Ночью на белых конях - Вежинов Павел (список книг TXT) 📗

— Конечно, — ответил Урумов, обрадовавшись, что может доставить ей хоть какое-то удовольствие.

Он вытащил записную книжку, и та сразу же раскрылась па странице, где незаметно увядал нежный листок, совершенно лишенный воздуха. Мария смотрела на него так ненасытно, как будто перед ней лежало настоящее живое человеческое счастье, — не четырехлистное, а словно распятое на кресте.

— В первый раз вижу! — проговорила она восхищенно. — А как она выглядела?

— Кто она?

— Та, которая нашла клевер.

— О, совершенно очаровательно! — искренне ответил он, не задумываясь.

Мария промолчала. Так вот люди и спотыкаются. Эта мысль, естественно, даже не приходила ей в голову. Перед ними исходили вкусным запахом масла и сметаны русские блины, но сейчас обоим, похоже, было не до блинов. Мария скорее выпила бы пива, но бокал ее был пуст, а когда Урумов захотел заказать еще, она воспротивилась. Так что не оставалось ничего, как съесть блины с подобающим аппетитом, после чего оба рассмеялись, и он проводил ее до первой троллейбусной остановки.

И эту ночь Урумов спал беспокойно, ему снились белые кони, которые неслись по волнующейся, словно море, степи, покрытой клевером. На следующий день часов около десяти позвонила Мария.

— Я получила письмо от Кристы, — слегка возбужденно сказала она. — Хотите, я вам его прочту?

— По телефону? Не-ет, — протянул Урумов. — Лучше приходите сюда, я хочу его послушать как следует.

— Что ж, хорошо, — ответила она.

И они договорились, что Мария сразу же принесет письмо. Таким образом, академик Урумов не успел написать приглашение лауреату Нобелевской премии Уитлоу, как он обещал своему вице-президенту.

8

В этот вечер трое друзей в полном унынии собрались ненадолго в «Варшаве». Все скучные, невыспавшиеся, плохо побритые. Собрались и даже не попытались выяснить друг у друга, почему это они такие кислые. Увидев их в этом жалком состоянии, даже официантки засуетились, но угодить им не сумели. Вскоре все трое уселись в обшарпанный «трабант» Кишо и покатили в «Шумако». Им вдруг показалось, что только запеченная голова барашка в состоянии хоть как-то поправить дело. И ничто другое.

Самым скучным из троих был Гари, хотя как раз у него не было для этого никаких серьезных оснований. Даже наоборот. Месяц назад его жена получила место художника-дессенатора на одной из габровских фабрик и ездила туда на пять-шесть дней в месяц — срок как раз достаточный, чтобы дать ему возможность на свободе повидаться с друзьями. Этим утром она тоже уехала, заливаясь слезами и повторяя сотни наставлений, главным образом насчет того, чтоб он, выпив, не упал в шахту лифта. Гари остался на перроне с пустой головой и пустым сердцем, охваченный единственным желанием вернуться домой и проспать эти пять-шесть дней, пока она не вернется. Он страшно скучал без нее, даже родинки Кишо, которые всегда неудержимо привлекали его внимание, не производили на него обычного впечатления.

Многое изменилось в его жизни за последние полгода. Или, вернее, изменилось все, кроме его внешности. Гари оставался таким же бородатым, таким же нескладным, корявым, жалким, тощим и всегда голодным, хотя, как говорил Кишо, денег у него куры не клевали. Последнее время ему дьявольски везло. Особенно с выставкой, которая поразила всех, и больше всего его самого. Открылась она в апреле в холодном маленьком зале. Гари с трудом собрал немного денег для вернисажа. Большинство гостей бросилось прямо к бутылкам, даже не взглянув на то, что было развешано по стенам. Пришел и «нужный человек», совершенно трезвый, и умеренной рысью обошел зал. Гари потащился за ним, тяжело моргая, недовольный, что его оторвали от рюмки. Наконец человек остановился и сказал:

— Ты даже не знаешь, что ты сделал!

— Знаю!

— Ничего ты не знаешь!.. Сейчас я ухожу, тороплюсь. Но я скажу, где надо.

Так все и началось. Прежде всего несколько картин купили два значительных государственных деятеля. Это сразу же подняло авторитет художника и погнало других покупателей, помельче, в выставочный зал. В конце концов Гари распродал выставку почти целиком, хотя половину, как это обычно бывает, в кредит. Правда, отзывов и рецензий было не слишком много, потому что у этого мрачного, бородатого субъекта Гари не было влиятельных друзей, кроме того «нужного человека», с которого все и началось. Но зато председатель союза в одном из телевизионных интервью назвал выставку чуть ли не гвоздем сезона. А это уже было немало, все, имеющие уши, это услышали.

С тех пор успех шел за ним по пятам, словно охотничья собака. Сначала Гари удалось заключить договор на довольно солидную сумму, потом три его картины были отобраны для биенале в Венеции и еще несколько — для выставки в Берлине. И тут же он был принят в жилищный кооператив художников. Можно было сразу же купить машину, но Гари испугался — в конце концов столько удач не к добру. Может, он потому и ходит такой кислый, что боится дразнить судьбу? Эта капризная, весьма старомодная дамочка и в самом деле не любит ухмыляющихся типов и хвастунов. Чаще всего она обходит их стороной, кроме разве тех, кто уж особенно ловок по части комплиментов. Заинтригованный, Кишо составил ему гороскоп, по в этом гороскопе не было ничего или почти ничего интересного — какая-то туристская поездка за границу и ссора с большим человеком, может быть, с тем самым покровителем, который и без того весьма косо поглядывал на нечесаную бороду и обшмыганные брюки художника.

Как только машина выехала на шоссе над Симеоновом, машину вдруг залило густым румянцем заката, словно кто-то накрыл ее громадным шелковым абажуром из публичного дома. Даже черный асфальт дороги порозовел, а пролетавшие над шоссе аисты казались облитыми кровью или сиропом, смотря по настроению тех, кто на них смотрел. Сквозь пыльное стекло аисты показались друзьям просто ржавыми, вроде бороды Гари, так что они вообще не стали на них смотреть. Но, завидев «Шумако» [12], все сразу почувствовали облегчение, хотя никакой растительности вокруг не было, не было вообще ничего, кроме освещенных закатным солнцем немытых автомобильных спин.

В полупустом зале ресторана они удобно устроились за уединенным столиком. Появился официант, питоном обвился вокруг них, торопливо отбарабанил меню. Один только Кишо сумел уловить в его скороговорке кое-что существенное.

— Давайте я закажу! — сказал он. — Прежде всего по бутылке пива, холодного, чешского. Затем три порции домашних колбасок, запеченных. И наконец, по головке барашка, мне — самую маленькую.

Лукавый нос официанта сумел наконец унюхать знатока. Тут может кое-что перепасть.

— Разрешите мне самому для вас отобрать! — обрадовавшись, предложил он.

— А почему тебе самую маленькую? — подозрительно спросил Сашо.

— Я давно уже заметил, что маленькие — самые вкусные… Может, потому, что они лучше пропекаются.

— Ну и нахал! — возмутился Сашо. — Тогда все три пусть будут маленькие.

— Да, отберу специально для вас! — заверил официант.

Когда он принес пиво, Кишо сосредоточенно отпил несколько глотков и остался доволен.

— Остужено, как по рецепту… Послушайте, ребята, так уж и быть — сегодня я угощаю.

— Почему ты?

— Есть серьезный повод — меня уволили.

— Э, наконец-то! — довольно воскликнул Сашо. — А ты думал, что век просидишь в этой конторе… Какой же повод они выискали?

— Самый законный!.. Аппаратов всего шесть, и, значит, у меня недостаточно плотно используется рабочее время. И знаешь, что они предложили мне, эти кретины? Внештатное место по пять левов за день, но не более пятнадцати дней в месяц. Таковы, говорят, государственные нормы.

— Это и в самом деле так?

— Ерунда!.. У нас же эти аппараты впервые, кто мог выработать для них нормы? Сидят там какие-то дармоеды, да к тому же завистники. Вот и сочиняют всякий бред, чтобы хоть как-то оправдать зарплату. А гадости другим делать легче всего, особенно за счет государства. Ну, я сказал им «до свидания» на всех языках, какие знаю, поклонился и ушел. Очень они обрадовались.