Пирамида - Бондаренко Борис (чтение книг txt) 📗
Но они и не думали веселиться. То ли израсходовали все веселье на победу над неустойчивостью, то ли что-то останавливало их. Может быть, его непонятное, ничем не объяснимое равнодушие к успеху?
Потом Жанна говорила ему:
— Ты знаешь, почему я тогда заплакала? Нет, не от радости. Я посмотрела на тебя и подумала, что у тебя что-то случилось. Это было так неожиданно… Хотя Ольф как-то и говорил мне, что ты не любишь показывать свою радость, но ведь тут другое было. А потом, когда ребята увидели, что излом получился, они просто не могли понять, почему ты сразу не сказал им и совсем не радуешься этому. По-моему, они до самого конца эксперимента думали, что ты что-то скрываешь от них, потому и сами не очень-то обрадовались. Глядя на тебя, никак нельзя было подумать, что все самое трудное позади.
— Что, такой несчастный вид был у меня?
— Не несчастный, конечно, а… неестественный, что ли. Я не знаю, как сказать. Во всяком случае, все поняли, что у тебя что-то неладно. И сначала думали, что это относится к эксперименту. То есть мне так кажется, — сказала Жанна и посмотрела на него так, словно ждала его объяснений.
Дмитрий промолчал.
57
А был ли он рад успеху?
Конечно. Но его радость не шла ни в какое сравнение с радостью других. Дмитрий сам в первую минуту удивился этому и тут же нашел объяснение: а чего особенно прыгать-то? Случилось то, что и должно было быть. Но ведь другие прыгали… Еще раньше, когда узнали о том, что удалось найти ошибку. А ведь это еще и не было успехом — и все-таки они прыгали, кричали, танцевали, даже — он вспомнил Жанну — плакали… Или все дело в том, что он несравненно больше их был уверен в успехе? Чепуха какая-то…
Он не стал слишком раздумывать об этом. Но реакция группы на его поведение озадачила Дмитрия. Он видел, что даже Мелентьев не скрывает своего удивления. А во взглядах Ольфа и Жанны была явная тревога. «Вся рота шагает не в ногу, один поручик шагает в ногу», — усмехнулся Дмитрий, но тут же погасил усмешку и нарочито будничным тоном сказал, ломая неловкую тишину:
— Сварите кто-нибудь кофейку, что-то устал я.
Он действительно очень устал и вялой походкой пошел к креслу. Пусть думают, что все дело в этом. Но они не очень-то поверили ему. То есть не тому, что он устал, — не поверить этому нельзя было, — а что все дело только в усталости, и тревожились за исход эксперимента. А он больше не подходил к кульману и даже не спрашивал о результатах. Но и эта уверенность воспринималась теперь, пожалуй, тоже как равнодушие. Они не понимали его.
Утром Дмитрий позвонил Дубровину и коротко рассказал о том, что было.
— Поздравляю, — сказал Дубровин.
— Спасибо.
— А что это голос у тебя… осенний?
— Да так…
— Теперь, насколько я понимаю, самое страшное позади?
— Как будто.
— Не слышу должного энтузиазма… Устал, что ли?
— Да.
— Постарайся уснуть. К концу приеду. Передай всем мои поздравления.
— Хорошо.
Дмитрий положил трубку и сказал:
— Алексей Станиславович шлет вам свои поздравления. — И, глядя на сразу оживившиеся лица, добавил: — Теперь, надо полагать, вы немного успокоитесь?
— Идите спать, Дмитрий Александрович, — сказал Воронов.
— Пойду, — тут же согласился Дмитрий.
И он ушел к себе в кабинет. На диване кем-то заботливо были положены подушка, аккуратно свернутый тяжелый плед, рядом, на стуле, стояли бутылки с лимонадом и нарзаном, до блеска вымытая пепельница, лежали сигареты и спички. А на столе — цветы. От неожиданной этой заботливости Дмитрий почувствовал себя неловко. «Ну, это уже зря», — подумал он и оглянулся: ему показалось, что по коридору кто-то тихо прошел. Он лег и быстро уснул.
Разбудил его Дубровин. Дмитрий, поднимаясь, качнулся тяжелой головой вперед, отвернул лицо от яркого света за окном.
— Нехорошо спишь, — сказал Дубровин. — Дергаешься весь, стонешь… Снилось что-нибудь?
— Не помню, — пробормотал Дмитрий и осторожно провел руками по лицу — почему-то болели глаза и лоб.
— Иди умойся, — сказал Дубровин.
— Сейчас… Вы были там?
— Да. Все в порядке. Осталось пять итераций.
— Так мало?
— Да ведь уже первый час. — Дубровин внимательно посмотрел на него. — Когда ты лег?
— Часов в семь, что ли, — неуверенно сказал Дмитрий.
— Двадцать минут восьмого ты звонил мне.
— Разве? Значит, позже.
— Ладно, иди умывайся.
Дмитрий нетвердыми шагами — после тяжелого сна его покачивало — пошел в туалет, сунул голову под кран и долго держал так. От холодной воды боль внутри лба улеглась, но поворачивать глаза было все еще трудно. Он посмотрел на себя в зеркало — белки налились кровью, взгляд был мутный. «Заболеваю, что ли? — огорченно подумал он и вздохнул. — Как некстати…»
Когда он вернулся, Дубровин окинул его пристальным взглядом и сказал:
— Надо бы тебе врачу показаться.
— Здоров я, — буркнул Дмитрий, открывая бутылку с лимонадом. — Вы будете?
— Нет.
Дмитрий выпил и жадно затянулся сигаретой. Дубровин продолжал бесцеремонно разглядывать его и неодобрительно качнул головой.
— Все-таки сходи, пусть посмотрят тебя.
— А, — отмахнулся Дмитрий, но Дубровин рассердился:
— Не акай, ноги не отвалятся. Твое геройство никому не нужно. И не заставляй меня еще раз напоминать тебе об этом.
Помолчали. Дубровин, постукивая пальцами по столу, нерешительно сказал:
— Надо бы побыстрее обработать и подготовить публикацию, но с этим, в случае чего, и без тебя справятся. Так что, если скажут, чтобы ехал куда-нибудь, — поезжай.
— Да куда мне ехать? — с досадой сказал Дмитрий. — Закончим все, дождусь Асиного отпуска — тогда и поедем.
— А врачу все-таки покажись. Сейчас.
— Я уже сказал — схожу, — с раздражением повел плечом Дмитрий. — Да и с чего вы взяли, что я так уж нуждаюсь в этом? Просто скверно спал — только и всего.
— Нет, не только, я вижу… Да и другие не слепые.
— Уже накапал кто-то?
— Экий ты… — Дубровин поморщился. — Кое-кого очень беспокоит твое состояние, и я могу только приветствовать такое беспокойство.
— Я пока еще вполне вменяем, и хватит об этом, — сердито сказал Дмитрий, прикидывая, кто мог нажаловаться Дубровину: Ольф, Жанна? Наверняка кто-то из них. Не Ася же, конечно, — она никогда не вмешивалась в его дела, связанные с работой. (А во что она вообще вмешивается?)
— Хватит так хватит, — согласился Дубровин и, улыбаясь, спросил: — А знаешь, с кем я приехал сюда?
— С кем? — безразлично осведомился Дмитрий.
— С Шумиловым.
Дмитрий удивленно взглянул на него:
— А что ему понадобилось здесь в воскресенье?
— Не знаю, — уклончиво ответил Дубровин. — Он позвонил мне утром и спросил, не знаю ли я, как у тебя обстоят дела. Я сказал, что все в порядке, и нельзя сказать, чтобы это его огорчило. Скорее наоборот…
— Даже так, — невнятно сказал Дмитрий.
— А когда я сказал, что собираюсь поехать к тебе, он предложил подвезти. — Дмитрий промолчал, и Дубровин продолжал: — По-моему, он хочет поговорить с тобой. Как ты на это смотришь?
— Вообще-то надо бы… Он у себя?
— Да.
— Пойти сейчас?
— Как хочешь.
Дмитрий подумал немного — и отказался:
— Нет, потом.
— Ну, пошли тогда к ребятам.
В «штабе» была атмосфера будничной усталости — дремали в креслах, вяло переговаривались, лениво дымили сигаретами, позевывали. Теперь, кажется, уже все были уверены в успехе эксперимента.
Дмитрий подошел к кульману. Кривая строчка синих крестиков цепочкой куриных следов послушно тянулась за красными точками. Оставалось всего три итерации. Вообще-то говоря, вполне можно было обойтись и без них. Дмитрий предлагал брать всего шестьдесят точек, продолжительность эксперимента сократилась бы на два часа, но его не поддержали — ни свои, ни в Ученом совете. Избыточная защита — так это называется. Или — защита от «дураков». «Дураки», а точнее, просто чересчур осторожные люди могли оказаться везде. Приходилось на всякий случай защищаться от них.
