Тюрьма - Светов Феликс (читать книги бесплатно полностью без регистрации TXT, FB2) 📗

— Видите, Людмила Павловна,— говорит адвокат,— зачем столько нервов?

Она уходит, на сей раз осторожно прикрыв дверь.

— Ничего не пойму,— говорю я.

— Не обращайте внимания, их проблемы. Давайте решим наши, коль уж нам подарили сорок минут.

— Здесь с л у ш а ю т ? — спрашиваю я.

— Я редко здесь бываю, в Бутырках я знаю кабине­ты, в которых… записывают. Впрочем…

Он глядит мне в глаза и тихо улыбается: глаза у не­го усталые, печальные. Указывает пальцем на сумочку передо мной. Дамская сумочка явно стоит не на месте.

— Да вы что?! — изумляюсь я.

Он пожимает плечами:

— Все вполне примитивно. У них всегда примитивно. Вы еще не поняли?.. Зачем вам адвокат?

— Хотя бы поговорить, передать домой…

— Вот мы и поговорим. Сегодня и завтра. Вы пони­маете — от меня ничего не зависит. Все заранее пред­решено.

— Что же предрешено?

— Загадка. Загадочно уже, что они закрыли ваше дело практически без допросов. Только свидетели. Вы не давали показания?

— Не давал.

— Очень странное время, я не удивлюсь, если вас выпустят. Не удивлюсь и если статью переквалифици­руют. Кстати, она не обещала вам семидесятую?

— Мы с ней не виделись три месяца, а до того дважды. Но… сокамерник пообещал мне шестьдесят четвертую.

— Похоже, почерк тот же. Шестьдесят четвертой у вас не будет. Сегодня им не нужно. Я думаю, и семиде­сятой не будет. Пришлось бы везти вас в Лефортово и начинать с начала. Но три года вы можете получить. Они всегда дают максимум, если вы не признаете себя виновным.

— Только что она предложила мне выйти на свобо­ду в обмен на обещание больше не нарушать закон.

— И что же вы?

— Я закона не нарушал.

— Вадим Петрович, вы… не выдержите зону.

— Почему?

— Это очень трудно, с каждым годом тяжелее, а вы… человек несдержанный. Вам будут добавлять и до­бавлять.

— Какой же выход?

— Быть может, согласиться на то, что она… предла­гает? Она не сама сочинила. Для них это тоже выход.

— Вы говорите от себя?

— Я говорю для вас.

— Наверно, вы правы, мне не нужен адвокат.

— У вас будет время подумать. Я не верю, что они станут торопиться. Очень странное время, Вадим Пет­рович…

— Предстоят изменения?

— Они, думается мне, растеряны, нет былой нагло­сти, самоуверенности. Сегодняшний… срыв вашей попе­чительницы от дурного характера. Ни о чем не говорит. Но в глубине души она убеждена и ее хозяева убежде­ны — никаких радикальных перемен не будет. Для них. А косметику они переживут.

— Как клопы, мы в ы ж и г а е м камеру, не космети­чески, радикально, а через неделю подушка красная.

— Неужели так много? Какой ужас…

Молчу, что-то мне становится… скучно.

— Вегетарианские времена,— говорит адвокат,— но я статист в этом спектакле. Кушать подано.

— И вас это устраивает?

— C’est la vie. А я не Дон-Кихот. Я вам не нужен.

— И права нет?

Он пожимает плечами.

— Это циклы, каждое, скажем, десятилетие новый. Везет тем, кто оказался… в верхней части витка. Но это ничего не значит. Когда придет пора, нижняя часть вит­ка вас снова захватит. Но вы, Вадим Петрович, сами выбрали — или вы сожалеете?

— Три года не трудно, но если станут добавлять…

— Вот видите… Я настоятельно советую подумать.

— Если бы Бога не было. Тогда бы стоило выгады­вать, кроить, а так… Это Его забота.

— В этой области я профан, мое дело помочь вам отсюда выбраться. Как видите, я бессилен. В лучшем случае, могу предупредить.

— А в худшем?

— Если они вам…

— Они, они, они!..

Я хватаю сумочку на столе… Мягкая рука адвоката ложится мне на руку.

— Успокойтесь, Вадим Петрович. Вы получите кар­цер…

— Значит, правосудия нет, власть у них, а мы…

— L’Etat c’est moi,— говорит мой адвокат.

— Надеюсь, завтра вы закроете дело безо всяких… истерик? — говорит она.

Мы снова вдвоем, адвокат ушел, завтра он придет после обеда, к тому времени я все прочту, он еще раз передаст мне приветы, а сегодня вечером увидит…

Сейчас она отправит меня в камеру. Для нее день был заурядным. Служба. Рутина. Попробовала один вариант — не получилось. В запасе второй, третий. Сра­ботают. Теперь она пойдет домой. Пить чай. Или водку… Кто ее ждет?.. Или я ошибаюсь, все сложнее?.. А зачем мне ее сложности?

— Свалял дурака,— говорю,— надо бы закрыть дело сегодня. Чтоб больше не видеть вас.

— Откровенность за откровенность! Насколько приятней иметь дело с убийцей, насильником… вором. Да я лучше б десять таких дел оформила, чем с вами… Чело­век совершил преступление, одумается. А от вас всего можно ждать. Я бы никогда не выпускала таких, как вы.

— Старый разговор, о классово чуждых и социально близких.

— Ошибаетесь, п и с а т е л ь … — она кривит тонкие губы.— Я говорю о человеческой стороне. Там все на­глядно, как у людей. Обозлился — схватился за нож, хочется выпить, а денег нет. Все понятно. Преступил закон и мы его накажем. Пожестче — задумается. А вас и понять нельзя, да я и не хочу. Что вам надо? Советская власть не угодила? Почему бы не уехать, я предлагала…

— А почему бы вам не уехать?

— Я дома и мне в моем доме все нравится. А вы чужой, никому не нужны. Думаете, если издать вашу… макулатуру — вы на ней заработаете? Бабьи сказки, давно позабыто, а вы тянете — апостолы, попы, Христос-Воскресе… Кому вы мозги… пудрите?

— А вы издайте, тогда поглядим.

— Сколько вас таких осталось? Понимаю в тридца­тые годы, когда еще тыщи недобитых. Может, и лишних постреляли. Но вас-то сколько?

Что ей надо, думаю, зачем этот пустой разговор?

— Вы… один. Во всей тюрьме таких нет. Знаете, сколько здесь сидит?

— Сколько? Интересно бы узнать.

— Вы один, а нас двести пятьдесят миллионов. Ка­кой смысл в вашей… г е р о и ч е с к о й жизни?

— Что вам от меня надо? Я не отвечаю на вопросы.

— Я вам предложила уйти на свободу, хотя сама я бы вас… Можете уйти. А вы из себя… Зачем?

— Хотя бы… чтоб вы задумались. Я написал мешок макулатуры… Вернусь в камеру, пойду на зону, а от­казаться от того, что написал, не хочу. Для вас загадка. Вы ее и решайте.

— Подумаешь, камера! Вы еще тюрьмы не знаете! Дали бы мне волю, я бы вас… устроила.

— Понятно, не зря вас учили. Но как было бы полез­но для нежно любимой вами советской власти, когда б на втором, скажем, курсе юридического, вместо пустой болтовни, которой вас пичкают, отправили бы весь курс в тюрьму, на год. А потом еще на год — на зону. Не вместе, не студенческим отрядом со своей кашей, а по­врозь, распихали бы по камерам. Как было бы полез­но и поучительно для вас, Людмила Павловна, провес­ти год на общаке, в ежедневном общении с социально вам близкими. Вы бы поняли кто чего стоит и что на самом деле происходит в доме, который так вам нра­вится.

— Что ж, вы у меня один? Я их каждый день вижу.

— В следственном кабинете. Кнопка под рукой. На­жмете— уведут. А вы бы на шконке. Под шконкой. По­слушали бы. И они бы вас — послушали. И на вертуха­ев бы поглядели. Да не отсюда — из камеры. На майо­ров. О себе бы подумали, о своей жизни. Вы же нор­мальный человек, женщина… А потом, в зависимости от успешности прохождения практикума, вас бы допусти­ли до госэкзаменов. Или не допустили. А то ведь вы учились по Вышинскому? Чистосердечное признание для вас царица доказательств? А там пусть решает на­чальство, ему видней. В зависимости от современного состояния гуманизма. Или социализма. Зрелый он или всего лишь развитой. Или выпустить, или расстрелять. Разве таких, как вы, хоть когда-то интересовал закон или истина?

— Сейчас я нажму кнопку и вас отведут в камеру. Наговорились. Сами захотели. Пожалеете. Я предлагала другой вариант. А я уйду. Поглядите в окно, писатель! Солнце садится, жара спадает. Пройдусь по переулкам, люблю пешком. Выйду к метро. Полчаса — и дома. А могу… Куда бы сегодня закатиться?.. Надоело. Честно сказать, все мне надоело. Пойду домой. Приму ванну, посмотрю что там в холодильнике. У меня и коньяк есть. Включу телевизор… Позвоню кому-нибудь, чего-то та­кого захотелось, эдакого… А уже вечер, в каждом до­ме каждое окно зажглось, за каждым окном… Неужели эти миллионы и миллионы людей о вас когда-то вспом­нят — кому вы нужны, Полухин?