Ворон на снегу - Зябрев Анатолий (библиотека книг бесплатно без регистрации TXT, FB2) 📗
В общем, торг уместен.
– Железно, – говорит Гуфа, подытоживая торг.
– Железно, – соглашаюсь я.
Но как охмурить на вахте досмотрщиков? – задача сложная. Архисложная задача.
На вахте знают всё, где и что зэки могут прятать. С фабрики попутно я могу везти мусор, нагребя его полный ящик, таким фабричным мусором накрыть товар. Однако, бесполезно. Вахтовые так перетрясут, протычут своими длинными стальными щупами весь мусор в ящике, что и иголку найдут. А самого тебя облапают со всех боков, будто перед ними не человек, а мешок с соломой.
Приглядевшись, я обнаружил ихнюю промашку. Обнаружил, что не заглядывают они под седёлку и ещё под хомут со стороны гривы. Ну, понятно, какие выводы я сделал из этого.
А вот однажды я понадеялся на авось. И получил результат соответствующий. То есть, такой результат, который мне мог бы стоить опять же удлинения, крупного удлинения срока.
Да, кстати, надо сказать, что вахтовая охрана, если не вся, то в большинстве своём состоит из психологов. Позднее эти качества будут называть парапсихологией, а тогда о таком диковинном слове никто у нас и не слышал ни одним ухом. Чтобы проехать через ворота, надо думать о чём-то другом, но никак не о том, что имеешь при себе и чего боишься. Ну, например, думай о птичках-синичках или об ужине. Если не так, сразу же усекут, пригласят в отдельное помещение, где разденут донага. Так и скомандуют:
– Скидывай всё! Всё!
Я тогда не смог отвлечь свои мозги какой-то большой мыслью. Хотя мог. Ну, например, мыслью про то, оставят ли меня и в зиму возить со станции уголь или пошлют возить дрова из леса для поселковой школы. Об этом уже разговор был с прорабом, который заявил на разнарядке, что если не найдут вольнонаёмного возчика, то придётся в лес ездить за дровами мне. Вот об этом и надо бы думать или вообще ни о чём не думать, а просто насвистывать или громче кричать на лошадь.
– Ну, пошла-поехала… Зануда!
Я, конечно, насвистывал, и даже старательно насвистывал, вожжами в воздухе как бы беззаботно махал, бедную лошадку ни за что материл, но при этом мой мозг не был свободен от того, от чего он непременно должен был быть свободен. И вахтовый охранник, по кличке Гусак, наблюдающий в окошечко, сразу усёк.
– Э-эй, ворота! – как обычно закричал я громко. – Открывайте же ворота!
Ворота не раскрылись. На крыльцо вышел охранник Гусак, на его лице блуждала подлая ухмылка. Это был не самый подлый и въедливый охранник, он нередко позволял себе пропускать нашего брата без шмона, на доверии.
У меня селезёнка опустилась. Однако я бодро, демонстрируя преувеличенное послушание, взбежал на крыльцо.
– Что при себе есть? – так же ухмыляясь, спросил Гусак.
– Ничего. Обыщите, – я сам себя старательно похлопал по карманам, по брюху.
– Раздевайся.
Я разделся по пояс.
– Пожалуйста, глядите, – я весело потряс рубахой, будто хотел вшей вытрясти, какие велись в достатке.
– Разувайся, – диктовал Гусак.
– Пожалуйста, – я сел на пол и стянул чуни. – Глядите.
– Раскручивай портянки, – не отступал Гусак.
Пожалуйста. Что особенного? Подумаешь! – я раскрутил портянки, они были у меня хорошие, из мешковины, мама прислала. Но руки мои уже предательски тряслись. И голос тоже ослаб.
– Пожалуйста. Подумаешь.
– Потряси теперь портянки, – приказал охранник Гусак.
Я выжидал, оттягивая секунды.
– Потряси, потряси портянки-то, – повторял Гусак, ухмылка его становилась язвительнее.
– Пожалуйста, – надеясь на чудо, сказал я треснутым голосом.
Но чуда не произошло. Из портянок выпали и сильно, смачно шлёпнулись на пол хромовые заготовки. Хром был тончайший. Вложенный в середину толстых портянок, товар мог бы быть и незамеченным.
– Ну вот, видишь, – удовлетворённо проговорил Гусак и, оглядевшись, как-то суетно-быстро, очень быстро, убрал заготовки в стол, не став их разворачивать. – Одевайся.
Я, оцепеневший от горя, ничего не видя перед собой, натягивал одежду, ожидал при этом, что сейчас из соседнего помещения явится за мной конвойный, там всегда есть конвой в резерве. Однако конвоный не пришёл, и мне было велено ехать. Ехал я, ничего не видя, заливаясь солёными слезами. Впрочем, солёные они были или пресные, я не ощущал. Ехал вслепую. Лошадь, умная, сама знала куда идти.
При возвращении в зону, на КПП, меня почему-то не взяли, чтобы увести в обрешеченный карцер. Из барака тоже не взяли. В столовую, на ужин, я не пошёл – не до того. Тошнило. Был страшный нервный озноб.
Я понимал, что я в глухом тупике, в западне, откуда нет выхода. Я понимал, что я обессиленный олень, отставший от стада. Клыки серого ляцкают у моего горла. Уже не было смысла каяться и думать о том, зачем я на этот раз положил товар в портянки, а не как прежде – под седёлку. Понадеялся, что этот охранник не станет учинять такой глубокий шмон на выезде с фабрики. Глупый олень понадеялся, что серая стая пройдёт мимо, не заметит его, хромоногого, свернувшегося в ложбинке, в кустах багульника.
Бессонная ночь прошла в ожиданиях. Вот должен прийти в барак опер и меня взять. Допрос, потом кандей, следствие и потом, понятно, показательный в лагере суд. Когда добавляют срок, то все суды в лагере показательные. Утром, при выходе из барака, не остановил дневальный. Сегодня дневалил Кержаков, по кликухе Керж, толстый, медлительный. Пропустил. Обычно, если за кем-то что-то есть, дневальные останавливают. У них список есть. Меня этот пыхтун не остановил, а даже наказал: «Табаку, шкет, не забудь». И толкнул в затылок. Традиция: расконвоированные – добытчики табака для дневальных, они мнят себя начальством.
Я, глотая свежий воздух, побежал на КПП. Расконвоированные должны выходить из зоны задолго до общего развода. Я появился, ещё вахтовые охранники дремали, запершись.
– Чего это ты так рано? – недовольно спросил один, зевая, именуемый в зоне дятлом. Он и был как дятел долгоносый.
– Да ить работы много. И лошадь надо накормить, почистить. Как же, – отвечал я.
Дятел зевнул и почесал под шапкой.
– Курево есть? Ну, давай, давай, труженик, едрёна мать, – не то похвалил, не то осудил он, толкнув в спину.
Всё это было очень странно и неожиданно.
Три или четыре дня я пробыл в таком состоянии тревоги и душевного упадка. В состоянии этакого внутреннего озноба был, ожидая кандея. Возникла острая, как стекло, мысль: не ждать, а бежать. Вот оставить лошадь на станции возле угольного склада, а самому сигануть на подножку железнодорожного состава. Не всех же сбежавших находят. Вон Чуря, говорят, до сих пор не изловлен, гуляет, плюёт на всё и всех.
Вагоны стучали колёсами в пяти шагах от повозки, от меня, сидевшего на ящике. Потом я стоял на куче угля с лопатой. Вагоны мелькали. А я боролся с собой: прыгать, не прыгать? Поезд тем временем, мелькнув задними буферами-тарелками, уходил за поворот. С поездом улетала свобода.
Драматичность моего положения усугублялась тем, что зэк на фабрике, то есть Гуфа, давший мне свой товар под реализацию, встречая у котельной, требовал положенные махру и чай, угрожал поставить меня на счётчик. От Гуфы и его шпаны можно ждать всего. Что я мог промямлить? То, что вахтёр Гусак, сучара, наколол? Гуфа бы мне порекомендовал поискать идиота в другом месте. Вывоз за ворота – это мои сугубо личные проблемы. Я сказал, что тот человек, житель посёлка, с кем я имею постоянно дело (а это сапожник из мастерской в посёлке), уехал на свадьбу дочери в город. Знакомого сапожника действительно не было, на мастерской висел замок, и появился он через пару дней. Я упросил, умолил его одолжить мне махорку и чай, он, добрая душа, всё понял и одолжил, при этом, конечно, не мог не втянуть меня в новую долговую яму: ящик угля вывалить задарма перед его домом.
Несколько успокоился я, когда на фабричных воротах наступило дежурство опять того же охранника и когда он, Гусак, производя обязательный шмон, похлопал меня по карманам бушлата, сдёрнул с меня шапку, проверяя, не несу ли я что в ней, в шапке-то, поддал лёгкого пенделя, спросил: «Цивильную-то бабёнку себе в невесты ещё не подобрал?»
