Угол покоя - Стегнер Уоллес (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT, FB2) 📗
– Нет. Конечно, нет. – Она ничего не могла поделать со слезами бессилия, которые натекали и натекали ей в глаза. Они просачивались сквозь ресницы, сбегали по щекам, она их не вытирала. – Это просто… он же такой беспомощный. Будто котенка в мешок и к речке. Как он мог дорогу перенести?
– Фрэнк отвез его в Денвер, посадил на “Санта-Фе” и заплатил проводнику, чтобы присматривал за ним до Нью-Йорка. А я телеграфировал синдикату, чтобы кто‑нибудь его встретил и посадил на пароход, а его отцу передал по кабелю, чтобы встретил его в Саутгемптоне.
– Жалко, что ты мне не сказал, я бы хоть попрощалась с ним.
Холодный бешеный взгляд коснулся ее, задержался на секунду, перешел на окно.
– Я не думал, что тебе нужно еще и это.
– О, понимаю. Ты проявил заботу. Как… Когда Фрэнк прощался с ним в Денвере, как это было? Что Прайси сказал?
– Плакал, – ответил Оливер.
Он не хотел на нее смотреть – продолжал упрямо глядеть в окно. Она перевела взгляд мокрых глаз в ту же сторону. За окном сухой склон холма вспыхивал от слез и летнего солнца, свет играл на беспокойных листьях осин, трещали и прыгали кузнечики. В лесочке повторяла и повторяла свое “у-у” плачущая горлица. Слезу не успеешь сморгнуть, как наступит осень. Весна и половина лета пошли насмарку, уютное жилище у границы лесов, которым они похвалялись перед собой, стало местом невзгод.
Бесконечные гортанные причитания горлицы были обо всех, кому не повезло, обо всех невинных и неумелых, ее с Оливером не исключая, которые забрели в это суровое место и потерпели неудачу.
Словно прочтя ее мысли, Оливер сказал:
– Он так и так был лишний. Даже если бы его не избили, у него не вышло бы тут ничего.
– Все равно, – сказала она. – Все равно! Не будь синдикат таким бессердечным, он бы как‑нибудь ему помог. А он никак не помог, да? Кто оплатил ему дорогу?
– Я.
– И тебе не возместят.
– Тебе не безразлично?
– Безразлично. Но я ненавижу этот бездушный рудник, всех его хозяев, которым ничего не угрожает в тысячах миль отсюда, которым не важно, что люди гибнут или становятся калеками, лишь бы шли дивиденды.
– Они, кстати, не идут.
– И поделом этим черствым людям. Черствым и боязливым. Ты не хочешь выйти из игры?
Из него вырвался короткий смешок. Он посмотрел сначала в окно, потом на свои руки словно в поисках чего‑то, за что уцепиться взглядом.
– Начать с того – Фрэнку будет хуже некуда. Он десять лет готов тут торчать без оплаты и каждый день перестреливаться с этими людьми картечью, лишь бы не дать им выиграть.
– Ты о Фрэнке сейчас или о себе?
– Ладно, согласен, – сказал он. – Нежных чувств я к ним не питаю. И не люблю проигрывать.
– Тебе нужен отдых, вот что тебе нужно.
– И тебе.
– И Олли. Нам всем. Нехорошо тут было, Оливер. Хелен правду сказала. Здесь и трава не растет, и кошки не могут жить, и куры не несутся. Зря мы думали, что можно устроить себе дом на этой горе. Надо уезжать.
Он опять вытащил нож и стал копаться в своей мозолистой ладони. Между его большим и указательным пальцем она увидела желтое ороговевшее утолщение. Не имея денег, чтобы нанять рабочих, Оливер, Фрэнк и Джек Хилл ковырялись в породе, как заурядные рудокопы, в надежде добраться до чего‑то такого, что убедит Нью-Йорк вложить деньги и взять на себя обязательство. Осторожно, не глядя на нее, он спросил:
– Как ты посмотришь на Мексику?
– Как я посмотрю? – переспросила она с подозрением. – А что? Ты получил предложение?
– Не совсем. Но, думаю, могу получить.
– И где это? Опять на какой‑нибудь горе, как Ледвилл или Потоси?
Она увидела, как он нахмурил лоб. Он отвел глаза от окна и поглядел на нее ровным взглядом. Голова была поднята, поэтому зрачки не касались верхних век и под ними не было этих зловещих белых полумесяцев.
– Сю, – сказал он, – это моя профессия.
Она раскаялась. Ведь не хотела язвить.
– Я знаю. Скажи мне.
– Письмо мне пришло – неделю, две назад, не помню. Синдикат поставил крест на “Аделаиде” до окончания тяжбы. Нам просто сидеть тут и ждать. У них между тем есть опцион на один рудник в штате Мичоакан. И они спрашивают: может быть, раз такое дело, я его обследую?
– А потом?
– А потом мы бы обратно сюда – если “Аделаида” выиграет тяжбу.
– А как быть с Олли?
– Он с нами не сможет, в такую поездку его не возьмешь.
– Обратно в Милтон?
– В Милтон или в Гилфорд. В Милтоне он скорее будет дома, чем где‑нибудь еще.
– И надолго?
– Что именно?
– Ты сказал – обследовать. Долгая это будет поездка?
– Не знаю. Два месяца или, может быть, больше.
– И мне можно с тобой?
– Без тебя я и не поеду.
Она задумчиво протянула руку и накрыла его ладонь своей. Она видела, что он тщательно старается не давить на нее – не уговаривает, просто сообщает о возможности.
– Больно думать про Олли, – сказала она. – Едва поправился – если поправился.
Он молчал. Смотрел на нее.
– Интересно, смогу ли я получить от Томаса заказ на очерк, – сказала она. – В Мексике будет что нарисовать, этим она заманчива.
Он сидел неподвижно.
– Тут мы заплесневеем, если останемся, – сказала она. – Когда начнется суд, как ты думаешь?
– Зимой, не раньше. Может быть, весной.
– А держать тут оборону, если мы поедем, будет Фрэнк.
– Почему бы и нет?
– Если Томас закажет мне материал, там мы, наверно, больше заработаем, чем здесь. Олли можно оставить у мамы и Бесси, я знаю, что с ними ему лучше, чем со мной.
– Ты хочешь сказать: ты больше заработаешь, – промолвил Оливер, ровно глядя на нее.
– Оливер, ну что ты!
– Два вопроса. Ты готова его оставить? И хочешь ли ты ехать? Если на оба ответ “да”, я напишу Ферду. Он обязан мне платить в любом случае – останусь я или поеду. Я думаю, он не прочь занять меня какой-никакой работой.
Вновь издали подала печальный голос горлица, и ей совсем уж издалека ответила другая. Сюзан слабо усмехнулась, размягчая подернутые солью щеки.
– Оливер, давай поедем! Я все‑таки думаю, что сейчас утро. Прекрасное солнечное утро после плохой погоды. Хочется выскочить из постели и быть веселой и энергичной.
– Хорошо, – сказал Оливер. – Выскакивай из постели и будь веселой и энергичной. А я пойду в контору, посмотрю, что там Фрэнк делает, и, может быть, напишу письмо.
– А если я, со своей стороны, напишу Уолдо Дрейку? Это поможет?
– Не знаю. Поможет?
– Не исключено. Мы же старые знакомые.
Он посмотрел на нее. Пожал плечами.
– Ладно, пиши, если хочешь.
– Это не покажется… использованием связей?
– Думаю, покажется.
– И пусть! – воскликнула она. – Мне все равно.
Часть V
Мичоакан
Моя мама умерла, когда мне было два года, мой отец был молчаливый и трудный человек; меня растили дедушка и бабушка. И, по меркам Грасс-Вэлли, я был привилегированный мальчик, сын администратора на руднике “Зодиак” и внук генерального управляющего. Все дети, с которыми я играл, были из семей, работавших на мою семью.
Бабушка во всем уступала моему отцу, казалось – чуть ли не боится его. Безусловно, она признавала свою вину за немногословие, из‑за которого с ним тяжело было иметь дело, и, безусловно, видела во мне второй шанс воспитать идеального джентльмена. Грубые и опасные игры, спуски на свой страх и риск в старые шахты, дальние походы и поездки – с этим жизнь на Западе ее примирила, даже склонила к тому, чтобы это поощрять: пусть мальчик растет мужчиной. Но честность, правдивость, прямодушие, предупредительность, такт, чистота телесная и речевая, восприимчивость к поэзии и природе – за все это, считала бабушка, в ответе она лично. Ни в коем случае не суровая, она часто была настойчива. Она наставляла меня как будто исходя из собственного горького опыта, она задумчиво бдела на берегу моего детства, словно переживая нескончаемое сожаление на теннисоновский лад [108]. Мои отклонения от честности и прямодушия огорчали ее, казалось мне, несоразмерно проступку.
