Старт - Мандаджиев Атанас (хороший книги онлайн бесплатно txt) 📗

Смири свою гордость.

Если уж вступил в игру — играй.

Зрелость

Бранко ощупью ищет путь, ведущий к совершеннолетию. И его состояние передается как бы через скрытую антенну другому человеку. Мы не знаем, как это назвать, и поэтому зовем поэтической интуицией.

От мучительного созревания двадцатилетнего юноши к непременному прозрению тридцатитрехлетнего поэта.

Ты прошел земную жизнь «до половины».

Но пришло ли оно, прозрение? Наступила ли зрелость? Вспомни слова Асена-философа:

— «Зрелость» и «зрение» — одного корня.

Когда созреешь, тогда и прозришь. С ветки сорвешься, шлепнешься на землю.

Ранние плоды — ранний сбор.

Если по душе тебе висеть в пространстве, оставайся зеленым и слепым!

И зима застанет тебя таким: беззащитным перед снегом, покрывшим голову; перед холодом, сковавшим сердце…

Зрелость творца — не для него одного.

Ты не достигнешь творческого совершеннолетия, если вся группа, к которой ты принадлежишь, все общество, весь твой народ не достигнут зрелости.

В тебе зреет медлительное семя общей зрелости. Оберегай его.

Все твои попытки будут напрасными, если твоя группа не достигнет духовной зрелости.

И поэзия твоя так и останется зеленой, но не вечно зеленой.

Что тебе остается? Отказаться?

Нет, преобразись в почву. В дождь, который поит землю, в солнечный луч. Ускоряй созревание окружающих. Обвей теплым дыханием хрупкие бутоны, беззащитные ростки. Преобразись в теплый ветер — он прилетает и улетает, отдает всего себя, смиряется с забвением.

Только так достигают совершеннолетия.

Если тебя опекают, это признак твоей незрелости.

Но ты опекаешь самого себя. Самая страшная тирания — внутренняя. Ты постоянно контролируешь свои мысли и чувства. Еще в зародыше каждая твоя идея под этим мучительным контролем.

Как избавиться от себя — опекуна над самим собой?

Да, ты освободишься, в последний миг, когда утратишь все, и себя. Тогда замрут внутренние тормоза.

И станет ясно: ты был истинным Поэтом.

Освобождение

Сын празднует свой двадцать первый день рождения в лавине.

Вот она, свобода! Один, в тесной снежной келье.

Владыка белых снов.

Приходит ключник со связкой звенящих ледяных ключей. И сам становится заключенным. Теперь их двое — юноша и ледяной человек.

Снова ты не один. Снова должен отстаивать себя.

Ледяной человек прижал тебя к снежной стене:

— Нетерпеливое желание жить мешает ощутить вкус жизни.

Ты мучительно напрягаешься, но не можешь вспомнить, чего же ты хотел, куда спешил. А ведь спешил же!

Ледяной человек окружает тебя белой мглой, ты коченеешь:

— Ты спешил прийти ко мне пока еще молод!

Не все ли равно — умереть молодым или старым? Уходя из жизни молодым, ты теряешь жизнь. Живя, теряешь юность. Не все ли равно? Рано или поздно ты приходишь к ледяному человеку.

Нет, не все равно. Истинная юность не переносит полуриска, полумер — ей не нужна половинчатость.

— Жизнь кажется тебе короткой? — спрашивает ледяной.

Но чем серее и скучнее, тем длиннее. Предпочитаю насыщенную напряженностью краткость.

В сущности, каждый шаг — шаг к смерти. Зависит и от шага: от дерзновенного шага путь к смерти короче, но остается живая память. А если шаг сторожкий, опасливый, расстояние до смерти удлиняется, но забвение ближе. Выбирай! Напрямик или кружным путем?

— Ты выбрал за меня. У меня уже нет выбора. Поздно.

Рано или поздно безвыходность настигает тебя. Лучше сразу. Ведь это страшно — ежедневно, капля за каплей утрачивать себя, черта за чертой, улыбка за улыбкой. Медленно свыкаться с этими утратами. Старение, эта кража самого себя, идет быстрее, чем можно вообразить. И в какой-то момент ты сознаешь, что ограблен до последней клеточки и ничего не осталось от тебя.

— Теперь ты слишком совершеннолетен! — замечает ледяной человек.

И ты вдруг вспоминаешь.

Тебе двадцать один год. Неужели ты сдашься?

Бранко задыхается. Ледяной человек — это он сам.

Конвульсивно стискивая кулаки, он начинает единоборство с самим собой. Бьет самого себя, стремясь освободиться, разбить ледяную броню.

Только он сам может восстановить свое кровообращение.

Еще одно последнее усилие.

Он уже предощущает свободу.

Наконец-то! Один палец пошевелился. Жив!

Просверлено отверстие в снежном скафандре.

Капля света.

Еще, еще немного.

Он пробивается, тащится, сгибается, полузадушенный выбирается из ледяной скорлупы.

Простор!

Он свободен от своего ледяного двойника.

Трудно быть матерью — трудно быть сыном

Бранко летит вниз по склону. Пересекает лавину. Скорей, домой, на день рождения, обнять маму…

Вот куда с таким нетерпением спешил он всю свою жизнь. Домой! К своей настоящей матери, к такой, какой он хотел бы видеть ее.

Нежные слова душат его, ни один сын не говорил своей матери таких. Он скажет! Иначе прекратится дыхание. Его мучит чувство вины человека перед той, что дала ему жизнь.

Могилы родителей учат нас нежности.

Совершеннолетний Бранко возвращается к матери из снежной могилы, научившись нежности. Он хочет поблагодарить ее за то, что отпустила его в эти опасные горы. Встать перед ней на колени с чувством сыновней признательности за то, что не остановила его, отпустила в судьбу — в белизну лавины.

Почему он ушел из дому так, а не иначе?

Теперь он все понимает, он лихорадочно строит в памяти последний вечер, совсем в ином варианте. Он представляет себе, как стучит в дверь маминой комнаты, чтобы по-человечески проститься с ней, а не убегать, как вор, укравший материнские надежды.

— Мама, я ухожу.

— Я поняла. — И мама подает ему теплый пирог, который он с детства любил.

— Ты меня отпускаешь, мама? — Он изумлен. — Ведь там лавины! Ведь там страшно.

— Страшнее будет, если я насильно заставлю тебя остаться!

Наконец-то. Она празднует свое материнское совершеннолетие.

— Мама! Одно слово — и я останусь! — Бранко охватывает внезапная надежда, что она остановит, спасет. Но она уже не останавливает.

Ее мальчик уходит навстречу своей судьбе и оглядывается назад.

Она застыла на пороге, недвижная, иссохшая, подобная черному дереву в белый вечер.

Мать сына, который погибнет.

Снежный поцелуй

Борьба с лавиной освободила его от комплекса «маменькин сынок». Раскаявшись, осознав свою незрелость, он чувствует, что спешит спасти мать от беды.

— Мама! Подожди! Я иду!

Там, в долине, родной дом, сгорбившийся и одинокий, как мама. Только сейчас он заметил, как обветшал этот дом, словно хозяин давно оставил его. Надо все укрепить, починить крышу, чтобы было ясно, что в этом доме есть сын! Юноша бежит, дыхание прерывается. Нет, это не он, это мама задыхается.

— Мама, я вызову врача! — беззвучно кричит он.

Еще несколько шагов.

Ноги тяжелые, ледяные. Едва поднимаются. Напрямик. Вперед. Ледяные блоки ступней крошат ледяную корку на воде. Последний шаг.

Сквозь заиндевевшее окно — комната. Этажерка с любимыми книгами по электронике. Книги знаменитых альпинистов — «Аннапурна», Тенцинг «Человек с Эвереста». Его кумиры. У стены — альпеншток с веревкой.

Снежа в белом кружевном платье, длинном, до земли. На черных волосах — прозрачная фата, словно снежная пелена. Мать в черном торжественном платье. Рядом — его друзья во главе с Деяном. Какие они смешные в нарядной одежде!

Не хватает только его!

Посреди стола — торт с двадцатью одной свечкой. Все на разноцветных пластмассовых подставочках. Мать дрожащей рукой зажигает их одну за другой.

Они не садятся, ждут его.

— Ну, что ты задумала для себя? — Мать оборачивается к девушке.