На улице Дыбенко - Маиловская Кристина (читаем книги онлайн бесплатно полностью TXT, FB2) 📗
Гарик и Нинок переглянулись.
— Видите ли, Кира в детстве занималась спортивной гимнастикой, — сказала Наташа, и Кира кивнула в знак согласия. — А я — русскими народными танцами. Думаю, у шеста мы справимся. Но, возможно, нужны какие-то особые умения и техники, которыми мы не владеем. Мы переживаем, что не справимся, — добавила Наташа.
— Справитесь, — успокоила Нинок, — все справляются.
— А что самое главное в этой работе? Как вы думаете? — не успокаивалась Наташа. — Техника или чувство ритма?
Гарик и Нинок снова переглянулись. Гарик посмотрел на часы.
— Девчат, по правде говоря, главное — сосать хорошо, — ответил Гарик. — А то, знаете, бывают девчонки умелые, и так могут, и эдак. Там такая техника — мама не горюй! А в рот берут плохо, понимаете? То ли техника хромает, то ли чувство ритма, кто его знает. Мы уж с ними бьемся, бьемся. Хоть курсы открывай, честное слово, да, Нинок?
Нинок кивнула.
— Ну че, девчат, поехали? * * *
— Стриптизерши, е-мое, — вздохнула Кира.
— Ой, не говори!
Они сидели у Наташи на кухне, пили чай с сушками.
— А мать где? — шепотом спросила Кира.
Наташа кивнула в сторону закрытой двери.
— Ну ее, пусть спит, ради бога. Че там дальше? Вещай давай.
И Кира раскрыла тетрадь с лекциями.
— Слухай сюда…
Они сидели в полутемной кухне и были похожи на первых христиан, собиравшихся по ночам в римских катакомбах.
— Основоположник русского футуризма, — читала Кира приглушенным голосом, отчего речь ее звучала торжественно, как если бы она читала народное воззвание, — создатель нового поэтического языка…
Кира выдержала паузу.
— Велимир Хлебников…
Наташа любила слушать Киру. В ее исполнении даже абсолютно бессмысленные стихи обретали плоть и кровь. Нужно было только довериться. Забыть, что это всего лишь слова, написанные в столбик каким-нибудь сутулым умником, страдавшим запоями или нервной болезнью. Нужно просто верить. Верить…
Кира читала, взмахивая руками:
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами, что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!
О, рассмешищ надсмеяльных — смех усмейных смехачей!
Послышались шаги, и на кухне появилась Наташина мама, босая, в старой комбинации. Тяжелыми шагами прошла она к раковине, набрала воды в стакан и жадно выпила.
— Что, девки? Опять поебенью страдаете, — сказала она с легким упреком в голосе. — Лучше б денег заработали. Кто вас кормить будет, коров здоровых? 13
Денег не было. Кира варила гречневую кашу, иногда к каше покупала банку тушенки.
В саду ее кормили, но там она бывала три раза в неделю и успевала только на полдник. Дрожащими от голода руками она накладывала себе сырники. Один-два-три. Хотелось взять еще, но было неловко. Чашка с горячим чаем приятно обжигала озябшие руки.
За неделю до Нового года звонила мать. Плакала в трубку:
— Он меня бросил!
— Кто?
— Этот грузинский сучий потрох! Моя жизнь кончена!
Кира терпеливо ждала, пока мать выговорится.
— Он разбил мне сердце! Всю душу измотал! Я теперь никому не верю. Что мне делать?
Кира стояла с телефонной трубкой в темной прихожей и ногтем отколупывала со стены вековые наросты.
— Кисель бу-ушь, миленька? — спросила ковыляющая из кухни баба Зина.
— Он занял у меня деньги и исчез, — всхлипывала мать. — Что мне делать? Где его искать?
Кира с телефоном в руках подошла к окну на кухне. На лавочке сидели Лерыч с Генкой, пили пиво.
— А как ты мой номер узнала? — спросила Кира, вглядываясь в окно.
— Наташке твоей позвонила.
Генка увидел Киру в окне и призывно помахал.
— Ладно. Не грусти. Все образуется, — сказала Кира, потому что надо было что-то сказать. * * *
Кира помнила, как ее молоканская бабка, ругаясь, кричала на мать, что та, мол, не мать, а черт знает что. Что только такая извергиня могла дитю димедрол на ночь давать, а сама по дискотекам шляться. Что мозгов у нее нет и надо было еще тогда ее сраную башку оторвать да выбросить. Но пожалели дуру. Поскольку мать все-таки.
Еще Кира помнила, как мать просила ее не рассказывать отцу о том, что Коля приходил. И Кира молчала. Это был их общий секрет, и нельзя было проговориться.
После Коли был Петя. А уже после Пети, для полного счастья — Нугзар.
Было еще другое. Страшное. Но Кира не разрешала себе думать об этом, и со временем оно перестало существовать.
Только по ночам демоны из вязкой памяти пробивались сквозь круг, старательно очерченный Кирой. И тогда в темных, тягучих, мутных снах являлся он. * * *
— Сядь ниже, — просил он, когда машина трогалась.
И Кира сползала вниз, чтобы ее не было видно из чужих автомобильных окон.
— Еще ниже.
Одной рукой он вел машину на небольшой скорости, а другой — приподнимал ей юбку. Эти мерзкие пальцы, толстые, жирные, скользкие как черви, касались ее, пытались пролезть глубже. Вот они уже копошатся в ней.
— Пойдем сегодня на карусели? — призывно нашептывал он. — Мама нас отпустит.
Дыхание его было густым и вязким, как огненная река.
Он подносил пальцы к своему сальному носу, жадно вдыхал запах и звучно выдыхал, и, казалось, из ноздрей его вот-вот выстрелят две огненные струи.
— Ты не мылась сегодня, малышка? Признайся, не мылась?
Кира просыпалась от собственного крика: «Как она могла? Как она могла со мной так?! Я же была ребенком! Ее ребенком!» 14
К бабе Зине захаживал в гости Василий Иваныч. И старушка перед его приходом долго и старательно мылась в тазике. Иногда звала Киру.
— Подсоби мне, миленька, полей на меня.
Кира лила воду из ковшика. Старушка сидела на табуретке и, наклонившись над тазом, полоскала свою седую копну.
— А спину потрешь? Не погребуешь?
Кира намыливала истерзанную мочалку. Бабушка, кряхтя, пересаживалась в таз.
— Шибче! Шибче! — не унималась бабуся.
Кира изо всех сил драила старушкину спину, древнюю, как ее мочалка. Бабулька охала так, что казалось, сейчас испустит дух. Коты тревожно шевелили ушами.
— Блестит уже спина, баба Зин.
— Ну, добро, добро! Теперь давай чай пить.
Они пили чай, и баба Зина рассказывала о своей молодости. О том, как эти дома немцы пленные строили. И ей немчик понравился. Дюже красив был. И лицо доброе. В жись не скажешь, что фашист. Она ему раз картохи в подоле нанесла, а мать ее за это высекла. Дома жрать неча, а она, стоумовая, гляди че удумала. * * *
Василий Иваныч приходил в чистой рубашке. Приглаживал свои идеально зачесанные седые волосы. Они садились на кухне, выпивали пару рюмочек и пели песни. Пряди у него выбивались, голос становился громче.
Эх, дороги,
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян…
Баба Зина в нарядной цветастой блузе старательно подпевала, слегка покачивая головой и водя плечами. У нее был красивый звонкий голос.
«Как же так? Выглядит как бабка, а поет как молодая», — удивлялась Кира.
— Когда ж ты ко мне переедешь? — спросил раз дед, приглаживая свои волосы. — Сколько лет уж жду.
— И жди. Значит, доля твоя такая — ждать.
— Вот те раз!
— Вот те два.
— Зинаида? Что ж ты надо мной измываешься?
— Неча было на Лариске жениться.
— Сколько лет уж… а все одно. Умерли уж все. И моя, и твой.
— Все! Наговорились! Наливай давай, стоумовый. Ишь, че удумал! Что ж, у меня гордости совсем нет? И вообще, у меня тут вон коты… и Кирка… Наливай давай!
— Коты у нее… и Кирка, — бурчал дед, разливая водку по стопкам. 15
— Кирочка, рибонька, как ты там?
— Бабуль, я нормально.
— А-а?
— Нормально, — громко повторила в телефонную трубку Кира.
В кабинке было душно, и Кира расстегнула молнию куртки.
