Пирамида, т.2 - Леонов Леонид Максимович (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Подобно лесорубу, сделавшему свое дело, он поотступил на шажок в сторонку, освобождая клиенту место для паденья. Никто не заметил, как оно получилось, но только к тому моменту все, включая потерпевшего, были на ногах. И хотя по северной своей природе обвиняемый отличался незаурядным здоровьем да и помоложе был, теперь он выглядел ничуть не лучше старика Дюрсо за четверть часа перед тем.
Показательно, что не успевший приспособиться к новому положению, Скуднов сгал отбиваться от бесповоротного теперь несчастья, даже допустил смешную до последней жалкости выходку. Сорвавшийся у него на фальцете начальственный окрик своего преследователя, чтобы перестал ломать петрушку, сопровожденный нелепым взмахом руки при соответственном извиве тела, ужасно походил на попытку стряхнуть с себя вышеупомянутую шавку, с лаем вцепившуюся ему в заднюю часть. Всегда ослепительный в подобных процедурах начальный момент вынужденной наготы заставил свидетелей непроизвольно опустить глаза – кроме одного, оперативнее прочих оценившего выгоды создавшейся обстановки. Видимо, соскучась пребывать в запустении ничтожества, он с запинкой нетерпенья напомнил во всеуслышание, что любимейший наставник всех стран и времен, предостерегающий начальников от зазнайства, неусыпно учит нас не пренебрегать критикой скромных тружеников в их адрес, а, напротив того, прислушиваться да наус наматывать. Намек явно относился к выдающимся, цвета спелой нивы, скудновским усам, в коих подпольные шептуны пророчески усматривали сокрытое до поры соревнование с главным. Удар пришелся по живому месту, и многими было замечено, как сперва скривился Скуднов, но быстро затем вернул себе прежнее барельефное выражение недвижной строгости, только с лица малость потемнел, словно чернилами напоили – согласно позднейшим отзывам очевидцев. Кстати, они хором сходились во мнении, что участь Скуднова вполне решенная. Однако ожидаемого его снятия с постов, по крайней мере за ближайший месяц, не произошло, равно как не слыхать было и о каких-либо печальных последствиях для смельчака за неуважительное обращение с полусоратником. Что касается описанного скандального происшествия в ночь на второе августа, то имелись все основания предположить в нем обычное щелканье бича, применяемое многими пастырями для острастки или сплочения стада. Нелишне прибавить, что по тогда же наведенной справке из мандатной комиссии никакого Горошкина, ни Морошкина в списке делегатов не значилось, а ответственную миссию символического шельмования выполнял некто – вставший отныне в фокус общественного вниманья Дорожкин, видимо, для большей хлесткости намеренно исказивший свою фамилию. Прирожденный стрелок на крупную историческую дистанцию, он по миновании необходимой в таких случаях паузы стал быстро подниматься по административным ступеням, которыми в свое время проходил и его предшественник.
Даже при несокрушимой стойкости Скуднова, доказанной неоднократными подвигами в гражданскую войну, вряд ли его хватило бы еще на час под перекрестным обстрелом недобрых глаз, если бы не выручило подоспевшее возвращенье Дымкова. В общем, несмотря на ломоту в пояснице от наклонного нахождения на весу, последний неплохо вынес свое каменное ущемление, главное – не рвался понапрасну из западни, что и помогло ему в целости сохранить хотя бы и промокшую до нитки одежду, в которой ему предстояло выступать в тот же незадачливый для всех вечер. Надо оговориться, к исходу приключения дождик превратился в ливень, а минимум получасовое пребывание под потоком, хлеставшим на него из дырявого желоба на крыше конечно должно было сказаться на его природном оптимизме. Как ни вглядывался в небо, не было никаких шансов на скорое прекращение водяного неистовства, и больше всего огорчало Дымкова, что не успеет пообсохнуть к началу представленья. И, как обычно случается с остановившимися часами, ожившая от легчайшего прикосновенья мысли способность чудотворения конвульсивным броском метнула Дымкова из проклятой стены в В., к месту действия. Но, примечательно, плачевный опыт застревания в непроходной среде позволил ангелу подсознательно, буквально за долю мгновения изменить курс, и вместо директорского кабинета он очутился в проходной завода. Приставленная у ворот охрана препроводила беспаспортного бродягу в клубную комендатуру, и прошло еще не меньше получаса, прежде чем догадались под конвоем отвести его для опознания к надлежащему начальству. Аварийная внешность приведенного парня, невнятное бормотание, что попал в непогоду, вдобавок уличающий клок на штанине, вырванный арматурным крюком при освобождении, позволяли судить артиста помимо опоздания и за его явку на работу в нетрезвом виде, прямо из канавы. Но в решительно преобразившейся атмосфере уже витал дух амнистии и еще благодарная радость собравшихся начальников, что не пропадут билеты в зрительном зале. То же самое переживали их мощные супруги. И даже будущий прокурор Дорожкин, про которого как-то все забыли, проявил нездоровое оживленье. В ожиданье команды все стали глядеть на Дюрсо, но тот продолжал сидеть с опущенной головой, искоса созерцая полстакана воды у себя на колене, словно к чьим-то шагам прислушивался. Ему поразительно было ощущать, как с каждым взмахом маятника множится груз возраста и тела. Он подумал также, какой кусок жизни ушел на борьбу с заведомым дураком П., которого после стольких изнурительно-сложных манипуляций удалось наконец спровадить в архивное ведомство, хотя запросто мог он в сточную яму спустить посредством все той же магической дымковской силы. Меж тем здешние начальники полагают по свойственному им глубинному мировоззрению, что все на свете вызрело из подлой людской корысти, тем более именуемая бамбой шайка-лейка из двух стрекулистов, тогда как у одного давление двести сорок, а у младшего апартамент пять-на-три с дровяным отоплением и у черта на рогах. И если еще засветло вершиной его стремлений было умиротворить тень великого Джузеппе установлением эпохального контакта с подразумеваемым лицом, то за истекшие часы мечта его последовательно истаяла до желания дотянуть себя до конца зимы, до конца гастролей, до конца этого вечера включительно. К началу выступления ему удалось кое-как, украдкой, отвинтить фантастическую регалию на левом боку, зато лента под сюртуком запылала еще сильней в значении обреченности улики...
– Ты меня доломаешь однажды, непослушный мальчик... – с тихой лаской сказал он подошедшему Дымкову уже без обычного ноголомного акцента, как, наверно, беседуют в эмпиреях души блаженных, лишенные примет своего происхождения. Потом деревянным голосом, в ритуальном полупоюгоне оповестил о начале представленья.
Директор со вздохом должностного облегчения повторно пригласил уважаемых гостей занять свои места в зале пятью этажами ниже. По всему зданию замигали сигнальные лампочки долгожданного начала, но если внизу произошла кратковременная давка, когда приободрившийся зритель хлынул из курилки и буфета, то верхние гости толкались на месте, предоставляя не отмененные пока честь и первенство Скуднову. Тот в свою очередь стал пропускать товарищей в дверь мимо себя из какой-то неимоверно трудной потребности, как оказалось, сблизиться на минутку с медленно, по дальнему радиусу подходившим Дорожкиным.
– А здорово ты меня давеча с песочком отчитал. Неплохо, совсем неплохо! – широко и дружественно усмехнулся ему Скуднов, а у многих осталось впечатленье, будто бы даже плеча его коснулся. – А я забыл совсем, что сам же когда-то... – И недосказал из опасения, что отойдет недослушав. – Как полагаешь, в последний-то разок можно и дозволить, пожалуй, эту чертову Бамбу?
Унизительная и нелепая настойчивость Скуднова диктовалась, видимо, расчетом по характеру морошкинской реакции выяснить масштаб ожидающих его неприятностей, в частности степень их болезненности. Самая тональность суховатого, нескрываемого ответа позволяла понять, что сверх порученного исполнителю было велено наступить ногой на поверженного:
