Тюрьма - Светов Феликс (читать книги бесплатно полностью без регистрации TXT, FB2) 📗

— Тюрьма не научила?! Да я… Да я вас всех!..

— Что вы кричите? — сказал я, мне было все равно.

Он прошагал к окну, выглянул.

— Почему открыто окно? Кто разрешил?!

— Жарко,— сказал я.

— Жарко?! Будет холодно, обещаю… Сегодня мы кой-кого проверим на силу духа…

Он метнулся из камеры.

— Распустили! — кричал он за дверью. — Я покажу им!

Я начал собирать вещи. Хорошо, успел с рюкзаком, ничего нельзя откладывать в тюрьме…

Дверь снова распахнулась. Этот майор вошел иначе. Спокойный, черный, как жук, черные, внимательные глаза скользнули по мне. Он пролез мимо дубка, тяжело оперся на подоконник, грузно поднялся… Я смотрел на его руки, густо порос­шие черным волосом… «Он, он!» — понял я. Руки я угадал. Но он был со­всем другой, неожиданный. Так же грузно, тяжело он слез с подоконника и по­глядел на меня поверх дубка. Я не вставал.

— Что тут произошло? — спросил он.

И голос был не таким, как мне «слышалось». Скорей вкрадчивый, чем властный.

— А что произошло? — сказал я.

— Вы считаете, все нормально?

— Увели, а куда не сказали.

— А кирпич? — спросил майор.

— Кирпич?

— Да, кирпич из стены.

— Верно, дежурный вынул. Я не понял зачем.

— А это что? — майор ткнул волосатым пальцем ввешалку с обломанным крюком.

Я привстал и посмотрел на вешалку.

— Что с крюком? — повторил майор.

— А… не обратил внимание. Отломился.

— Понятно,— майор глядел на меня с нескрывае­мым любопытством.

— Сила есть, ума не надо. Стальной крюк отломили.

— Едва ли стальной, сталь нынче дорогая.

— Что ж вы так оплошали, — сказал майор, — взро­слый человек, серьезный, солидный… Не могли его остановить?

— Не понял, — сказал я.

— Все вы поняли. Дали бы ему по шее. Покрепче.И вам было б лучше. И ему на пользу.

— За что? — спросил я.

— Ваше дело.Впрочем,каждый сам выбирает. К вам у нас нет претензий, а вот к вашему… Не пони­мают люди, не хотят жить по-человечески.

Он глядел мне в глаза, даже пригнулся над дубком.

— Недоразумение, — сказал я, — пожалейте маль­чишку.

— Так думаете?.. Ну, ну.

Он вышел.

Гриша вошел тихо, пар из него явно вышел. Сел на шконку, взял ручку и написал на газете кругом детским почерком: «Они слышали каждое наше слово. Они сказали, больше мы с тобой никогда не увидимся. Они…» Он бросил ручку и сказал:

— Десять суток карцера. Сейчас уведут.

Я молчал.

— И свидание было, — сказал Гриша. — Мать пла­чет, ничего не понимает. А что я ей скажу?.. Прости меня, Вадим, все из-за меня…

Дверь открыли.

— С вещами. Оба. На коридор.

— Я никуда не пойду, — сказал я.

— Как не пойдешь?

— Это моя пятая камера. Хватит.

Вертухай закрыл дверь.Гриша молча собирал вещи. Я пытался вспомнить, о чем мы тут с ним болтали? «Каждое слово…»! — на­писал он. Вот она, «улыбка Будды». Улыбнулась. «С тобой какой майор разговаривал — черный, во­лосатый?»— написал я.

«Он, — написал Гриша, — главный кум. Тот самый, о котором, помнишь, Боря…»

Вошел еще один майор. Третий за сегодняшний день. Сколько же их в тюрьме?

— В чем дело? Почему не подчиняетесь?

Я сидел, а он стоял надо мной. Холодные глаза, брезгливо сжатые губы. С таким не договоришься.

— Это моя пятая камера. Никаких причин перево­дить меня нет. Не пойду. Доложите начальнику тюрьмы.

— Я дежурный помощник начальника следственно­го изолятора. Здесь я распоряжаюсь. Мы можем пере­водить вас хоть каждый день. А вы будете подчиняться. Начальника тюрьмы нет.

— Не пойду,— сказал я.

— Ну что ж, наденем наручники. Поведем.

Наручников я не хотел. Но и на общак не хотел.

— Хорошо, — сказал я, —передайте начальнику тюрь­мы, когда появится. На суде я заявлю, что на меня ока­зывали моральное давление. Психологическое давление.Физическое давление. Расскажу о каждой камере, в ко­торой был. И о наручниках. А завтра напишу проку­рору.

— Ваше право, — сказал майор.

Мы тащились с шестого этажа нагруженные, как мулы. Барахла стало больше, прибавилась моя переда­ча, а сил почему-то меньше. Майор, корпусной и вер­тухай шли сзади, вполголоса переговаривались. Мы молчали.Нас завели на сборку, запихнули в узкий коридор­чик. С одной стороны одноглазо глядел ряд боксов.Вертухай открыл две двери рядом и кивнул.

В таком я уже был, как же, когда первый раз вели со сборки. Тогда нас запихнули в такой бокс троих. Я не мог понять, как мы смогли поместиться. Матрас я кинул под ноги, мешок на колени. С меня текло. «Что же сейчас на общаке?»

— Вадим! — услышал я через стену.

— Как все глу­по, как я сорвался! Зачем? Что это со мной?..

— Прости меня, Вадим, — говорил Гриша через сте­ну, — вот я и тебя подставил. Видишь как? Меня т о л ­к а е т , я толкаю тебя, а ты…

— Я не толкну, — сказал я, — я Бога боюсь, а ты расхвастался: никто, никого, а ты всем… Тебе и пока­зали.

— Прости меня, Вадим,— повторил Гриша.

— Бог простит, — сказал я. — К Нему обращайся, не ко мне. Он поможет, а больше никто.

— Я еще… побарахтаюсь,— сказал Гриша, — я еще попробую. Может, я еще сам, я теперь...

Было слышно, как рядом скрежетнул замок.

— Выходи... — услышал я.

— Прощай, Вадим! — крикнул Гриша, — Вспоминай!

— Ладно, Гриша,— сказал я, глядя перед собой в железную дверь бокса, — все проходит и это…

— Сколько дадут карцера — чирик, не меньше? — услышал я Гришу.

— А ты думал, чего заработал? — ответил вертухай.

5

— Пой, сука! Пой...

— Уйди, говорю… Отпусти. Больно!

— Не хочешь петь?.. Повторяй: я признаю, что про­дал родину… Признаю, продал план советского завода за ...

— Менты!!

Я ничего не могу понять... Всего пять дней меня тут не было! Пять дней назад нас увели из н а ш е й ка­меры, из два шесть ноль! Ее не узнать… Микрообщак: сизый дым, смрад, гвалт, толпа… Толпа!

Сзади скрежетнула дверь. Закрыли.

— Вадим?! Откуда…

Выхватываю знакомое лицо из кучи, густо обле­пившей дубок:

— Пахом!

Очочки, лицо отвердело,подобралось. Другой. Но тот же — тот самый! Бросаю мешки, шагаю ему навстречу, а он уже выбирается из-за дубка:

— Вадим, Вадим!!

— Откуда ты сюда свалился?

— Третий день… Набивают камеру, сам видишь…Ну не думал!.. У меня место рядом свободное, будем вместе.

— А где ты?

— Да вон, второе место на первой шконке — мое!

Следующая за ней шконка, крайняя. У самого сор­тира лежит коротышка, сжался, скукожился, завернул­ся в одеяло. Возле него блестят черные железные поло­сы — шконка пустая.

— Отлично, — говорю, — сейчас раскатаю матрас…

Пролезаем на шконку к Пахому. У него по-домаш­нему: полочка, на ней табак, нарезанные листочки га­зеты, раскрытая исписанная тетрадь…

— Сочиняешь? — спрашиваю.

— Я теперь кляузник, я их добиваю, добью! Пишу, пишу… В прокуратуру, в ЦК, в «Правду». Я их выведу на чистую воду… Слушаешь радио?

— Мне и без радио весело.

— Зря. Надо слушать. Тебе особенно. Всем, кто со­ображает. Что ты! Каждый скажет, такого не было. Но я их лучше знаю. Увидишь, обязательно проврется. Проколется! Одна шайка. Но — когда? Вот в чем дело. Это и интересно.

— Зачем время тратить?

— Погоди, поговорим! Не так все просто, тут от от­чаяния — и хитрость… Ладно, вместе! Прокололся кум, недодумал!.. Слушай, давай к нам в семью?

— В какую семью?

— А у нас тут две семьи и двое бесхозных.

— На спецу? Вы что?

— Приглядишься… — говорит Пахом.

— Миша! Мой кореш к нам, не возражаешь?

— Ну… если ты… Давайте сюда.

Здесь, и верно, общак, думаю… Миша — конопатый, желтый, черные глаза сощу­рены.

— Давно здесь? — спрашивает.