Однажды орел… - Майрер Энтон (книги онлайн полностью .txt, .fb2) 📗
— Тебе не холодно? — спросил он.
— Нет, нет, не холодно.
Сунув руку в карман его шинели, чтобы согреть ее, она нащупала там маленький маршальский жезл из папье-маше.
Часть третья. Заросли чапареля
Глава 1
— Мы живем здесь небольшой, довольно тесной общиной, — сказала Эдна Бауэрс, расправляя подагрической рукой перед своего ситцевого платья. — А что поделаешь, приходится, по-другому на этих равнинах жить нельзя.
«Это не равнина, а пустыня, — с грустью подумала Томми, — бескрайняя пустыня Гоби, вот что это такое». Придерживая крышку, она осторожно наливала чай из надтреснутого чайника; края его были отбиты и крышка, как пьяная, съезжала на носик.
— Конечно, мэм, — сказала она вслух. — Я предложила бы вам чай с лимоном, но, к сожалению, у нас его нет.
— Ничего, ничего, дорогая. На нет и спроса нет. — Жена полкового квартирмейстера Эдна Бауэрс — худая костлявая женщина в возрасте около пятидесяти лет — то и дело крепко прищуривала свои светлые серо-зеленые глаза: она была очень близорукой, но наотрез отказывалась носить очки. Эдна была уроженкой штата Айдахо, но уже много лет, как выехала оттуда. Она медленно потягивала дрожащими губами чай из предложенной ей чашки. — Странный вкус у этого чая, — заметила она, — я никогда не пила такого. Где вы его взяли?
— Это дарджилинг. Нам подарил его в Канне один друг моего папы, английский артиллерийский офицер. Сэм очень любит такой чай.
— О, индийский! Как же это я не догадалась? — Она отпила еще глоток, и ее губы сморщились, как будто острый вкус чая впитался в язык. — Да, — произнесла она, улыбаясь, и со звоном поставила чашку, — я хорошо понимаю, каково вам начинать здесь, в этом гарнизоне. Мы с мужем начинали в Силле. Это было, конечно, много лет назад, и нам пришлось пережить немало трудностей и неудобств.
— Да, конечно, — пробормотала Томми, — представляю себе. — Она поправила блузку — пуговицы на ней были слишком малы, а петли большие, и блузка то и дело расстегивалась — и попыталась незаметно заправить ее под пояс юбки сзади. В тот момент, когда у дверей ее дома остановилась жена майора Бауэрса — очевидно, чтобы дружески поболтать с ней, — Томми была занята приклеиванием треснувшего и завернувшегося линолеума в ванной. Сидя на хрупком плетеном стуле, Томми попыталась украдкой распрямить затекшую спину и избавиться от сковавшего ее чувства досады. — Да, я помню, мэм, — продолжала она, — папа служил в Силле, когда мне было девять лет.
— О, вы были там? — оживилась миссис Бауэрс. — Тогда вы, наверное, помните кое-что. Мы знали вашего отца и мать в Керни. Тогда вы были еще совсем ребенком. Миссис Колдуэлл. — Бауэрс прищурила глаза. — Как ее звали-то?
— Кора.
— Кора. Бедная женщина. — Жена майора взяла чашку и выпила несколько глотков. — Ей все время не везло. Туберкулез. Вы знаете, с этой болезнью ведь долго не живут. С ее здоровьем жить в военных гарнизонах было тяжело. Она старалась, конечно, что есть сил, но ваш отец, Джордж, должна вам сказать, был вечно занят службой.
— Да, я знаю.
— Ему пришлось многое пережить и вынести. Я помню, как Лиза Кортисс говорила мне, когда была в Оглеторне…
Томми наклонила голову, сделала вид, что она с интересом слушает миссис Бауэрс. С женами старших по положению офицеров надо говорить деликатно, с улыбкой во всем соглашаться и слушать, слушать и соглашаться. Даже, если вам приходится слушать чепуху, ложь, предвзятости и вранье. Миссис Бауэрс была назойливой и любила посплетничать. В гарнизоне некоторые даже называли ее — доверительно, разумеется, — подлой старой сукой; но она была женой майора. Томми Дэмон тоже была женой майора, и не так уж давно, но теперь Дэмон был всего-навсего первый лейтенант, хотя и старшего разряда. Правда, толку от этого разряда никакого. Ее отец был бригадным генералом, а сейчас стал всего-навсего подполковником, к тому же младшего разряда. Она прикусила нижнюю губу. На гражданской службе, если вы не способны работать, если вы пьете, или не уважаете старших, или совершили непоправимые ошибки, которые сказались на делах фирмы, вас или увольняют, или предлагают уйти по собственному желанию, или переводят на другую работу, не требующую особого ума, или понижают каким-нибудь иным путем. В армии же вас понижают за то, что вы усердны, компетентны и лояльны, короче говоря, за то, что вы хороший солдат. Быть хорошим солдатом стало теперь не модно.
После Канн, Парижа, Нью-Йорка и Трентона форт Харди показался Томми невыносимо диким. Томми вспомнился несколько смутивший ее трехдневный визит в семью Сэма. В Нью-Джерси он настоял на покупке подержанного «ля-саля», что истощило их и без того весьма скромные сбережения («Купив машину, мы сэкономим деньги, дорогая, — убеждал он ее, — мы обгоним поезд и доедем еще скорее, вот увидишь»). Из Небраски они направились на юг и долго пробирались по бескрайним ветреным и пыльным прериям. Позади остались многие мили тряски по бревенчатым дорогам. Она помнила такие места — насмотрелась на них еще тогда, когда была девочкой, — но все равно оказалась неподготовленной к тому, что увидела вокруг форта Харди. Вокруг до самого горизонта была только выгоревшая трава. В конце растрескавшегося от жары парадного плаца, лишенного какой бы то ни было растительности, стояли ветхие каркасные домики для семей офицеров и еще более ветхие бараки для рядовых. В средней части плаца виднелись вихляющие фигуры солдат, занимающихся строевой подготовкой. Когда они подъехали и остановились у главных ворот гарнизона, жара дыхнула на них, как из печи для обжига кирпичей. Тяжело дыша, Томми посмотрела на Сэма, а тот в свою очередь вопросительно уставился на нее.
— Они скучные и однообразные, эти ваши Великие Равнины, — пошутил Сэм, улыбаясь.
Томми заставила себя улыбнуться. Как и там, в Канне, она с притворным французским акцентом пробормотала:
— Зато как прелестно, что здесь нет этих продуваемых холодным сквозняком мрачных залов замка Везелей…
— Отлично, детка! — Сэм одобрительно хлопнул Томми по колену и поставил машину на ручной тормоз. Пока он докладывал о прибытии, она терпеливо сидела в этой несносной жаре, оттягивала прилипавшую к телу сатиновую блузку и обмахивала лицо сложенной в несколько раз газетой «Омаха-Геральд». Он не возвращался очень долго. «Возьми себя в руки и терпи», — говаривал ее отец. Интересно, пришлось ли и ее матери пережить такое же. Наверное. Несомненно, пришлось. Томми вышла из машины, но послеполуденное солнце так пекло, что у нее закружилась голова и она почувствовала тошноту; перед глазами поплыли круги, потом появились красно-черные расходящиеся полосы. Она снова села в машину. Металлические части машины так нагрелись, что до них нельзя было дотронуться. По плацу медленно прошли четыре солдата в широкополых шляпах и рабочей одежде. На спине и по бокам на брюках у каждого из них виднелись нарисованные по трафарету белые литеры «Р», — видимо, наказанные за что-то. Они с трудом несли две тяжелые канистры; их сопровождал солдат военной полиции, его рубашка между лопатками была мокрой от пота. Томми проводила солдат печальным взглядом, ее охватило старое, знакомое чувство сострадания и жалости: наказания в армии, по ее мнению, были слишком жестокими, слишком категоричными. Почему солдата, совершившего какой-нибудь проступок, так строго наказывают, обращаются с ним, как с парией? Да, возможно, командование знает, что делает. Возможно. Откуда-то издалека донесся глухой раскатистый взрыв, вызвавший у Томми чувство безотчетного страха. Она села поудобнее, расправила затекшие ноги и несколько раз приложила к лицу скомканный, влажный от пота носовой платок. «Господи, почему же он так долго не возвращается?» — подумала она с досадой.
Когда Сэм наконец вернулся, он широко улыбался.
— Двадцать восемь «цэ»! — сказал он с ликованием. — Я же говорил тебе, что квартира будет. Это хорошо. Только что отбыл какой-то офицер.
