Кот - Покровский Александр Михайлович (книги онлайн полностью TXT) 📗

Да съел я их, съел.

– Молодец! Ну, иди, я тебя поглажу.

Придётся терпеть.

– Звонила наша мама, она скоро приедет.

Не знал, что у него есть мама, которая скоро приедет.

По-моему, у моего хозяина не должно быть родителей.

Он должен быть подкидышем, найденным на щербатом пороге холодного сиротского дома.

Судя по повадкам, его до десяти лет кормили окаменевшей манной кашей и водили гулять строем в колонну по четыре, что возможно только в учреждениях общественного призрения. А теперь у него есть мама. Интересно, чем нам это грозит?

– Я ухожу в море, и тебя не с кем оставить, но приедет мама…

Ах, вот оно что! Как же я сразу не догадался! Под словом «мама» понимается не зачатие-вынашивание-роды, а примитивное сожительство. Так что мы были абсолютно правы: без эдиповых комплексов здесь не обошлось. Это он супругу называет мамой, а себя, заметив после попойки в зеркале, папой.

Вы бы видели это лицо. Конечно, зрелище не из приятных и требует всяческого смягчения, а слово «папа» – из того покинутого мирка, где сохранились запахи дивчины, овчины, сладкой всячины, где по праздникам готовили пироги с вишневым вареньем и винегрет, так что для смягчения оно вполне подойдет.

Мда.

Так вот, возвращаясь к маме: я не нахожу слов.

Ну, то есть, я их нахожу, но не вижу великого смысла в том, чтобы их произносить.

Значит, нас будет окучивать мама, которая физически таковой не является, за исключением тех незначительных деталей, когда в постели у нее посасывается грудь.

Ага.

Но ведь она здесь редкая гостья, и упомянутые двумя строчками выше функции за нее обычно исполняют другие, а она в это время учится на юридическом факультете и будет потом доктором права, у которого, я думаю, со временем не очень-то пососешь грудь не ввиду малой ее величины, но ввиду полученного образования.

С образованием хуже сосется.

Это мое убеждение.

Хотя меня, по всей видимости, это не должно волновать. Между прочим, от низа штанины моего хозяина так сильно пахнет внешним миром и свободой, что этот запах заставляет все бросить посреди фразы и принюхаться.

Потрясающе.

Тут и мороз, и снег, и магнитные бури, тут и будущие смерчи, ураганы, потопы, ливни, сели, кораблекрушения, землетрясения, тут и падение астероидов и исчезновения целых цивилизаций.

Но людям всего этого не объяснить.

У них нет соответствующих органов.

Вот маму пососать – это запросто.

Кстати, о цивилизациях.

На коже человека обитает масса различных грибков.

И почему бы не предположить, что грибки – это неведомая цивилизация, переживающая периоды то расцвета, то заката?

В период расцвета получают свое развитие грибковая математика, физика, химия, культура, литература, пишутся труды по шизоанализу, исследуется соотношение грибкового сознательного и бессознательного, и одни грибки изобретают способы существования за счет других грибков, совершенствуя при этом средства передачи информации, а в период заката сообщество гибнет под натиском новой противогрибковой мази, и затем все повторяется, причем новые грибки ищут следы прошлых грибков, а также выдвигают гипотезы относительно причин их катастрофического исчезновения.

Да.

В это время на ботинках хозяина я прочел некое послание, заставившее вмиг оставить всю грибковую цивилизацию.

То была длинная цепь молекул кошачьего алфавита.

Я расшифровал ее, конечно, быстрее, чем люди – египетское письмо: некая кошечка сетовала на одиночество и отсутствие понимания.

Несколькими капельками собственной росы я сообщил ей о своих взглядах и принципах, о своих воззрениях и надеждах, о мечтах и идеях, о снах и пробуждениях.

Я сообщил ей, что Вселенная разлетается и что это явление подобно вдоху, за которым последует выдох, а, следовательно, и сжатие.

Я не стал развивать свою мысль, ибо на это потребовалось бы куда больше росы, что привело бы к искажению стиля.

Излишество подобно заразе. В свое время Марк Аврелий…

– Что ты там делаешь?

Да ничего я не делаю.

Подумаешь, оставил незначительную меточку без цвета и почти без запаха. Излишество, как известно…

– А ну иди сюда.

Сию минуту. Нужно выгнуть спину, хвост трубой и торопливой пробежкой с боданием под колено изобразить крайнюю степень истощения по поводу общения. Излишество – есть суть…

– Чего ты там терся о ботинки?

Ну ты же их все равно не будешь нюхать. Послание не для тебя. Что же по поводу излишества…

– Ты что, нассал?!

Вы теперь понимаете, в каких выражениях…

– Я тебя спрашиваю!

А что там спрашивать. Никакого излишества, и ты, с твоим примитивным обонянием… Ну, нюхай-нюхай. Ну, что? Ну, как?

– Не дай Бог нассышь!

Я же говорил, что не унюхаешь. Я же предупреждал. И не следовало тыкаться носом. Вон он у вас весь в сапожном креме, Боже ж ты мой!

– Обувь невозможно оставить.

Интересно, где ты ее оставляешь? Спишь небось на службе, герантозавр. И ботиночки снимаешь. Тут-то кошечка их и находит под твой академический храп. И как же ей при этом не ощущать одиночества?

Как же ей не тосковать.

Ну, да.

Уж мы бы ее утешили.

А сколько тем! Сколько можно было бы при этом развить всяческих тем. Вот хотя бы такая: «Критика: лов перелетных означающих». В указанном труде критика посредством суждения выявляет механизмы порождения и функционирования эстетического объекта.

Каково, а? То-то.

И так далее, и так далее.

Сколько тем.

И… то тем, то этим… глядишь, и достигли бы взаимопонимания.

Это я о кошечке и способах утешения.

А мой бедняга уже уснул.

Съел чего-то прямо в шинели из холодильника и немедленно стоя уснул.

Боже правый! Просто кляча после забега.

Меня что всегда потрясает: указал, уличил, наорал и расставил всех по углам, после чего немедленно забылся и уснул.

Встал – ничего не помнит.

Скажите, как это у людей получается?

Как получается каждый день начинать с того, чтобы заново быстренько всему обучиться?

О разуме ни слова.