Мыши Наталии Моосгабр - Фукс Ладислав (книги TXT) 📗
– Хоронят твоего товарища, – толкнула госпожа Айхенкранц мальчика, – озорничал по-глупому, и видишь, чем кончил. Скоро бедняга будет в могиле!
Тем временем церковный служка завершил молитву, и ненадолго воцарилась тишина. Господин Фабер продолжал пялиться в яму у своих ног, а госпожа Фабер, прямая и холодная, смотрела перед собой на бесконечные ряды памятников. Потом могильщики взялись за веревки и стали опускать гроб. Маленький Айхенкранц, спрятавшись за матерью, перестал наконец теребить букет и беспокойно заерзал. В эту минуту заерзал и старый господин в котелке, расстегнутом фраке и с цепью на жилетке, стоявший возле госпожи Айзенкранц с другой стороны. Когда гроб грохнулся на дно могилы, мальчик за матерью пожал плечами и, сунув руку в карман, взошел на холмик земли. И, прежде чем госпожа Айхенкранц успела оглянуться и схватить его за руку, его бело-голубая полосатая майка мелькнула за холмиком и исчезла среди дальних могил, словно слилась с ними. Госпоже Айхенкранц и старому господину в котелке теперь пришлось сойти с места, где они стояли, так как могильщики начали бросать в яму землю, лежавшую под цветами позади них. Вдруг старый господин в котелке крикнул.
– Помогите, – крикнул он, – помогите! Люди, помогите! Меня… – Он хватался за карман и жилетку, на которой висела золотая цепочка с часами. – Меня обокрали. Меня обокрали.
– Помилуйте, вы у могилы, – сказал кто-то за Фаберами, и один из могильщиков заметил:
– Ведите себя прилично.
– Да это же неправда, – чуть погодя сказала госпожа Айхенкранц – румяная пухлощекая, в голубом чепце и локонах – госпоже Кнорринг, когда похороны уже завершились и госпожа Айхенкранц, госпожа Кнорринг, еще несколько дам и старый господин в котелке стояли неподалеку от могилы под каштаном на дороге, – как так? Часы ведь у вас. – Госпожа Айхенкранц повернулась к старому господину и указала на его жилетку под фраком: – Они висят, как и висели.
– Да не часы, – заскулил старый господин, – а портмоне. Отсюда, из фалды.
– О, мсье, – сказала госпожа Айхенкранц уже довольно резко, – кто знает, где вы потеряли деньги. Может, их у вас и вовсе не было.
– Что вы, были, – скулил старый господин, – я не хожу на кладбище без денег. Я и на троллейбусе не смог бы проехать. Целых два гроша там было.
– Госпожа Айхенкранц, – сказала в свою очередь госпожа Кнорринг, высокая, стройная женщина с тонким надменным лицом и нотами в руке, – вся суть в том, что жалобы на вашего сына в Охране множатся. В школе пропадают вещи, и все подозревают его. Не слушается, прогуливает уроки, шляется.
– Я не в силах за ним уследить, – громко застонала госпожа Айхенкранц, с неизменным румянцем на пухлых щеках, – у меня лавка. Не могу же я ходить за ним по пятам, не могу уследить за каждым его шагом. Откуда мне знать, где он шляется? Но чтоб воровал – уж это позвольте. Я всегда была приличная, честная, в кого бы ему быть другим? Это только по наследству передается.
– А духовое ружье, мадам, – покачала головой госпожа Кнорринг и прижала ноты к груди, – что неделю назад отобрал у него полицейский? Стрелял птиц здесь на кладбище. По зябликам и синицам. Стрелять по любой живой мишени запрещено.
– Но стрелял он не по зябликам и не по синицам, – возразила госпожа Айхенкранц, – не по козам и не по белкам, а уж по белкам – и говорить нечего, он их так любит. Он любит всех зверушек и птиц. Собрался было зимой стрелять по воронам, они же вред наносят. Но все равно ни в одну не попал, посмотрите, сколько их на этом кладбище… – Госпожа Айхенкранц указала на бесконечные ряды памятников и деревьев вокруг, где как раз в эту минуту не было ни единой вороны. – Ни одной вороны мальчик не подстрелил. Да он и не попал бы. Ни одной вороны не тронул.
– Госпожа Айхенкранц, – сказала госпожа Кнорринг и переложила ноты из одной руки в другую, – вы о нем мало заботитесь. Говорите, что не можете уследить за ним, что у вас, дескать, лавка. Что не можете ходить за ним по пятам, не можете уследить за каждым его шагом. Вы о нем плохо заботитесь, и в таком случае Охрана может забрать его у вас.
– Помилуйте, Бога ради, – вскричала госпожа Айхенкранц и схватилась за черные локоны под чепцом, – как это я о нем мало забочусь? Забочусь о нем, как могу. Я ведь глаз с него не спускаю. Я ведь о каждом его шаге знаю. И ест он вдосталь, и спит хорошо, ни в чем не знает нужды. Дети ювелиров и то не живут так, как он.
– Госпожа Моосгабр, – сказала госпожа Кнорринг, чуть повернувшись к госпоже Моосгабр, стоявшей сзади с большой черной набитой сумкой возле привратницы, – госпожа Моосгабр. Двенадцатилетний сын присутствующей здесь госпожи Айхенкранц прогуливает уроки, шляется и подстреливает птиц. Вам здесь на кладбище известно об этом. Известно об этом лучше, чем господам Смиршу и Ландлу, знаете, кого я имею в виду, ах да… – госпожа Кнорринг вдруг осеклась, – впрочем, вы их еще не знаете, они в Охране новенькие. Короче, госпожа Моосгабр, займитесь этим и приходите в Охрану оповестить меня. А сейчас мне пора на репетицию хора. – И госпожа Кнорринг, переложив ноты из одной руки в другую, пошла прочь – никто и опамятоваться не успел.
С минуту на кладбищенской дорожке под каштаном стояла тишина.
Потом госпожа Айхенкранц с неизменно румяными щеками под черными локонами и голубым чепцом повернулась к госпоже Моосгабр и сказала чуть не плача:
– Я порядочная вдова, забочусь о мальчике, как могу. Забочусь так, что с ног валюсь, ну есть ли у кого право забрать его у меня? Вы служите в Охране?
– Я Наталия Моосгабр, я там не служу, а просто оказываю помощь, – сказала госпожа Моосгабр, – у меня и такой документ есть.
– У госпожи Моосгабр и такой документ есть, – вмешалась в разговор привратница, – двадцать лет, как она этим занимается. И этому бедняге Фаберу, – она указала на могилу мальчика поодаль, которую уже засыпали, – этому бедняге она глаз сохранила. Не будь ее, бедняжка глаз потерял бы.
– У меня и такой документ есть, – повторила госпожа Моосгабр и вынула из сумки карточку, – вот, мадам, видите? Удостоверение. На нем печать и даже подпись госпожи Кнорринг.
Госпожа Айхенкранц взглянула на удостоверение и невольно попятилась.
– Но я же забочусь о сыне, – повторила она, теперь уже довольно резко, и схватилась за чепец на локонах, – я порядочная вдова, имею лавку. И иду сейчас искать мальчика.
– А как же я? – засипел старый господин в котелке, расстегнутом фраке и с золотой цепочкой на жилетке, который все еще стоял там, переступая с ноги на ногу. – А как же я? Вы, мадам, – сказал он госпоже Моосгабр, – собираетесь расследовать это дело?
– Собираюсь расследовать, – кивнула госпожа Моосгабр.
– Госпожа Моосгабр собирается расследовать, – вмешалась в разговор привратница, – у нее большой опыт, она оказывает помощь в Охране уже двадцать лет.
– Всемилостивый Боже, – вскричала госпожа Айхенкранц опять довольно резко, – мадам, он же ничего не взял у этого господина. Он этого господина даже не знает. Он ни разу в жизни не видел его, и я тоже.
– Но какое это имеет значение, не правда ли? – проскулил старый господин и, снова обратившись к госпоже Моосгабр, сказал: – Итак, мадам, вы расследуете это дело.
– Но не так все просто, – сказала госпожа Моосгабр и затрясла большой черной набитой сумкой. – Прежде всего я должна повидать этого мальчика. Прежде всего я должна расспросить его о том о сем. Прежде всего я должна выяснить. Ступайте домой, – сказала она старому господину в котелке, – через три дня в два часа пополудни приходите к госпоже Кнорринг в Охрану. Она вам сообщит, что мне удалось выяснить. А сейчас я пойду, мадам, с вами, – сказала она госпоже Айхенкранц, – с вами, а мальчика вы постарайтесь найти. Но прежде вы пойдете со мной.
– Боже всемогущий, – вскричала госпожа Айхенкранц и вытаращила глаза, – не в полицию же? Я порядочная вдова, никаких дел у меня с полицией не было, о сыне я забочусь.
– Не в полицию, нет, – госпожа Моосгабр затрясла большой черной набитой сумкой, – не в полицию, а вон туда, чуть дальше, к могиле. Там у меня могила, и уж коли я здесь, я должна поглядеть на нее. А как погляжу, сразу же начнем искать мальчика.
