Петербург как предчувствие. Шестнадцать месяцев романа с городом. Маленькая история большого приключ - Макарова Дарья
Отправляемся обратно на Невский, отложив наш культурный поход на завтра.
На следующий день мы вновь собираемся долго. Похоже, время в Питере течет как-то незаметно, подчиняясь своим собственным законам. Иначе отчего мы стали такие лениво-неторопливые? Никуда не спешим, почти ничего не планируем. Ведем себя, как оголтелые отпускники. Хотя, впрочем, мы и есть отпускники, поскольку пока не работаем и работу даже не ищем. На какие же средства мы существуем, спросите вы? На денежки, привезенные с собой из Екатеринбурга; возможно, это безалаберно и несколько неэкономно, да и вообще не практично, если на то пошло, но… Если в первые два дня мы думали, что вот, уже завтра начнем поиск работы, то на третий решили взять тайм-аут. Мы же в Петербурге, в конце концов! Город располагает к сладкому безделью и ничегонеделанью, предлагая при этом кучу интересных вещей и возможность хорошо провести время. Жизнь остановилась, замедлилась. Ну и все равно. Пускай она побудет в этом состоянии, а мы (только тсс!) переведем дух и вздохнем полной грудью.
Комментарий Руслана
Город для жизни, а не для работы. Или работы, но творческой. Человек, любящий серое однотонное офисное существование, здесь не приживется. Креатив – наше все, серая жизнь – на помойку!
Итак, к Эрмитажу мы вновь подходим ближе к пяти, но все же успеваем взять билеты. Кота вчерашнего нет, где-то бегает. Удивляют цены: для жителей России всего сто рублей, зато для иностранных подданных раза в два больше. Видимо, срабатывает убеждение, что иностранцы априори обеспеченные люди, а соотечественники – нет. Нам выдают билеты со штрих-кодом, которые мы, раздевшись в гардеробе, прикладываем к входным турникетам. И вот уже поднимаемся по главной лестнице Зимнего дворца, устланной алым ковром. Здесь ходили наши цари, в том числе Екатерина Великая. Походка у меня сразу же становится величественной, а как же, надо соответствовать месту. Я замираю в красивой позе, и Руслан меня фотографирует.
Выставка Прадо на втором этаже, сразу налево. Народу прилично, ажиотаж присутствует. В буклете заявлено, что всего представлено шестьдесят шесть работ от великого музея, из них – целый ряд картин, в свое время написанных по заказам испанских королей или приобретенных ими. Здесь «Святое семейство с ягненком» Рафаэля, «Портрет неизвестного» Дюрера, портреты Веласкеса, а еще работы Караваджо, Тициана, Веронезе.
Довольно тягостное ощущение оставляют работы Сурбарана «Агнец божий» и «Распятие с донатором»: мрачно-темный фон, яркие фигуры героев картин (барашек, принесенный в жертву, и распятый Христос соответственно). Аналогично воспринимается Эль Греко (да простят меня почитатели его таланта!): «Святое семейство со св. Анной и маленьким Иоанном Крестителем» и «Христос, обнимающий крест» написаны грязноватыми красками, словно каждый цвет намеренно перемешан с черным.
Мне нравится Рубенс с его легкой манерой письма, плавными линиями и Франсиско Гойя. Руслану же – Арельяно, на картине которого вместо традиционных для того времени религиозных и мифологических сюжетов изображены обычные незатейливые цветы. Также мы долго разглядываем картину «Любовь небесная и любовь земная» Хосе де Мадрасо-и-Агудо: Руслану нравится, как прописаны складки красноватой ткани, накинутой на ногу ангела, а я с некоторым ужасом взираю на одутловатое с широко расставленными глазами и жалостливо искривленным ртом лицо маленького ангелочка (почему-то оно меня особенно пугает).
Если вдуматься, то сам собой напрашивается вывод: период конца XVI – начала XVII веков, к которому относится часть картин, представленная здесь, был, похоже, мрачноватым временем в Западной Европе. Пугающий темный фон картин, сюжеты на религиозную тематику…
Позже я прочла: когда эпоха Возрождения в Европе закончилась, на смену ей пришел так называемый маньеризм. Ему были присущи взвинченность и изломанность линий, удлиненность или даже деформированность фигур, напряженность поз, необычные или причудливые эффекты, связанные с размерами, освещением или перспективой. Ярким представителем маньеризма был не кто иной, как не полюбившийся мне Эль Греко.
Потом появился стиль барокко с пышностью форм и аристократичностью сюжетов. Здесь уже правил бал Караваджо, в религиозных сюжетах которого герои изображены в полумраке, при этом яркий свет выхватывает их выразительные жесты. Представленная в Эрмитаже работа этого художника «Давид и Голиаф» – яркий тому пример: Давид склонился к отрубленной голове Голиафа, при этом освещены и хорошо видны только спина, правые рука и нога Давида и голова его поверженного врага, все остальное тонет во мраке. Сурбаран, кстати, в светотени подражал Караваджо, вот откуда идентичность их пугающих картин.
Комментарий Руслана
Выставка, конечно, поражает своей масштабностью – все-таки представлены одни из самых известных творений, хранящихся в Прадо. Работы художников, незнакомых неискушенному зрителю, например, Арельяно, – завораживают. Вот это уровень, действительно виртуальная реальность! Различные новомодные «3D суперкачества» нервно курят в сторонке…
Решив, что Прадо я сегодня сыта по горло, и обнаружив на часах без двадцати шесть (а в шесть ровно – закрытие Эрмитажа), предупреждаю Руслана, что отправляюсь искать своих любимых импрессионистов. С помощью добрых эрмитажных старушек-смотрительниц добегаю до третьего этажа, до зала «Французская живопись середины XIX – начала XX века», и вот они здесь, мои любимцы – Писарро, Моне, Ренуар, Ван Гог, Сислей.
Я люблю импрессионистов за легкость, красоту и нежность их полотен, за яркость и чистоту красок. За целый гармоничный и интересный мир, в котором герои их картин отдыхают, смеются, наслаждаются жизнью, а природа радостна и маняща. Импрессионисты не затрагивали в своих работах социальные проблемы, они отказались от «академических» религиозных, мифологических и исторических сюжетов, зато первыми стали работать на пленэре, не дорабатывая затем картины в мастерской.
Из работ импрессионистов, хранящихся в Эрмитаже, я особенно трепетно отношусь к Огюсту Ренуару: «Портрет актрисы Жанны Самари» (любимой модели художника), «Девушка с веером» (какой нежный оранжевый цвет!), «В саду» (царство яркой зелени деревьев и чувств пары, изображенной на картине), «Мальчик с прутиком». Последняя работа вообще интересна: когда я в первый раз увидела название картины, решила, что опечатка. Ну, бывает, ошиблись музейные работники, ничего страшного. Сами посудите, какой же это мальчик, если на полотне изображен ребенок с длинными кудрявыми волосами, одетый в платьишко? В общем, НЕ мальчик явно. Так за девочку и держала, пока не услышала витиеватую лекцию местной женщины-смотрительницы о том, что в названии все верно, просто в те времена принято было маленьким мальчишкам отпускать длинные волосы и наряжать их, бедолаг, в платья. Интересно, не возникало ли у несчастных детей проблем с самоидентификацией?
Ренуар, пожалуй, самый яркий и жизнерадостный представитель школы импрессионизма.
Далее моя любовь – Клод Моне: нравятся его «Дама в саду», «Сад в Бордигере. Утро» и, конечно же, «Мост Ватерлоо. Эффект тумана». «Мост» – гениальное творение, смотреть на которое нужно издалека, тогда виден во всей красе изящный воздушный «дымчатый» пейзаж. А приблизишься вплотную к картине и не замечаешь ничего, кроме мазков.
Очень нравится работа Альфреда Сислея «Городок Вильнев-ла-Гаренн»: легкая, радостная, искренняя; здесь темные деревья на переднем фоне словно оттеняют залитый солнцем противоположный берег.
И, конечно, «Площадь Французского Театра в Париже» Камиля Писсарро: здесь перед нами предстает во всем своем великолепии Париж, он выглядит таким празднично-легкомысленным, что влюбляешься в него с первого взгляда.
Из художников-постимпрессионистов мне интересны Винсент Ван Гог (какая насыщенность красок в картинах «Куст» и «Хижины»!) и Поль Гоген (его таитянки поражают воображение даже сейчас, а представляете, какой эффект был в конце XIX века).
