Год Дракона - Давыдов Вадим (книги без регистрации .TXT) 📗

Оставив Елену, сладко посапывающую во сне, как ребенок, Майзель забрался под холодный душ, который слегка остудил его. Осторожно, чтобы не разбудить Елену, Майзель оделся и вышел в кабинет, заказал еду и включил связь – совещание должно было начаться с минуты на минуту. И не было в этом мире ничего, что заставило бы его хоть на миллиметр отступить от заведенного порядка. Ничего.

Закончив работу, он вернулся в спальню. Елена сидела с ногами в кресле, закутавшись в давешний голубой халат, и с явным удовольствием смаковала тонкую и длинную венесуэльскую сигару из его запасов, которые он держал на случай прихода гостей, таких, как Вацлав и Квамбинга.

– Привет, елочка-иголочка. Тебе не холодно?

– Не сердись, Данек. Во-первых, у меня кончились сигареты, а во-вторых, это обалденно вкусная штуковина, я никогда ничего подобного не пробовала. Я догадываюсь, ты терпеть не можешь курящих женщин.

– Я многое могу вытерпеть, Елена. В том числе и то, что мне не нравится или не хочется терпеть.

– Да?

– Да.

– Почему?!

– Когда-нибудь объясню. Если тебе так уж непременно хочется курить, кури, пожалуйста. Я тебе целую коробку выдам, пятьсот штук. Но не натощак и не часто. Лишь бы не этот мерзкий сигаретный табак, все равно, что порох курить, как вы можете вообще вдыхать эту мерзость?!

– Написать тебе расписку, что я прослушала лекцию о вреде курения? – светски улыбнулась Елена.

– В другой раз, – вздохнул Майзель. – Пойдем, нужно перекусить, чем там нам Бог послал.

Он опять сидел и смотрел, как она ест, как вонзаются ее зубы в половинку абрикоса, как мелькает во рту ее острый розовый язычок, умеющий доставлять ему такое наслаждение, и улыбался.

Она такая живая, подумал Майзель, чувствуя, как все обрывается у него внутри. Так невероятно хороша, и так непохожа на пластмассовых гламурных овец с фарфоровым оскалом, что таращатся на нас со всех обложек, заставляя живых женщин мучить себя. И зубки у нее едва заметно желтоватые, как у живой женщины, и носик такой смешной, с маленькой раздвоинкой внизу, и веснушки эти, и родинки, и складочки на шее, и там, где в детстве были ямочки на щеках – мимические морщинки теперь, и крошечная оспинка на лбу, и трещинка на нижней губе. Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты... Елена. Ангел мой. А глаза... Господи, где же ты нашел для нее такие глаза?! Да что же это такое?! Я просто свихнулся совсем!

Елена, наконец, не выдержала:

– Что?!

– Ты такая живая, Елена, – снова улыбнулся Майзель.

– Глядя на тебя, можно подумать, что ты и вправду рад.

– Я рад.

– Чему?!

– Кому. Тебе, елочка-иголочка.

– О, Боже. Да перестань же пялиться на меня, как на картину! И вообще, мы что, так и будем жить у тебя в кабинете?

– У меня есть хижина в Градчанах, но я там редко бываю. Я строил дом по собственным эскизам, но вот жить там почему-то никак не случается. Лень уезжать из офиса. Да и нет там ничего, к чему стоило бы спешить.

– По собственным эскизам?! – Елена даже прекратила жевать. – Ты не перестаешь меня удивлять. Я думала... Я хочу на это посмотреть. И немедленно. Поедем?

– Да ради Бога.

Они спустились в гараж. Майзель усадил Елену и сел на водительское место. Подстраивая под себя кресло, Елена проворчала:

– У тебя что, нет другой машины, попроще, чем этот монструозный бронетемкин поносец?

– Нет.

– Ты что, серьезно?!

– Вполне. Первое поколение этого бронетемкина, как ты выразилась, мне и Вацлаву, между прочим, не раз и не два жизнь спасал. Есть еще два точь-в-точь таких же экземпляра, на подмену, а больше ничего нет.

– Нет, в самом деле?! Господи, никак не могу это осознать.

– У меня нет ни времени, ни желания покупать игрушки, – усмехнулся Майзель, выруливая на выезд из «Golem Interworld Plaza». – Я тебе уже говорил, что у меня мало общего с завсегдатаями «Харродс». А ты все никак не уймешься.

– Это профессиональная деформация, – вздохнула Елена. – Не обращай внимания. Нет роллс-ройсов, нет матиссов с ван гогами... Какой ты скучный тип все-таки. От чего ты кайфуешь? От спасения человечества?

– От тебя, – он посмотрел на Елену и озорно подмигнул ей, одной рукой легко управляя автомобилем. – Иногда я копаюсь в UNIXe, чтобы тряхнуть стариной и не утратить квалификацию совсем уж бесповоротно. Я руковожу огромной, сложнейшей системой, которая требует неусыпного внимания. Но я не гламурчик, это не мое, я это не умею и не хочу.

– Не оправдывайся. А еще?

– Не знаю. Музыка... Живопись, – я это не понимаю и не люблю поэтому, особенно современную. Бесит меня эта невротическая пачкотня. Зато я реву, как белуга, когда смотрю «Касабланку» или «Вест-Сайдскую историю». Или «Летят журавли».

– Как?! Данек, ты что?!

– Правда, правда. Обожаю смотреть старые советские фильмы шестидесятых и семидесятых, особенно редкие, они напоминают мне детство. У меня такая коллекция, какой в русском кинофонде нет, оцифровано по первому классу.

– А русские уверены, что ты ненавидишь Россию.

– Это комплексы. Я родился в Северо-западном крае... В Беларуси. Это не Россия, Елена, хотя местами похоже. Это ведь тоже было – СССР. А Россия слишком сложна и огромна, чтобы просто любить ее или просто ненавидеть. Я мечтаю увидеть в России царя, Елена. Такого, как Вацлав. Тогда они будут с нами. В нашем полку. Я вовсе не жажду воевать со всеми подряд. Да, мы довольно жестко указали им их место. Они это заслужили. За то, что натворили в мире, за шашни с чучмеками, за шестьдесят восьмой хотя бы. Но ненависти к ним нет у меня. И у тебя ведь тоже нет?

– Нет. Я же тоже немножечко, совсем капельку русская. И потом... Они все-таки вышли на площадь [57] .

– Да, – Майзель кивнул и улыбнулся, – такой улыбкой, какой Елена еще ни разу не видела у него. – Семеро смелых. Четверо русских и трое евреев.

– Вот как. Я... Я не знала. Для нас ведь все, кто там, – русские.

– Конечно, – он снова улыбнулся. – Как-то много мистики во всем этом, ты не находишь? Семеро – и трое из них.

– Какой кошмар, Данек. Никто о тебе ничегошеньки не знает, на самом деле.

– Мне некогда рефлексировать на эту тему. Что выросло, то выросло. Помнишь, когда началась заваруха в Югославии в начале девяностых, и мы вместе с сербами показали албанцам небо в алмазах, – русские просто обалдели. Не ожидали от нас такого.

– Никто не ожидал. Особенно штурма Тираны, – Елена нахмурила брови.

– Ну, ежичек. Не начинай. Пожалуйста. Нет ни малейшего настроения, обсуждать с тобой сейчас это. Правда.

– Что-то ты еще про русских хотел сказать.

– Я знаю, после этого у нас там появились друзья. Ну, может, не совсем друзья... Сочувствующие. Они не очень сильны пока, и у нас нет сил к ним тянуться. Мы начали здесь, потому что здесь легче. А русские... Они столько лет не видели настоящей свободы. Они даже не знают, что это такое, как этим пользоваться. Нам было некогда. И коммунизм рухнул так неожиданно и мгновенно, что все растерялись. Не растерялись только корпорации. И вместо учителей и помощников туда рванулись жулики и авантюристы. Вместо плана Маршалла – грабеж и хаос, либертарианский эксперимент над целым народом, черт знает, какой уже по счету. Вместо порядка и народного образования – развал и голодные учителя и врачи. Это мы виноваты. Но мы ведь всего лишь люди. И такое там началось... Ну, ничего. Мы придем и туда тоже. Дотянемся.

– Ты и их хочешь во все это втравить?

– Обязательно. Они будут с нами, Елена.

– Почему ты так уверен?

– Я скажу тебе, почему, – Майзель посмотрел на нее и вдруг, улыбнувшись, заговорил по-русски: – Язык, Елена. Дело в языке. Они будут с нами, потому что на русском языке так мерзко, а то и просто дико звучат имена наших врагов. И Арафата зовут «я сер». И жену его зовут «сука». И помощники его, как на подбор – «махмуд ибал курей», «набил украл», «насралла». И даже Масхадов, и тот, – не «орлан», а «аслан», – и снова перешел на чешский: – Ты понимаешь, Елена?