Американские каникулы - Лимонов Эдуард Вениаминович (книги полностью .TXT) 📗
В обмен на наши синие билеты мы получили: я – виски, она – пиво.
– Ты хорошо танцуешь, – по лицу цыганочки лился пот.
– Куда мне до бразильцев, – я вытер свой пот со лба рукою и, сняв очки, вытер лицо подкладкой куртки.
– Правда, хорошо… Ты учился танцевать?
– Нет, Люсия. Даже на курс французского в альянс Франсэз я никак не найду денег, какие танцы… Однако я хотел бы научиться танцевать танго…
– Ты не умеешь танцевать танго?
– Умею, как все, но хочу научиться классическому танго, по правилам.
– Са ва? – спросил меня стоящий рядом с бокалом пива загорелый молодой тип с рыжеватыми подстриженными усиками, в джинсах и клетчатой рубашке.
– Са ва, – подтвердил я.
Приятель типа, тоже с бокалом пива, толстый молодой человек, захохотал, глядя в нашу с Люсией сторону.
– Танцуем? – продолжил рыжеватый.
– Да, – Люсия приветливо улыбнулась, обнажив все зубы.
– Вы кто? – спросил толстый, почему-то очень бледный, не ниццеанского типа, – американцы?
– Нет! – возмутилась Люсия, – я не люблю американцев! Он – русский, – она гордо положила руку на мое предплечье, – а я – бразильянка!
Оба типа переглянулись и, толкнув друг друга локтями, расхохотались. Потом обменялись несколькими фразами, смысл которых я не понял, да и не расслышал в нечистом шуме диско-ритмов.
– Ты – русский, и ты – бразильянка, вы – «кошонс!», – сказал парень с подстриженными усиками, рассмеялся и, сделав полуоборот, смеясь и скалясь, ушел в толпу танцующих.
Люсия рванулась за ним, но я удержал ее. Бледный толстяк с расстояния в несколько метров глядел на нас, пьяно хохоча.
– Ты понял, что он сказал?! – кричала Люсия, вырываясь из моих рук.
– Понял.
– Ты уверен, что ты понял? Он сказал, что мы свиньи!
– Ну сказал и сказал…
– Но нужно было что-то сделать – ударить его бутылкой!
– Если бы он ударил тебя или меня, Люсия, я бы ударил его. Он жалкий и глупый клерк, сэйлсмэн, один из говнюков, оперирующих компьютерами, или какая есть сейчас самая бесполезная, но модная профессия в пост-индустриальном обществе? Пусть он получит свое мизерное удовольствие…
– В Бразилии у нас за это убивают! – убежденно сказала Люсия.
Я почувствовал, что она меня осуждает за то, что я не ударил типа.
«Правильно сделал, – одобрил Эдурад-2, – их страсти – не наши страсти».
– Выпьем еще? – предложил я.
– Нет, идем отсюда! – глаза ее метали дикость и презрение. – Мерзкое место! Я говорила тебе, Эдуард, что они ненавидят нас!
Чтобы доказать ей, что я не боюсь драки, я заставил ее подождать, когда я закажу себе и выпью еще одно виски. Потом мы вышли из диско, пересекли автостраду и спустились к морю. У моря внизу было сумеречно и влажно. Никем не считаемые волны наваливались на пляж, но, обессиленные идти побережьем, укатывались обратно. Принимая обессиленных беглецов, море урчало, как кухонная раковина. Вверху над нами были средиземноморские созвездия, но я только изредка взглядывал вверх, а Люсия и вовсе не глядела. Она переживала национальную ссору, в каковую мы только что были вовлечены. Я дал минутам истечь и, глубоко вдохнув теплую влажность, сказал:
– Видишь, как хорошо, что мы не позволили себе ввязаться в драку. Мы не шли бы сейчас по берегу ночного моря, а находились бы в отвратительном полицейском участке, и нас обвинили бы в том, что мы затеяли драку. Тебя назвали бы несколько раз проституткой, а мне мимоходом врезали бы в живот… Выпустили бы нас только утром с помощью организационного комитета Дней литературы…
– Может быть, ты прав. Но какой подлец… Почему они нас не любят, Эдвард?
– Не они, а он. Я не знаю, много ли таких во Франции и почему они не любят иностранцев. Но тип с усиками – явное ничтожество, серийный продукт цивилизации. На нем джинсы, как на всех уродах, усы, как у всех уродов, он никто и ничто, и ему хочется сорвать на ком-нибудь злобу за свою собственную ничтожность. Ему подвернулись мы – иностранцы. Может быть, он импотент и его подружка вслух сказала ему об этом.
Люсия хмыкнула.
– Ты подумала, что я испугался? – спросил я, заглянув ей в лицо.
– Нет, я видела, что ты не испугался. Ты был спокоен. Хотела бы я быть такой спокойной, как ты.
– В твоем возрасте я тоже не был спокойным… Научился… Понимаешь, в таких случаях лучше игнорировать эмоции и уступить место интеллекту…
– Если бы все умели это, Эдвард, ты думаешь, никто не дрался бы и люди не убивали бы друг друга?
Она остановилась и прижалась вдруг ко мне, лицом в мою шею, в куртку на груди.
– Мы ведь не хуже французов, Эдвард, мы, может быть, лучше… Кому мы мешаем?
Я вдруг обнаружил, что она плачет.
– Эй, – я погладил ее по жестким волосам, – ты чего ревешь?
– Я вспомнила хозяина отеля… Они сделали мне больно! А подружка, Эдвард…
Я не дал ей пожаловаться, я встряхнул ее и повернул лицом к темной воде.
– Эй! В Париже у меня есть два друга – Тьерри и Пьер-Франсуа, они замечательные! Кроме этого, я знаю Жака и Катрин, и они замечательные. И в моем издательстве «Рамзэй» есть множество прекрасных французских людей. Не реви. Ты должна научиться чувствовать людей. Чувствовать способных причинить тебе зло и держаться от них подальше. И прекрати плакать! Глупо плакать у теплого моря, в Ницце, под такими созвездиями. Где же знаменитая бразильская жизнерадостность?! Возьми платок и вытри слезы!
«Ох, женщины, – вздохнул Эдуард-2, – они ведут себя как дети и требуют от нас, чтобы после этого мы ебали их, как взрослых самок!» Люсия послушалась, вытерла слезы и шумно высморкалась в мой большой платок. Воспользовавшись нашей занятостью, море лизнуло мои сапоги и полностью накрыло ее сникерс.
– Ой, море! – вскрикнула она, и мы отбежали от воды.
У лестницы, ведущей вверх, на набережную, дикие туристы и просто бродяги сообща разожгли нелегальный костер и теперь суетились вокруг него с кружками и бутылками красного столового.
– Пойдем ко мне? Выпьем еще, и если ты хочешь, будем делать любовь. Если не хочешь – не будем. Пойдем, Люсия?
Она задумалась.
– Бон суар! Идите к нам! – позвали нас от костра.
– Пойдем к тебе, Эдвард.
Мы напились. Мы выпили все содержимое мини-бара, который, слава Богу, вновь набили алкоголем. Люсия опять плакала, но уже от опьянения, и слезы ее смешивались со смехом. Я раздел ее и, разумеется, обнаружил, что она не трансвестай. Темная половая щель девчонки была того же возраста, как и девчонка, и была наполнена слизью. Я подумал, что она, может быть, уже несколько часов истекает желанием хуя, а я все разговариваю с ней о мировых проблемах и рассказываю о временах, когда я был бандитом. Маленькая и большебедрая, она доставила мне определенное, хотя и ограниченное, удовольствие своей вечнотекущей, крепкопахнущей щелью и звуками, неожиданно глубокими и густыми для такой маленькой девочки, которые она издавала. Увы, так как я был очень пьян, акт наш продолжался с переменным успехом несколько часов. И ничем не кончился. Только утром, с трудом открыв глаза, я решил, что следует оставить в темнокожей девочке мою сперму – символ покорения и освоения самки самцом. Солнце уже зияло в незадернутую шторой щель окна. Она молча сопела и упиралась в меня шершавыми ступнями, когда я, сжимая темный зад, ебал ее на боку, не желая смотреть в ее лицо. Почему? Может быть, в глазах-оливах оказалось бы выражение, которое помешало бы мне кончить. Я кончил в подозрительно горячую цыганочку и опять уснул с моим членом в ее щели, поцеловав ее в спину.
Проснулись мы в три часа дня. В четыре в отеле «Плаза» должна была состояться литературная игра. Десять авторов, и среди прочих дамы: Маша Мэриль, Людмила Черина и Режин Дефорж, должны были – каждому давалось тридцать секунд – сочинить совместную историю. На их игру мне было положить, но я должен был встретиться там с корреспондентом «Фринтэр» и обсудить возможное мое участие в какой-то передаче. Пришлось встать. Голова болела.
