Дорогой мой человек - Герман Юрий Павлович (читать книги регистрация txt) 📗
Но уж если не везет, то не везет, как сказала старуха Ашхен, когда он в канун Седьмого ноября прошлого года, неловко повернувшись, вылил на себя большую банку йода: едва он вышел из предбанника, как напоролся на патруль. Уже миновало время – надо было иметь ночной пропуск, которого у Володи, разумеется, не было. И он даже не сопротивлялся и не спорил – он покорно пошел между автоматчиками-матросами, как имеющий опыт дезертир или «матерый диверсант».
«Полундра, Устименко, – думал он, – здесь стоят матросы. В сущности, все устроилось отлично. Теперь мне есть где ночевать – на скамейке у коменданта. Там, наверное, тепло и сухо и кто-нибудь из задержанных угостит махоркой. Вот оно и счастье…»
Рядом с ним шагал еще задержанный, и Володя не без внутренней тревоги внезапно узнал давешнего грузина. К счастью, пострадавший оказался штатским. На голове у него была мягкая шляпа, в руке он нес лакированный чемоданчик и, по всей вероятности, был одержим теми же самыми мыслями о невезении, которые огорчали и Володю.
– Мой дорогой доктор! – сказал грузин. – Мой спаситель, не так ли? Знаете, я как раз хотел с вами посоветоваться, но вы куда-то исчезли. Мне фатально не везет именно с этой частью тела! Вы ничего не заметили, когда удаляли иглу? В октябре месяце 1941 года я заснул, сидя на электрической печке, вот в этом доме, у одного своего старого друга. Что-то там включилось автоматически, и меня привезли в госпиталь с ожогом второй степени. Не прошло и года, как я при сходных обстоятельствах, но на базе у катерников в довольно сильный мороз прикорнул на промерзшем граните, на ступеньках. В результате обморожение, правда легкое. И сегодня эта маленькая катастрофа. Может быть, вы дадите мне какой-нибудь практический медицинский совет? Понимаете ли, дорогой доктор, все это не может так далее продолжаться, вы не находите? Кстати, давайте познакомимся.
И штатский несколько церемонно представился: его зовут Елисбар Шабанович Амираджиби, он капитан, его судно – «Александр Пушкин», прошу любить и жаловать. Давеча он пришел из США. Вообще же у него неудачный день сегодня, не будем уточнять все подробности.
– Послушайте, – внезапно обратился Амираджиби к автоматчику своим сиповатым голосом с едва уловимым мягким гортанным придыханием. Послушайте, дорогие, – вы люди или не совсем? Мне нужно к своему другу на корабль, это очень близко, вот он стоит – «Светлый», неужели это вам непонятно? Попытайтесь понять. Завтра меня поставят под разгрузку, и я конченый человек, послушайте, вы, с автоматом!
Матрос гулко кашлянул и не ответил.
– Есть или нет? – проникновенно спросил капитан. – Душа? Сердце? Сосуд с добром у вас имеется внутри? Никогда не меркнущий светильник?
– Надо слово знать, – глубоким, из самого нутра, ласковым басом, словно маленькому, сказал матрос, – время военное, мало ли кто лазает, случаются парашютисты-диверсанты…
– Слово – «мушка»! – сладким голосом, с воркующими придыханиями произнес Амираджиби.
– Нет! Не мушка.
– Слово – «самолет»!
– И не самолет.
– Не самолет и не мушка, – задумчиво и душевно согласился Амираджиби. Может быть, в таком случае тогда – «мотор»?
– Нет.
Амираджиби набрал воздуху в легкие и быстро выговорил:
– Танк-румпель-пропеллер, курица-петух-утка-индюк-тетерка-чайка, петарда-клотик-бескозырка-гюйс-тральщик-эсминец-линкор-авианосец.
Матрос молчал. Другой негромко хихикнул.
– Вот какой человек, – печально сказал Амираджиби. – Поразительный человек. Твердый человек. В каменном веке такие люди жили…
Матрос внезапно до крайности обиделся.
– Оскорбляйте, оскорбляйте! – ответил он. – Мы на нашей службе всего видели. Один попался – до морды хотел достать, схлопотал пять суток гауптвахты – только нынче и управился, перед ужином вышел. Налево, в подвал, вторая дверь направо!
За второй дверью направо сидел розовощекий, юный и добрый комендант.
Амираджиби и Володя положили перед ним свои документы. Капитан «Александра Пушкина» угостил коменданта сигаретами «Честерфильд» и жевательной резинкой. Комендант взял две сигаретки и две пластинки чуингама. Матрос с сизыми пятнами на когда-то отмороженных щеках мрачно и обиженно сидел на скамье. Амираджиби предложил сигарету и ему, чего, конечно, делать не следовало.
– Не надо, – сказал матрос нутряным, бесконечно добрым, но до крайности оскорбленным басом. – Сначала оскорбляете, а потом папиросочки? Я, может, четыре рапорта подавал, чтобы воевать отправили, а здесь от разных лиц, которые и войны никакой не нюхали, исключительно оскорбления слышишь.
– Кто вас оскорбил, Петренко? – спросил комендант.
– Да вот этот вольнонаемный оскорблял: в каменном, говорит, веке такие люди жили. Это как понять?
– Ясно, – сказал комендант металлическим, комендантским голосом. И лицо его из доброго, юного и веселого превратилось в непроницаемое, специально комендантское лицо: без выражения, без возраста – одна только лишь твердость. – Ясненько, – повторил комендант. – И попрошу сесть там, на скамье для задержанных. Курить тут не разрешается. Разговаривать тоже. Утром выясним ваши личности.
– Но документы! – воскликнул Володя.
– Документы люди делают! – с таинственной интонацией в голосе произнес комендант. – Ясно?
И так как говорить было решительно нечего, то комендант выплюнул чуингам и швырнул в печку не докуренную сигарету. А Володя сигарету пожалел и сразу же крепко уснул.
Было ровно шесть, когда он проснулся. Амираджиби крепко спал, откинув горбоносое лицо. Профиль его был резко вырезан, и Володя удивился капитан выглядел сейчас далеко не молодым человеком.
– Не было! – сонно-бодрым голосом докладывал по телефону комендант. Героев Советского Союза у меня среди задержанных в наличии не имеется…
– Почему не имеется? – приоткрыв один глаз и откашлявшись, спросил Амираджиби. – Любой из нас, мои дорогие друзья, может завтра или послезавтра стать героем.
Упругим шагом Елисбар Шабанович пересек комнату, выхватил из руки коменданта трубку и негромко сказал:
– Так точно, товарищ адмирал, это капитан Амираджиби. Нет, нас никто не задерживал, мы просто запутались с одним симпатичным майором медицинской службы и замерзли в климате здешней прекрасной весны. А комендант – чуткий товарищ, нас приютил и обогрел по нашей просьбе. Мы тут отдохнули. Нет, товарищ адмирал, наоборот, мы ему признательны и чрезвычайно благодарны. Оказал настоящее флотское гостеприимство. Мой старпом вас побеспокоил Петроковский? Спасибо, товарищ адмирал, мы сейчас на «Светлый» и направимся.
Комендант сделал хватательное движение рукой, но Амираджиби уже положил трубку. Несколько секунд все молчали. Обиженный давеча словами о «каменном веке» матрос докуривал у печки самокрутку.
– Надо же было сказать, что вы Герой! – стараясь не глядеть на капитана, начал было комендант, но Амираджиби перебил его.
– Нет, не надо, – внятно, негромко и печально сказал капитан, – и обижаться не надо. Прошу прощения, если я обидел вас, товарищ Петренко, но, поверьте, я не желал обидеть. «Пожмем скорей друг другу руки», – как сказано в одной трогательной ресторанной песенке, – «дорога вьется впереди».
Матрос встал, сунул окурок в печку, шагнул вперед.
– Давайте руку, дорогой Петренко, – сказал Амираджиби, – мы все неплохие люди, только немного переутомленные. Конечно, совсем немного, самую малость, какой-нибудь третий год войны, это же для настоящих парней сущие пустяки. Но иногда случается, что нам не хватает чувства юмора. Некоторым из нас. Особенно мне. Я не угадываю момента, понимаете, и шутка обращается против меня. Привет, дорогой товарищ комендант, будьте и впредь бдительны, это полезно во время войны. Пойдем, товарищ майор медицинской службы?
– Куда?
– Со мной, к моему старому другу…
Теперь они стояли в непроницаемом ватном тумане, накрывшем базу. И все затаилось в этом холодном весеннем тумане – и боевые корабли, и маленькие катера, и пароходы, и гигантские «либерти», груженные взрывчаткой, банками с тушенкой, ботинками; затаилось и кольцо аэродромов, и порт, и город, и ближние и дальние базы.
