно обмочится. «Только бы этого не случилось!» Лодыжка онемела. Страх пронзал все его тело от головы до пят, зубы стучали, но в тот момент, когда он готов уже был просить пощады, он прикусил себе язык. И подумал о том, что, когда собственноручно отрезал себе язык, сумел перенести эту боль. Хаси уже забыл, какой она была. Внезапно ему пришла в голову мысль: «А почему я должен переживать по поводу этого безумного старика из клетки напротив?» Но понимал, что старик — единственный свидетель случившегося.
«Даже если я описаюсь, мне не будет стыдно. Давай! — бормотал он, стараясь преодолеть страх боли, которую принесет следующий удар. — Давай, бей, не тяни!» От этих слов ему стало легче. Неприятие боли ослабло, желание помочиться исчезло. В этот момент пятый удар обрушился на его лодыжку. Он выдержал боль, стиснув зубы, хотя и пролил несколько капель мочи. «Давай, давай!» — снова пробормотал он. Его голос становился все отчетливей: «Давай, бей, ты ведь это умеешь!» — вопил он, колотя кулаками по циновке. Санитар отпустил Хаси. Хаси перевернулся и посмотрел на санитара. Тот раскраснелся от ярости и снова замахнулся дубинкой. «Бей, бей!» — закричал Хаси. Какое-то время дубинка висела над Хаси, потом санитар медленно опустил ее и сказал:
— Ты никогда отсюда не выйдешь. С тобой будут хорошо обращаться, назначат хорошее лечение, очень эффективное. Тебе прочистят голову и удалят всю гниль. Увидишь, как это приятно.
Тыльная сторона ноги Хаси начала разбухать. Старик наблюдал за ним. Как только санитар ушел, старик расхохотался.
— Так ты, оказывается, Хороший!
Хаси молча массировал ногу, вытянув ее вдоль прохладной стены.
— Ты Хороший Человек, Хороший, говорю тебе! — Кричал старик, облизывая руку.
— Замолчи! — рявкнул Хаси с мрачным видом. — Я тебя ни о чем не спрашиваю. Оставь меня в покое.
Погрустнев, старик несколько раз покачал головой:
— Да, да, да…
Тут Хаси взглянул на кучу одеял в углу своей камеры и с удивлением, обнаружил, что из-под них торчат пальцы ног — красивые, белые, женские. Под этими одеялами лежала женщина! Приглядевшись, Хаси увидел ее волосы, лоб и левую руку.
— У нее голова совсем не варит, — объяснил старик. — Она ни Хороший Человек, ни Плохой, она просто Капуста. Подгнившая капуста, есть ее нельзя.
На мизинце левой руки у Капусты было золотое колечко. Окон в камере не было, и Хаси удивился, не жарко ли ей под одеялами. В дальнем конце коридора жужжал вентилятор, однако сюда не доносилось ни малейшего ветерка. Было очень жарко, но Капуста, кажется, даже не вспотела. Тень от абажура желтоватой лампы покрывала ее левую руку, но кольцо время от времени поблескивало. Хаси посмотрел наверх: и абажур, и лампочка были неподвижны. Значит, Капуста шевелила пальцами, и кольцо отражало свет всякий раз, когда палец покидал тень.
Санитар принес ужин, вернее, какое-то месиво в тюбиках, молоко, рис, овощное пюре и соль. Хаси наблюдал, как он засовывает тюбик в рот Капусте и выдавливает ей в горло пищу. Из-за того, что на ней была странная маска, напоминающая противогаз, вроде тех, что он видел в заброшенных шахтах на острове, ему не удалось разглядеть ее лицо. Вниз с маски свисал гофрированный шланг. Санитар открыл на шланге клапан и воткнул тюбик в черную дырку. Он ждал, пока Капуста проглотит пищу.
После кормления одеяла убрали, и под ними действительно оказалась женщина. Санитар сменил на ней подгузник, промокнул задницу и посыпал тело тальком. Все это время женщина лежала неподвижно, словно полено. Только после того, как на нее набросили одеяла, она негромко застонала.
— Мы вычистили из головы Капусты всю дрянь, — сказал санитар, обращаясь к Хаси. — Скоро и из твоей вычистим!
Когда санитар ушел, Хаси опять заметил, что Капуста шевельнула пальцем. Приглядевшись, он заметил облачко талька, поднявшееся от слабого движения ее дрожащего пальца. Хаси подошел к ней по влажному ковровому покрытию и стал смотреть, как меняется характер движений пальца. Неизвестно почему все это напомнило ему одного печального припадочного из Токийского парка. Сколько часов они провели вместе! Хаси пел, а припадочный танцевал, подскакивая так, словно по его ногам стреляют из пулемета… Хаси подполз к Капусте на расстояние вытянутой руки. Из-под одеяла торчала худая коричневая нога, опухшая из-за плохого кровообращения. Хаси осторожно ее коснулся. Никакой реакции. Ущипнул. На ощупь ее кожа напоминала резиновый мешок, наполненный жидкостью, и Хаси подумал, что, если ее проткнуть, жидкость вытечет. Ему вспомнился бродяга из общественного туалета в Сасэбо. А что, если и она тоже — реинкарнация той красивой черной собаки, которая спасла его из камеры хранения? Хаси почувствовал, что должен что-то для Капусты сделать. Но что он мог сделать? Только спеть. И он запел, обращаясь к тому месту, где, по его представлениям, должна была находиться ее голова, и стараясь придать голосу звучание низких регистров духовых инструментов.
Сначала ему показалось, что Капуста его не слышит. Хаси даже подумал, что она глухая. Тогда он запел по-другому, изображая то звучание рога в глухом лесу, то шорох листьев, опускающихся на озерную гладь, то плеск волн у песчаного берега и, наконец, с закрытым ртом, первые такты из «Блюза Святого Витта», напоминающие трели птиц. Заметив, что одеяло зашевелилось, Хаси запел громче. Пальцы Капусты задвигались быстрее, и на ее ладонях выступили капли пота. Хаси прервал раздавшийся за его спиной крик:
— Давай что-нибудь поживее!
Хаси обернулся и увидел, что к решетке его камеры прильнуло множество лиц. Кричал старик.
— Это и в самом деле ты, — сказал он, когда Хаси замолк. — Я был уверен, что это не радио! Ведь прогноз погоды не передавали! А ну-ка, Хороший Человек, спой нам что-нибудь поживее! Марш или другую веселую песенку? А что, Капуста померла? Или нет? Так это было что-то вроде поминального плача? Капуста ненавидит такие штучки. Чем тише ты поешь, тем слабее она становится.
Как только Хаси перестал петь, ее пальцы начали двигаться как раньше. «Наверное, старик прав».
— Эй, милый! Тебе плохо? — снова обратился к нему старик. Толпа любопытных глядела на Хаси через решетку. — Хочешь, доктора позову? Укольчик тебе сделают.
— Неужели никому не понравилось, как я пою? — спросил Хаси у любопытствующих. Те переглянулись, и снова старик ответил за всех:
— Лично я люблю что-нибудь поживее… чтобы песня дух поднимала, — сказал он нехотя.
— Я понял, — пробормотал Хаси, отполз от Капусты и лег на пол в противоположном углу камеры. Толпа постояла, поглазела и разошлась, расползлась по темным углам, пока наконец не остался один старик, с беспокойством наблюдавший за Хаси.
— Спокойной ночи! — наконец сказал Хаси, начав раздеваться, и старик, довольно улыбаясь, исчез.
«Что значит: поживее?» — спрашивал себя Хаси и не мог вспомнить ни одной песни, которую можно было бы назвать «живой». «Чтобы дух поднимала? Нет таких, твою мать!» — пробормотал он и громко рассмеялся. Все казалось ему ужасно смешным и абсурдным. «Я сочинил множество мелодий, записал на пленку все мыслимые звуки, даже отрезал себе язык, и все-таки совершенно ничего не изменилось. Остается лишь потихоньку сходить с ума. И все для того, чтобы оказаться с резиновым кляпом во рту, в смирительной рубашке, все для того, чтобы плакать и просить прощения!» Капуста зашевелилась под одеялом, и Хаси повернул голову в ее сторону. У него мелькнула мысль спеть еще раз, и он даже открыл рот, но остановил себя. «Я болен, я устал от всех этих старых песен. Я хочу все забыть, забыть! Придумать новую мелодию? Но для этого надо изгнать из головы все прежние звуки, все старые мелодии, все воспоминания. Надо забыть бродягу из туалета в Сасэбо, окровавленные ножницы, бараний жир, мягкую женскую кожу, сырой воздух заброшенных шахт, улыбку на потном лице Кику — всех людей, все места, все запахи, все ощущения…» Он лежал долго, пытаясь подавить воспоминания, но один образ не покидал его и возникал всякий раз, стоило только закрыть глаза: его собственное лицо, которое он видел несколько часов назад в видоискателе телекамеры, испуганное лицо связанного по рукам и ногам человека, который больше не может ни говорить, ни двигаться. От этого образа Хаси не мог избавиться. Сам не зная почему, он почувствовал, что именно этому лицу и предстоит спеть новую песню. Он понял, что этот испуганный образ, лишенный имени, одежды, чувств и возможности двигаться, останется с ним навсегда. Что бы с ним ни случилось, он не утратит этот образ. Никакая муха с человеческим лицом его не перечеркнет. И никто не заставит его ненавидеть это малодушное и перепуганное лицо, потому что, сколько бы он ни искал, он не найдет другого образа, в котором вот так узнает себя.
