Некто Финкельмайер - Розинер Феликс Яковлевич (читать книги онлайн бесплатно полностью без .txt) 📗
Перед десертом получился в застолье перерыв — возможно, что не без умысла Леопольда. Была открыта дверь в большую соседнюю залу, где играл оркестр и танцевали чинные пары. Женя потащила туда Толика, и следом Виктор, набравшись храбрости, увел Вареньку. Мэтр устроился в кресле под огромным абажуром углового торшера. Села рядом и Вера, которая, судя по всему, взяла на себя миссию опекать старика. Мэтр попросил книгу Арона, надел очки и стал наугад раскрывать, страницу за страницей, — читать вслух, то и дело со смаком акцентируя строчки, на его вкус наиболее удачные. Дойдя до такого места, он заранее поднимал вверх палец, требуя особенного внимания, а когда сценически отчетливо, богато модулируя каждый слог, прочитывал отрывок, то обводил своих слушателей горделивым взглядом. Поспешно прикрыли двери, чтобы не мешала музыка, пододвинулись поближе, и все стали слушать Мэтра. Именно Мэтра, — поскольку поневоле забывалось, что читаются стихи Арона Финкельмайера. И сам Арон сидел завороженный. Его длинные руки сцепились где-то под коленями, он замер в неподвижности и лишь иногда внезапным толчком подавался вперед, — Одиссей, привязавшийся к мачте, чтобы слушать пенье сирен.
— Какая свобода! Какое легкое дыхание! — восторгался Мэтр. — Какая протяженность! — от строфы к строфе! Эти цезуры! Эти люфтпаузы! Мелодика, ритм — это Моцарт, — да, да, поздний Моцарт! Поэт Айон Неприген, — поклоняюсь и благодарю! и приветствую звоном щита!
Он сказал это с пафосом, обращая свои слова к книге, как если бы она была священным евангелием.
— Что уж Непригена поминать! — саркастически подал голос Никольский. — Мир его праху! Аминь.
— Простите? — повернулся недовольный Мэтр.
— Я говорю, что нет никакого Айона Непригена. Фикция.
— Фикция! — пожав плечами, повторил Мэтр. — Не фикция, а реальность. Сама жизнь, если хотите! Книга Непригена — это, по-вашему, фикция? Неприген — псевдоним, мистификация — таковые были, есть и будут в литературе всегда. Литература по своей природе потаенна, молодой человек, и придет пора, когда за Непригеном будет по праву стоять Финкельмайер.
— Да нет никакого Непригена! — ответил Никольский с неуважительным пренебрежением. — На книге-то стоит «Манакин». При чем тут Неприген?
До Мэтра смысл сказанного дошел не сразу. Недоуменно уставился он на Никольского, перевел взгляд на обложку со стилизованной головой оленя, держащего на рогах солнце; медленно, дрожащей рукой водрузил на нос очки; прочитал, чуть шевеля губами:
Данила Манакин
УДАЧА
Раскрыл книгу на титуле, пробежал глазами:
Данила Манакин
УДАЧА
книга лирики
Авторизованный перевод
с языка тонгор
— Мальчик… — Голос Мэтра как будто дал трещину, и он заговорил с трудом. — Мальчик… Зачем?.. Ты так допустил?.. Ты…
— Нн-не… я нн-не знал, вы… Понимаете, я ничего не знал, я… — начал по-школярски — ученик перед учителем — оправдываться Финкельмайер. — Я, вы знаете, и не предпол…
— Зачем? — говорил одновременно с его лепетом Мэтр. — Ты допустил… чтоб уничтожили судьбу!.. Поэт должен выстроить свою судьбу!.. — от первого шага и до последнего… У каждого… означен путь!.. От чтения в лицейском зале до выстрела на Черной речке!.. Если предначертанному изменить — по собственной воле, по наущению — это становится предательством! поэзии! искусства! Ты… как ты мог? Все шло… ты начал… я вводил тебя… и с этой книжкой… пошел бы слух, и никакой Манакин… Ах, мальчик, мальчик!
Он горестно умолк. Леопольд с заметным любопытством поглядывал на Мэтра и явно ничуть не переживал за Арона. Сам же несчастный губитель собственной судьбы, как видно, испытывал лишь неловкость от того, что так расстроил старика. Никольский, которому в свое время тоже казалось диким равнодушие, с каким Арон уступил Манакину право поставить на книге свое имя, вдруг начал что-то осознавать… не ясное… объяснимое трудно… и связано это каким-то образом с Леопольдом, с его лекциями, каждая из которых опровергала, уничтожала смысл предыдущей, отчего они и влекли притягательно — неизвестностью, парадоксом, самоотрицанием. И вот Арон, который так стремился выпустить книгу и даже ездил в Заалайск, чтобы уговорить Манакина — теперь в такое трудно поверить! — и Арон, который легко отвернулся от детища своего, едва стало ясно, что книга выходит, — разве не пахнет это таким же само-опровержением, само-уничтожением, само-съедением, черт возьми?! «Над этим еще подумаю! — остановил себя Никольский. — Еще поговорю и с ним, и с Леопольдом».
— Как ты мог! — снова начал Мэтр. — Как ты не понимаешь? Ты мне ничего не сказал: предлагал тебе, звонил, уговаривал — чтобы ты напечатал новый цикл стихов!
— Все выглядит несколько иначе, — сказал Никольский. — Я уже говорил, что эти книги мне дал Манакин. Я с ним разговаривал.
— Вы его знаете? — обернулся Мэтр. — Какое вы отношение?..
— Я познакомился с ними одновременно — и с Ароном и с Манакиным. Это было там, в Сибири, в начале весны. Я сказался высокой шишкой-куратором из министерства культуры. Манакин шибко меня испугался, и, собственно, это я заставил его согласиться на издание книжки.
— Я уговаривал Арона, а вы — Манакина? — сказал Мэтр.
— Да, видимо, так. Несколько дней назад я узнал из газеты, что книга выходит, и позвонил Арону. Я понял, что они с Манакиным полаялись, — точно так же, как и в тот раз. Правильно, Арон? Вот видите. В общем, я пошел в «Метрополь» к девяти утра и выяснил, где этот тип остановился, — короче говоря, повторилась ситуация, уже бывшая в Заалайске. Только мы с Манакиным поменялись ролями: там он шпионил за мной, а тут я шпионил за ним. Мы столкнулись как будто случайно, — ну, я посмотрел на него, вроде бы стараясь вспомнить, кто он такой. Манакин просиял — узнал меня, значит. Стал трясти руку — «товались Никольски, товались Никольски!» — а я: «Товарищ Манакин, какая встреча!» У меня все было сработано по системе Станиславского. Выяснилось, что он вознамерился завтракать, посмотрел я на часы — да, говорю, меня молдавский замминистра культуры в номере ждет, но ничего, подождет немного, еще рано. Мы пошли в буфет, и как там я из него вытягивал — неинтересно, а узнал я вот что. Во-первых, как на книге оказалась его фамилия. Он действовал очень расчетливо, чего, признаться, трудно было ожидать от него. У Манакина была с собой папка, в которой он таскал эту самую «Удачу». Когда Манакин преподнес мне экземпляр, я ему говорю: «Дайте мне для министерства еще — много у вас? Мне бы штук десять». И что же? — пошел как миленький обратно в номер и принес десять книг. Тут я с удивлением спросил — как же так, Данила Федотыч, вы же под псевдонимом печатали — Айон Неприген, я хорошо помню! Он заулыбался, закивал и стал говорить, — представляете? — что я его вразумил и что, значит, мне спасибо, — да за что спасибо, Данила Федотыч?! А вот, оказывается: сказал я тогда в Заалайске, что книгой надо ему укрепить свою ответственную должность заведующего тонгорской культурой. Я и в самом деле говорил тогда, что руководителю культуры полезно иметь к этой самой культуре хоть какое-то отношение, так, мол, будет спокойнее жить. Если он будет не только членом союза писателей, но и автором книги, которую издали в Москве, то это, так сказать, будет наилучшим доказательством его компетентности. И Манакин, не будь дураком, резонно рассудил, что ему нет никакой выгоды скрываться за псевдонимом: его обкомовские начальники могли и не понимать, что Неприген и Манакин — это один хе… хрен, простите. Конечно, куда проще, если зав тонгорской культурой зовется Манакин и первый тонгорский поэт — зовется тем же Манакиным. Вот так. Таким путем, в таком разрезе. Теперь второе. Оказывается, на совещании Манакину в Москве сказали так: вы, товарищ, должны оправдать наше доверие. Вы вот пишете про тайгу и про тундру, про солнце и про луну, — знаете, мы понимаем, что этот ваш пантеизм — представьте, Манакин это слово наизусть выучил, так и сыпал — «паньтеизьм», «пань-теизьм»! — идет, значит, этот ваш пантеизм от народного источника; но нам нужно больше примет современности, нужно конкретнее отражать сегодняшний день работников пушного промысла, ихние трудовые будни, рост культуры и всякое такое — сами понимаете. То есть, мол, давай, Манакин, свою, понимаешь, лиру настрой маленько иначе. Мы сейчас разом-вдруг десяток ваших стихов напечатаем в центральной газете. Но только именно таких, без этого пантеизма. Ну так, одно-два можно и с пантеизмом, а остальные чтоб — без. Манакин и забегал, перепугался очень: руководящие указания надо выполнять. Я ему говорю: «Правильно, Данила Федотыч, отражайте, говорю, сегодняшнюю трудовую будню! А кто, спрашиваю, переводит ваши заготпушные стихи с тонгорского языка? Вот, спрашиваю, кто эту книгу переводил?» Он хихикает и, собака, не отвечает: помнит же, стерва, что я с Ароном знаком! «Он, товалис Никольски, плохой пиривочик был, мне сказали. (Ему сказали, вы видели, а?) Он, мне сказали, паньтеизьм большой делал очень — увеличивал. Меньше делать надо паньтеизьм однако». Я спрашиваю, кто же вам пантеизм-то ваш сделает меньше? «Помогли мне, товалис Никольски, спасибо, Москва помогли. Дал союз пиривочик, другой пиривочик. Хороший — не знаю сказать пиривочик». Ну, спрашиваю — кто, как фамилия, они мне тут все знакомы, в Москве. И теперь, друзья дорогие, кто же, по-вашему, принял Манакина тепленького от Арона — из рук, что называется, в руки?
