Школа Стукачей - Килластор Винсет (электронные книги бесплатно TXT) 📗
И правда, трётся какой-то стручок около моего кабинета.
— ??
— Салом катта!
Катта — это по-узбекски «большой». Если узбек лет на двадцать вас старше, вдруг ни с хуя обращается к вам «катта» — это не от избытка уважения, это ему чой-то нада, хвосту кручёному. Пока не сбежал из Узбекистана, никогда до конца не понимал что значит «восток дело тонкое, Петруха». Теперь понимаю хорошо, но объяснить всё равно затрудняюсь, это надо прочувствовать.
— Салам-папалам! Слушаю я тебя, бабай!
— Мой семейникь — промкя не ходить. Сапсем. Один день пусть придеть, баня-шманя кылади, всё. Патом свиданка заходить.
— Я тут при чем? Пусть делает что хочет. Благославляю.
— Ти, катта, вечер карточкя пставляй, он — идет промкя. Да.
Семейник — это тот с кем этот старик делит жратву. Почти все в зоне живут семейками по три-четыре человека, так легче проколачивать движения. Кто во что горазд. Один швец, другой жнец. А если попадает и на дуде игрец, то того уж извините, точно быстро в «обиженку» загоняют. С дудой тут не шутят. Можно сказать хуй имеет особенное социально-политическое значение. Определяет, к какой вы относитесь касте. Вся жизнь вертится вокруг этого, если задуматься, совершенно бестолкового органа.
— Так ты, старый, хочешь, чтоб я его без списка на промку вытащил? На должностное преступление толкаешь? Ай-яй-яй!
— Йе! Катта! Такой разговор не говори! Я преступлен-мреступлен бильмайман! Карточка пставляй, всё. Промкя выходит симейнягим.
Старик лезет куда-то в недра грязненького бушлата, и извлекает на свет запечатанную пачку сигарет Хан. С фильтром и с Тамерланом гарцующем на стройном текинце.
— Мана-вот, катта, пставляй карточкя, илтимос! Пажуласта прашу! Да!
Старик скромно, но настойчиво пихает пачку мне в руки.
Ах вот он — источник дохода, с которого «ехал» Бектаз! Золотая карточная жила.
Я выполняю тут функцию ОВИРа. Даю визы в рай. Люди выходят на один день просто искупаться! Чтобы на свидание с женой мондавошек не приволочь.
Так. Еще четыре пачки с фильтром, и можно свою машку справить! А за пачку с фильтром запросто набор для маленького жаркого или даже для плова куплю у ушлых поварят из одиннадцатой хозбригады. Не кисло. Расправляю плечи. Пошло дело.
Главное теперь не спалиться на этой хуйне. Доля риска, безусловно, присутствует.
Блэк-джек с карточками в нарядной сегодня вечером. Маленький покер со смертью. Элитное казино «Кто-Сдаст-Когда».
— А бригадир твой меня не сдаст?
— Э, бригадир-мригадир сам правильно кыламан, тощщна тебе говорю!
— Ну иди старик. Будет тебе новый невод.
— Пставляешь, катта?
— Пставляю по самые помидоры, иди, иди, работай.
— Ай рахмат, каттаджон!
— Не болей!
Ништяк. Мазёво моё дело. Только бы не подстава мусарская. Этого мой хрупкий организм не выдержит. Боюсь пиздюлей до ужаса.
В дверь стучат. Зэк. Стучит по зэкски.
— Да!
В ТБ развинченной походкой в вольной одежде и с вольной же причёской входит положенец промки Андрей. Ого! Встреча с блатными, как и с ментами, не сулит ничего хорошего.
Это главный блатной промзоны. Смотрящий. Какие еще у него титулы — «в ответе за промку», во как! В ответе! Очень поэтично.
— Как ты, братан?
Я тяну ему сразу вспотевшую ладонь.
«Братан» — эдак только вора в законе принято называть, но блатате всегда льстит, когда их в звании повышаешь.
Андрей не замечает моей протянутой руки.
— Ты, штоль, вместа Бека теперь?
Как будто не видел меня на разводе, сучка блатная.
— Я, брателла, я.
Кидает на стол бумажку с фамилиями.
— Этих двух васьков завтра с четырнадцатой бригадой вытащишь.
— Андрей, братуха, четырнадцатая — это лаковарка, там контрольно-следовая полоса уже начинается, выебут меня за запал!
И их в «склонники» оформят.
— За запал я сам и отвечу. А тебя не сегодня-завтра, и так выебут, не шугнись, шурик!
Швыряет со смешком мне в морду пачку Pall Mall и выходит.
От сука! Даже не просит — инструкции выдает! Ненавижу я этих блатарей. Хотя палл-малл это круто, конечно.
Разнервничавшись, открываю паллмалл, его уже больше года не курил, ебись она в рот эта машка и эта работа. Один хуй спалюсь не сегодня — завтра.
Ароматный дым немного успокаивает. После «полета» можно курить одну за одной, лёгкие сиги как воздух!
Ладно, нахуй, свалю-ка я из ТБ, а то ещё с десяток уркаганов сейчас придёт бить челом. Подальше от греха.
Вытряхаюсь из офиса и сталкиваюсь в коридоре с надзором по имени Урин.
— Шта уже калиш варавать пашел? Маладэс! Как раз на пузырь мине нада!
— Что вы Урин-ака, у меня ревматизм, калоши нельзя носить! Вот за то — паллмалл есть, хотите закурить?
Урин выдирает сразу штук восемь.
— Ну-ну. Ревматизм на калоши, а паллмалл уже куришь, да? Движенчик сан!
— Да куда мне, Урин-ака… Я — нарядчик, не движенщик!
— Ну-ну, сейчас абратна пойдешь, я тебя палю, паллмалл не возьму.
Пузырь нада. Пу-зырь!
Блять вот заебали все в край! Куда бы погаснуть на время? Лучше вообще ни с кем не общаться, чем такое общение. И почему говорят, будто в одиночке люди гнать начинают? Ерунда. Гнать начинаешь от чудесного общения.
Пойду в столовую, может выкружу чего пожрать.
До обеда ещё час, но поварята уже накрывают на столы. Готовятся. Собравшись с духом иду в варочный цех. Это так кухня здесь называется. Варочный цех. Святая святых. Повар Нурилла ковыряет в гигантском котле чем-то наподобие лодочного весла. Он весь мокрый от стоящего здесь жара, и напоминает раба с галер.
Рядом видом Навуходоносора восседает сам шеф-повар промки – Мурод. Заплывший жиром и в вольной одежде.
— Эй чо лезишь сюда! Нельзя здесь без белого халата! Ходи, ходи отсюда, нарядчик!
— Салам Мурод! Паллмалл будешь?
— О!
Мурод быстро забирает остатки моей пачки.
— Ты такой псё равно не куришь. Жрать будешь, наряд-чикь-чикь?
— Вобще-то можно было бы…
Мурод сам лезет черпаком на самое дно котла с обедом, и, зачерпнув одну только картошку с мясом, с брезгливой миной тянет мне:
— На! Кушай на здоровья!
Сажусь в углу зала и с ушами погружаюсь в процесс. Не завтракал сегодня, а ещё в бане напарился. Хорошо!
Я не замечаю, как в столовку входит художник промки — Мутанов.
Живописец артельного жанра. Вместо положенных читоз, Мутанов ходит в яловых сапогах. Это делает его похожим на рабочих — агитаторов с завода Михельсона.
Мутанов пишет плакаты типа «Выпустим больше калиш!», «Калиш — в каждую узбекистанскую семью» и «Отец, тебя дома давно ждут, не нарушай режим содержания!».
Брат Мутанова работает в спецчасти за зоной.
Спецчасть — это просто название такое страшное, а так они там считают, кому, сколько сидеть осталось, и кому, сколько по амнистии снять. Канцелярия. Иногда ошибаются, и держат какого-нибудь крестьянина на пару месяцев дольше положенной даты освобождения. Компьютеров у них нет, а человеку свойственно ошибаться.
Брат Мутанова иногда ныряет на промку и приносит всё, что нужно Мутанову-младшему. Поэтому он на всех положил. Он самодостаточен, этот Мутанов. И вечно укурен. Ни разу не видел его трезвым.
— Эй, нарядчик, не хуя себе, баланду что-ли жрёшь?
— Ну…
— Охуеть, что ты за нарядчик непутёвый! Баланду трескает! С такими-то возможностями? Ладно, оботрешься со временем. Если с головой дружишь. Пойдём в гости!
С сожалением выбрасываю остатки хаванины и иду за ним. Как и в большой жизни, в зоне знакомства и связи — основа основ.
Мастерская у Мутанова размером, наверное, с кабинет хозяина.
Весь второй этаж над котельной. Думаю, у да Винчи и то такой мастерской не было.
Машка в красном углу, под описью, как положено. Кровать. Все путём, как на курорте.
В углу мольберт — какая-то больно прилизанная копия «Ирисов» Ван Гога.
Мутанов копирует Ван Гога. Получается Мутант Ван Гога. Все похоже, мазок-в-мазок, а мёртвые эти ирисы мутановские. Неживые.
