Поп и работник - Каледин Сергей (библиотека книг бесплатно без регистрации txt) 📗
– Ой, здравствуйте, Иван Петрович! – тонким, не своим голосом пропела Катерина Ивановна.
Лихов обернулся.
– Не вызывал. Кто это с тобой?
– Истопник наш, – замельтешила Катерина Ивановна. – За свечечками ездили, картошечку батюшке завезли на зиму, как хорошо деревенской картошечки покушать… Это Володенька наш, парень молодой, сильный, все помощь нам, старухам, спаси Христос!
– Да не прибедняйся! – нахмурил брови Лихов, – На вас воду возить можно! В церкви у себя по сто раз лбом в пол стучитесь, а я вот и разу не выгнусь!
– Вам мухоморной настоечкой надо спинку помазать. И – как рукой! Я привезу. Или вот Володенька привезет. На днях и доставит… А сколько мы в этом году на мир перечислить должны?
– У секретаря спроси. Уладили с батюшкой или по-прежнему конфронтация?
– Уладили-уладили, – мелко закивала Катерина Ивановна. – Перестройка у нас.
– Ишь ты! – усмехнулся Лихов. – Выучили. Все вы одним миром мазаны. А вот вы, молодой человек, знаете, почему так говорят: одним миром?.. Надо знать, если в храме работаете. Миро варится раз в четыре года. Патриарх варит. И сваренное миро добавляет в остатки старого. Перпетуум-мобиле. А что такое перпетуум-мобиле?
– Я инж
– Как инженер?!
Катерина Ивановна гневно зыркнула на Бабкина.
– Да он у нас, Иван Петрович, временно… потопит пока немного… Он отпуск взял… за свой счет… А батюшка его отчитывает… у него с речью плохо…
– Надо бы к вам с ревией съездить! – покачал головой Лихов. – Совсем от рук отбились. Со священником воюют, инженер в истопниках! Тунеядец небось? Или правда больной?
– Больной, больной! – усиленно закивала Катерина Ивановна. – Его батюшка от заикания отчитывает, вот выздоровеет… – Она повернулась к Бабкину и заискивающе улыбнулась. – Скажи чего-нибудь, Володенька. Иван Петрович послушает.
Бабкин покраснел.
– Ч-его г-говорить-то?
Лихов понимающе кивнул.
Катерина Ивановна обрадованно всплеснула руками и, почуяв слабину в поведении начальства, рванулась вперед.
– Нам бы сигналацию в храм или телефон. Ограбят опять, не дай Бог, до милиции не доберешься. Храм-то все ж памятник.
– Сами не разворуете – не ограбят! Вы отделены, церковь действует, сами охраняйте. Все. А почему ваш храм памятником архитектуры стал? Это все Шадаев ваш прежний выдумал! Зря его не посадили, посадить надо было, к чертовой матери! А не во Францию пускать. Ладно. Все. Мне работать надо.
– А мы отчетик привезли, не глянете?
– Отчет?
Лихов поморщился, вошел в кабинет, сел за стол.
– Так. – Он нацепил очки. – «Всего поступило за отчетный год семнадцать тысяч триста рублей…» Мало поступило. «От исполнения обрядов…» Так… «От тарелочно-кружечного сбора…» – Лихов поднял глаза на Катерину Ивановну и задрал очки. – Это что ж, добровольных пожертвований всего на семьсот восемьдесят целковых?!
Катерина Ивановна печально развела руками и даже шмыгнула носом.
– Помолчи. – Лихов снова уткнулся в отчет. – «Израсходовано за отчетный год пятнадцать тысяч. Добровольные отчисления религиозному центру две тысячи триста. Добровольные отчисления в фонд мира триста рублей…» Жметесь вы на мир! – Лихов снял очки и погрозил пальцем. – Жметесь! Ну уж мы вам в этом году!..
– Коммуняка блядская! – прошипела Катерина Ивановна, когда они вышли в кор – Вошь подретузная. Всю религию нам опаскудили! Всю веру уродовали! Отольется вам, гады!..
– Мне п-позвонить надо, – сказал Бабкин.
– Из деревни позвонишь, доехать бы засветло.
5
– …Теперь мужа найти не просто, – прокисшим голосом бубнила в трубку свекровь. – Володя, может, не красавец. И речь плохая, и глаза слабые… Очки-то от книг, не просто так. Да ведь и ты сама не райский подарок. Да плюс ты снова в беременности. Рожай теперь в одиночку…
Свекровь хотела еще добавить что-то для концовки, но властный бабий голос вступил в разговор:
– Але, але, междугородная вызывает, ответьте!
– Трубку положите! – выкрикнула Светлана. Свекровь отсоединилась. – Да-а!.. Бабкин сделал паузу, отдышался и начал речитативом в одной тональности, как учили в рижском дурдоме:
– Светлана будучи поставлен в экстремальные обстоятельства я вынужден был уйти дома отныне я живу в сельской местности работаю в кооперативе, но готов тебя простить и вернуться если…
– Пошел вон! – перебила его Светлана. – Понял?
– П-понял, – послушно шепнул Бабкин.
– Разговор окончен, – вмешалась Катерина Ивановна, услышав в наушниках, что дело зашло не туда.
Вернувшись с почты, Бабкин заперся в котельной. Бука лежал у его ног и вздыхал, а он сидел на перевернутом ведре и тихо выл, как ребенок. Когда он сморкался, Бука предупредительно вздергивал тяжелую башку и начинал тихо постанывать. Бабкину стало неловко плакать при Буке. Он откинул дверной крючок и легонько пнул собаку ногой.
– Ид-ди отсюда.
Но Бука не ушел, только перелег на другое место. Бабкин забрался в загон для угля в углу сарая, где у него было оборудовано второе спальное место. Котлы мерно шумели, капал насос; Бабкин, не переставая плакать, накрылся с головой грязным одеялом, задремал.
Это дополнительное логово – под самым клиросом – было его любимым. Сюда он переселялся в дни служб, когда мужская комната в трапезной переполнялась. И странное дело: здесь, в вонючем, закопченном подземелье, он чувствовал себя гораздо лучше, чем наверху, на воле. Особенно хорошо было здесь засыпать под пробивающийся сквозь каменную толщу кладки чуть слышный церковный Бабкин заснул спокойно, не ворочаясь, как обычно, уложив руки под щеку. Чуть погодя, осыпая уголь, к нему перебрался Бука и привалился мерно дышащим теплым боком к ногам…
Разбудила его Вера Ивановна.
– Ну что ж ты, чадо неудельное, в грязи валяешься? Иди по-людски поспи, я тебе свеженькое постлала. В трапезной пусто. Шуру выгоню, если мешает.
– Н-не мешает, – сказал Бабкин. – А сколько времени?
– Время вылазить отсюда. А рожа-то чего у тебя? Жене небось звонил?
– Я с ней разведусь.
– Разведусь… – передразнила его староста. – Жопа об жопу – кто дальше отлетит? Куда ж ты от нее разведешься? – Вера Ивановна послюнила конец косынки и потерла Бабкину закопченные щеки. – У тебя от ней дитя. Тебе бы приспособиться. И не звони без толку. Сиди здесь, время выжди, пока все позабудется… Денег ей пошли. Без письма пошли, просто денег. Раз пошлешь, два пошлешь – будет как малинка. Бабы деньги любят. До Пасхи все печали замарует, занесет, следа не останется. Начнете заново… Она красивая?
– Н-не очень.
– И хорошо. От красивой морды семье непокой. Бабы-то все глупые, одинакие. Их поменьше слушать надо, внимания обращать. Только если захворает. Вставай-подымайся. Хочешь, кофу сварю для успокойствия, попьешь
– и заснешь, как ангел.
– Не надо.
– Тогда для разминки к Пузырю сходи, мухоморной настойки возьми – Лихову отвезешь, пропади он пропадом!..
Пузырем Вера Ивановна называла Петрова, жившего в деревне ветерана и инвалида, за его красное, отечное, без единой морщинки лицо. В Москве, в ветеранской поликлинике, к которой он был прикреплен, когда еще жил в городе, ему неоднократно прописывали лекарство – гнать мочу, тормозившую работу сердца и легких. Петров начал было лечиться: сбавил лишний вес, задышал легче, но сразу же потерял гладкость лица, которой так гордился, и наотрез отказался от вредного лечения.
На стене бывшего пожарного сарая висели почтовые ящики. Все ящики были облупленные, мертвые, кроме одного, выкрашенного в белый цвет, с жирной надписью суриком «Петров». Из щели торчала «Красная звезда». Бабкин вытянул ее.
На калитке Петрова висела фанерка «Я дома». Бабкин постучал.
– Заходи! – крикнул Петров с крыльца. – Тоню-то Колюбакину отпели или все в церкви зимует?
Бабкин протянул ему газету.
– В церкви.
Петров, пристроив ручку клюки за стык телогрейки, развернул газету, по-прежнему стоя на крыльце, как бы раздумывая, в зависимости от содержания прочитанного: пускать Бабкина в бу или воздержаться.
