Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим (книги без сокращений txt) 📗
Адда долго молчал. Глядел на звезды, пока не услышал, что дыхание Хамиду стало ровным. Он подумал, что тот задремал. Была самая полночь.
— Ты спишь? — спросил Адда.
— Нет, — пробормотал Хамиду сонным голосом.
— В самом-то деле я хотел тебе рассказать кое-что другое. Я вовсе не хотел вдаваться в разговор о поэзии…
— Я знаю, что ты хотел бы поговорить о чем-то другом.
— Все-то ты знаешь… Ты помнишь, что мне сказал о склонности женщин ко лжи?.. А? Я одну тайну разгадал. То, что ей от мужчины не только лживые речи нужны, но еще и золото!
— А что такое золото, как не вопиющая ложь во всей истории Сахары? Блестит как мираж, а дотронешься — просто металл.
— Танад меня променяла на горсть золотого песка. Поверишь?
— А чего мне не верить? Шайтан золотую пыль в ладони мужей насыпал, чтобы сердца женские завлекали. Золото, словно сладкие вымыслы, создано специально, чтобы их аппетит удовлетворять.
Он приподнял голову и спину, опираясь на локти, вперился в пустоту ночи, усеянную гроздьями звезд, потом опять опустился на спину, лег навзничь и продолжал:
— Я тут совсем не исключаю даже женщин из нашего племени. Они украшеньями себя увешивают из белого, лунного металла, а души-то их все заложены, сохнут по металлу другому. Металлу лжи, миража и греха. Ты не поверишь, но они все предались этой золотой пыли только потому, что век, который наши предки прожили, закончился заветом, запрещающим нам, правнукам, с ней дело иметь. И я никогда не поверю…
— Меня всегда изумляет, что ты все знаешь, будто мысли можешь читать…
Однако Хамиду был поглощен чтением звездной росписи:
— И если б не их страх перед тенями предков, боязнь мертвых душ, людей, а не джиннов, и не нашего вождя племени, они бы точно соблазнились собственных детей менять — всего лишь на кусок этого мифического металла…
— О Всевышний!
— … несмотря на запрет, я знаю многих женщин нашего племени, которые усилия предпринимали похожие, втайне, чтобы достать его…
Адда вспомнил свою бабушку, которая заплатила жизнью за ошибку — спутав цвет золота с цветом обычного металлического браслета. Он проследил взглядом за падавшей к западу от них звездой и прочел про себя старое заклинание.
Потом забормотал, словно открывая дорогой ему секрет:
— Я слышал, бабушка моя говорила, из преданий Анги, будто маги — это не те, кто Аллаху поклоняется, богу в камне, а те язычники, что сошлись с ним в любви к золоту.
— Анги все ведает, а мы — что потеряли, то потеряли.
— Но все же до сих пор просвещаемся тем, что в памяти долгожителей осталось.
Хамиду продолжал обращать свои жалобы к звездам:
— Если б не потери, привел бы нас Анги к благоденствию, как наших древних прародителей. Однако говорят, что вражда к металлу Иблиса была его проклятием. Для черни предание было неясным, они думали, будто это — «книга кладов». Все его хватали, рвали на части, как голодные звери, бросились на безрассудную жертву. Говорили, жадность достигла такого предела, что некоторые глотали живьем вырванные страницы, думая, что таким образом смогут сохранить и потом вернуть себе сведения тайные. Чтобы урвать свою долю из кладов Сахары. Золото их ослепило, а алчность обрекла их на страшный грех.
— А я слышал рассказ, будто гигантский поток смысл его и увлек с собой в бездну…
— Не слушай этих доводов. Все эти повести повторяют без конца внуки тех, кто в душе таит тоску по грешному металлу.
— Ты что, хочешь сказать, что все несчастья жителя Сахары происходят из-за того, что он одну эту книгу утратил?
— Наверняка, это вторая причина. А первая — в том запретном плоде, что заставил султана изгнать нашего прадеда из Вау. Так что несчастья, как видишь, ко двум разным причинам восходят, однако, и те в одном сходятся: в нашей утрате Вау обетованного и в нашей утрате Книги заветов — дара, уплывшего из рук. В результате все ведет ко двум различным направлениям — похоже, веревка порвалась, и человек в пропасть бездонную сорвался: потерялись в прошлом и утратили будущее. Точно как тот путник в пустыне, что сбился с праведного пути и обнаружил себя в вечном лабиринте. Земля и небо плоские и у горизонта сходятся, и нет никакого указателя на начало или конец. Такова наша участь. Мы — странники, все мы странники, сбились с пути к оазису, из которого происходим, и потеряли по причине своей глупости и алчности путь к оазису, куда вечно стремимся. В этом — удел жителя пустыни…
Еще одна звезда скатилась с неба. Однако Адда был поглощен размышлением над той жестокой бездной, которую нарисовал его друг Хамиду, и забыл прочесть полагавшееся при виде падения звезды заклинание… Он пробормотал как ребенок:
— Вот чего я и хотел достичь через поэзию. Путь, который не начинается и не кончается. Тварь живая хватается за порванный канат и падает во тьму колодца без дна… что может чувствовать такой человек, кроме утраты? Напрасно, звезды падают, указывая нам путь или отрывая для нас колодцы, потому что ни то, ни другое не в силах возместить нам вечной потерянности. Что может быть горше, Хамиду. как не знать, откуда ты явился и куда идешь? Что же, ты, ей-богу, думаешь, что поэзия никак не сможет пробить эту безобразную стену?
— Я не думаю, что она вообще что-нибудь сделать способна. Не все парни, которые стихи слагают, бездарны или слепые фанатики, если используют стихи для обольщения девиц, сердца их нежные разбивать. Я, однако, слышал, многие пытались создать из стиха топор корявый, чтоб заветную дверь прорубить, и каков же был результат? Один из них сам удавился на пальме, а другой это рабу поручил, и тот его удушил, а третий — с ума сбрендил и на пустошах скитался с непокрытой головой, так что слюна с губ свисала, а платок — с шеи. Мой совет тебе — оставь ты эту дверь на запоре, не приближайся к ней никогда — ни с поэзией этой, ни с какой другой глупостью.
Оба прислушались к царившей в пустыне тишине: молчание окутывало их, а Сахара и его вбирала в себя…
— Так получается с одними аскетами, — заговорил в ответ Адда, — они точно знают, как надо осмотрительно и скромно наряжаться, а жадный — ему судьба все в руки даст, а в итоге он ничего не получит. О боже, как Сахара ненавидит всякую тварь алчную, кому под ноги мираж свалится, подмигивает ему игриво, приговаривает: иди-иди, коли хочешь жажду утолить! Она ему на горизонте уже конец всего пути нарисует и глазом подмигивает: давай, мол, иди, коли хочешь в оазис попасть, пока не стемнело! Пыль в воздух подымает, сжигает стрелами лучей бешеных, подмигивает хитрым глазом, внушает жадному: давай, иди вперед — золотого песка нагребешь! Ха-ха-ха! Он двинется напиться, а мираж — прочь! Тащится этак к своему оазису, чтоб до темноты поспеть, а горизонт-то все прочь бежит, без конца! Он в воздух прыгает за золотым песком, а хватает лишь воздух пустой, да песчинку!
Адда заговорил нараспев, словно читая гимн из забытого Анги:
— … и смилостивится над подвижником, что не домогается от мира ничего, кроме странствия. И коли получил он что в правую руку — даст ему и в левую. Коли достиг он оазиса, пройдет насквозь в другую сторону. Коли наткнется на родник — напьется и ни о каком бурдюке с водой на будущее не позаботится. Ведет верблюда поджарого за повод и шагает себе вперед, забыв, что на нем еще и верхом можно ехать. Однако странник наш рухнет перед сокровищем иным, в чем ему ангелы завидуют. Коли в долину спустится, где испанский дрок расцвел, посадит своего верблюда на колени и сам колени преклонит перед райским деревом. Любуется цветочком маленьким, словно зернышком хлебным, ослепительно белым как гриб, и… заплачет. Плачет, потому что в восторг пришел — райский сад обнаружил. Поедет дальше, заберется на плоскогорье Хамады и опять себе сокровище найдет: трюфель полный, белый, скрытый в трещине почвы над влажной землей, что цитадель свою вдруг раскрыла. Один запах весны очаровательной переносит его за немыслимые стены, туда, откуда прошлое начиналось, на самую первую пядь истинного пути, и ведет его вперед, сквозь облака неведомые, так что узрит он, в течение мгновенья короче мига самой молнии, конец пути в Запредельном. Потому что все откровение длится мгновенье, как искра, как озарение, и разольется в сердце странника тоска. Упадет он на землю и корчится долго, долго плачет. Однако знак чистоты, символ невинности, искра истины улетает как свет, как душа, когда освобождается от тела, чтобы парить в своем полете, возвращении к первоистоку. Ну и что, ты сомневаешься, Хамиду, что очарованный странник может потребовать нечто большее, чем этот небесный миг?
