Нагие и мёртвые - Мейлер Норман (бесплатные серии книг .TXT) 📗
— Черт побери, мужчина должен... Эй, Пег!
— Что, Уилл?
Отец трет нос и подбородок.
— Прекрати этот дурацкий балет, ходи нормально, черт подери!
— Хорошо, Уилл.
— Убирайся отсюда!
Если у тебя старик такой здоровенный, как Уилл Галлахер, и если он напьется, то лучше оставить его в покое и следить, как бы он не съездил тебе по зубам своим увесистым кулаком.
Отец сидит за крухлым столом и бьет по нему кулаком. Тупо смотрит на стены, на которых висят вырванные из календаря выцветшие картинки с пастушками в лесной долине.
— Проклятая дыра! — рявкает он.
Дурацкие картинки дрожат от нового удара по столу.
— Не пей так мною, Уилл.
— Заткнись! Заткни свою дурацкую глотку!
Отец тяжело поднимается на ноги, качаясь, подходит к стене.
Картинка с пастушками летит на пол, покрывавшее ее стекло со звоном разлетается на мелкие кусочки. Отец растягивается на убогом серо-коричневом диване, лежит, уставившись на серый лоснящийся ворс ковра, туда, где ворс особенно вытоптан.
— Всю жизнь вкалываешь... а что толку? — ворчит он.
Мать пытается потихоньку убрать бутылку со стола.
— Оставь бутылку на месте!
— Может быть, Уилл, ты сможешь найти другую работу?..
— Э-э, вечно ты ноешь. То у тебя мясники, то бакалейщики... А я хребет себе ломаю, вожусь с этим грузовиком... Конченый я человек. Поставь бутылку на место!
Шатаясь, отец встает, делает рывок к матери и бьет ее. Мать опускается на пол и лежит без движения, жалко всхлипывая. Худенькая, усталая, неряшливая женщина.
— Прекрати свое нытье.
Отец молча смотрит на нее, потирает нос, потом ковыляет к дверям.
— Прочь с дороги, Рой!
У порога он спотыкается, вздыхает и, шатаясь, исчезает во тьме. Галлахер смотрит на мать и чувствует, что вот-вот разрыдается.
— Ну вставай, вставай, мама, — говорит он, помогая ей подняться на ноги.
Мать начинает плакать громко, навзрыд.
«Лучше держать язык за зубами, когда он напьется», — думает Галлахер.
Галлахер идет в свою комнату, читает взятую в библиотеке книжку про короля Артура и рыцарей Круглого Стола. Мальчишка мечтает о женщинах, пахнущих лавандой. «Я не буду таким, как отец», — думает он. Он будет защищать свою даму с мечом в руке.
Светлые юношеские годы...
Учителям средней школы Галлахер не запомнился; угрюмый, замкнутый подросток без признаков рвения к учебе. Он бросает школу за год до окончания, в конце промышленного кризиса, и устраивается работать лифтером. Отец в тот год безработный, а мать зарабатывает мытьем стен, испанской черепицы и построенных в колониальном стиле домиков в Бруклине или Ньютоне. По вечерам она укладывается спать сразу же после ужина, а отец сидит в баре на углу, поджидая кого-нибудь, кто предложит ему выпить или с кем можно будет поскандалить.
Рой начинает околачиваться вокруг окружного клуба демократической партии. В маленьких задних комнатках дуются в покер или в кости, ведутся интригующие разговоры. В большом зале много молодых парней в саржевых костюмах, доступные женщины, дым коромыслом. И разговоры о вербовке. Говорит Стив Макнамара, восходящая звезда партии:
— Конечно, мальчики, смотрите сами, но ведь ясно же: простому человеку никуда не пробиться. Кишка тонка. Надорвешься. Единственное стоящее дело — это политика. Только в этой области можно чего-нибудь добиться. Поработайте же пару лет, покажите, на что вы способны, и организация вас отблагодарит. Она сделает для вас все. Помню, я был такой же зеленый, как вы. Я показал им, что умею работать, и теперь я устроен; вы сами знаете, что наш округ неплохой, получить голоса на выборах здесь не так уж трудно.
— Да, — соглашается Галлахер, — это верно.
— Слушай-ка, Рой, я давно уже присматриваюсь к тебе. Ты парень толковый, я уверен, что ты сможешь чего-нибудь добиться. Надо только доказать ребятам, что ты стоящий работник. Я-то это знаю, но ты должен доказать и им. Вот что я тебе скажу: через месяц пойдут предвыборные собрания, и тебе придется немало побегать, распространяя листовки; неплохо, конечно, устроить так, чтобы в толпе была парочка своих парней, которые немного пошумят, когда будет выступать кто-нибудь из наших кандидатов. Мы скажем тебе, когда это сделать.
— Ладно, я попробую.
— Конечно попробуй! На этом можно заработать. Здесь сейчас много таких ребят — у них легкая и денежная работа. Я уверен, ты сможешь выдвинуться. Я знаю человеческую натуру. У тебя есть обаяние, необходимое политику. Обязательно присоединяйся к нам.
— И я буду проводить здесь все вечера?
— А как же! Сколько тебе лет? Почти восемнадцать. К двадцати ты будешь зашибать в десять раз больше, чем сейчас...
По дороге домой Галлахер встречает девочку, с которой разговаривал пару раз, и останавливается, чтобы поболтать с ней.
— Мне надоела моя работа, я нашел себе кое-что получше, — хвастливо заявляет он.
— Что же это?
— О, это дело важное, — отвечает он и неожиданно смущается. — Большая и важная работа.
— Как таинственно, Рой, — хихикает девчонка. — А может, ты шутишь?
— Ну... — он не может ничего придумать. — Ну, мне надо идти.
— Чудак ты.
Он смотрит на нее, развязно покачиваясь; с подчеркнутой небрежностью закуривает сигарету.
— Ну... — Он снова смотрит на нее и, совершенно растерявшись, не знает, что сказать. — Как-нибудь увидимся, пока.
Когда Галлахеру исполняется двадцать лет, он работает на новом месте, на складе.
— Рой, ты провел огромную работу, — сказал ему как-то Стив Макнэмара, — и пусть никто не смеет утверждать обратное; ребята оценили твою деятельность и намерены устроить тебя.
— Да-а, — с трудом выдавливает из себя Рой, — но в платежную ведомость занесли Уайти, а я ведь сделал не меньше, чем он...
— Слушай, Рой, не дай бог, чтобы кто-нибудь слышал от тебя такие речи. Могут подумать, что ты критикан; тебя теперь ведь знают здесь, не захочешь же ты рисковать своей репутацией.
Однажды вечером Галлахер идет в Кембридж на свидание с девочкой, но та подводит его. Послонявшись по улицам, он выходит на берег Чарлза. «Зараза! Все они такие! Почему они выбирают себе других? Почему все против меня? Вкалывал, вкалывал в этом клубе, а что получил?»
Галлахер садится на скамейку и смотрит на медленное течение реки. В воде отражаются огни Гарвард-хауза.
«Вкалываешь, вкалываешь, — размышляет он, — а кому это нужно, все впустую. Будь у меня много денег, она бы небось не стала надувать меня. Все они тогда гонялись бы за мной. Деньги, деньги. Можно подумать, что в них только и заключается цель жизни. Это ужасно».
Проходят два гарвардских студента, и Галлахер немеет в паническом страхе: «А можно ли мне сидеть здесь... Господи, не надо мне было здесь садиться».
— Знаешь, я был просто ошеломлен. Честное слово. Я в жизни не видел ничего более потрясающего, чем то, что они сделали с этой Марковой, — говорит один из них.
«Ох уж эти мне интеллигентики! О чем они говорят? Рассказывают какие-то небылицы. Совсем как бабы. — Галлахер поворачивается и смотрит на огни Гарварда. — Гады. Передавить их всех! — Он глядит на мчащиеся по Мемориал-драйв автомобили. — Мчатся на полной скорости. Ну давайте, давайте, прибавьте газку, неситесь, гады... и сверните себе шею. Этот Гарвард — проклятая шайка левых. Должен же кто-нибудь взорвать это змеиное гнездо... Ты вкалываешь, а эти педики треплются целыми днями черт знает о чем. Прибить их всех к чертовой матери. Должен же найтись человек, который занялся бы ими, должен же кто-нибудь бросить бомбу...»
Галлахер сидит на скамейке больше часа и постепенно успокаивается. Он смотрит на ленивое течение реки, на ее спокойную сверкающую поверхность, похожую на металлическую скатерть. На противоположном берегу, отбрасывая отблески своих огней в воду, светятся окна общежития коммерческого факультета; бегущие по набережной автомобили кажутся крохотными живыми существами.
Галлахер чувствует, как пробуждается в весенней ночи земля, вдыхает сладкий, успокаивающий воздух. Ночное небо усыпано звездами.
