Концертмейстер - Замшев Максим (лучшие книги онлайн TXT) 📗
Дедушка тогда был еще совсем не старый, много сочинял, к нему захаживали друзья-композиторы: Пейко, Вайнберг, Борис Чайковский, тот же Лапшин… Как все сложилось у Лапшина? Его по-прежнему все считают стукачом? Или все растворилось? Мама здесь бегала девочкой. Во что она играла в этом дворе? Какой была тогда? В их семье не принято хранить фотографии… Почему, кстати?
Сердце поджало. Он разнервничался. Пространство сдавило его почти физически, и он торопливо покинул этот притихший двор.
В горле пересохло.
Он выбрался из переулка на Калининский проспект, щегольски поблескивавший стеклянными высотками. Задышалось чуть легче, но вскоре воздух вокруг снова потяжелел. На Москву наступала жара, и сейчас она совершала один из широких и решительных шагов. На углу стояла светлая продолговатая бочка на двух колесах. На ее боку не без изящества было выведено слово «хлебный», а под ним, погрубее и покрупнее, «квас». Рядом с бочкой сидела немолодая женщина в платочке и белом халате.
Арсений купил большую кружку и с наслаждением выпил ее почти сразу. Вкус кваса настроил его на какой-то неожиданно веселый лад. Как молнией его ударила мысль: что-то надо привезти Лене, какой-нибудь сувенир из Москвы. Но вот какой? Он стал лихорадочно размышлять на эту тему. Однако полное отсутствие опыта в части одаривания дам (если, конечно, не считать подаренного Кате Толоконниковой Кольриджа) быстро завело его в тупик.
Отдав почти всю мелочь за вторую кружку, он прикинул, сколько денег ссудил ему отец, чтобы сын хорошо провел время. Десять рублей. Целое состояние. Но что можно на них купить девушке?
Он перешел на другую сторону, двинулся вдоль витрин, где за стеклами предлагали себя товары, призванные создать иллюзию советского изобилия, несколько раз порывался зайти внутрь и совершить покупку, но страх выбрать что-нибудь не то его останавливал. Странно, но вкусы Лены, ее предпочтения остались для него неузнанными, их затянула пелена, которая плотно закрывала от него ту часть ее жизни, что она не желала ему демонстрировать и только изредка о ней проговаривалась. Потребляемый ими чистый экстракт любви никак не соотносился с совместным существованием мужчины и женщины, с заботой друг о друге, с угадыванием поступков и слов, с изучением привычек и повадок.
В конце концов он вернулся назад, к магазину «Мелодия». Опять вспомнились слова Дэна: если затрудняешься с тем, что выбрать девушке в подарок, попробуй ей преподнести то, что тебе самому страшно дорого и с чем тебе трудно будет расстаться.
В магазине пластинок Арсений увлекся просмотром коллекций. В итоге из десяти отцовских рублей было потрачено семь. Лене он решил привезти совсем новую запись обожаемого им Станислава Нейгауза, исполняющего все прелюдии Скрябина.
Пусть у нее будет то, что он мечтал иметь у себя.
Среди прочих он нашел и пластинку с музыкой Лапшина. Ему показалось очень важным приобрести ее. И он купил. На одной стороне — Первая симфония, на другой — Третья. Надо при следующей встрече выспросить у деда подробнее о Лапшине. Вроде бы они когда-то дружили. Как Лапшин живет сейчас?
1985
То, что в этом городе так мало солнца, полковнику КГБ в отставке Аполлинарию Михайловичу Отпевалову даже нравилось. Он перебрался сюда в 1951 году, после месяца пыток в следственном изоляторе МГБ по делу Абакумова, где ему сломали ногу и выбили все зубы, а потом неожиданно освободили, повысили в звании и отправили на службу в Ленинградское МГБ. Первые месяцы он сильно шепелявил, пока не вставил в ведомственной поликлинике хороший зубной протез. А вот палочку, на которую ему приходилось тогда опираться, он сохранил как трофей, как символ преодоления. Теперь, глядя на него, никто не дерзнул бы предположить, что у этого молодцеватого, подтянутого пожилого ленинградца правое колено почти не гнется.
В то тяжелое для себя время он полюбил темноту: в темноте меньше видно, как его изуродовали, каким испытанием подвергли его веру в жизнь и в собственную неуязвимость. И хоть он достаточно быстро избавился от последствий издевательств своих же коллег, которые выбивали из него показания методично и свирепо, все равно его тянуло в тень. Больше он не высунется без необходимости.
Никто не объяснил ему, почему его отпустили, почему не доконали. Он думать об этом не хотел, но его опыт работы в органах подсказывал, что не обошлось без чьей-то влиятельной руки. Но чьей? Берии? Игнатьева? Кто его сберег, а потом спрятал и для чего?
Квартиру ему сразу дали хорошую, в доме на углу улиц Чехова и Жуковского, совсем не хуже, чем в Москве, а в чем-то, пожалуй, и лучше: балкон просторней и кухня почти как комната. Да и до работы, до знаменитого Большого дома на Литейном, 4, совсем недалеко. Можно пешком дойти…
Некоторое время он ломал голову над тем, что ему делать с теми операциями, о настоящих целях которых знали только он и Абакумов, и решил в итоге, что новому руководству МГБ не стоит о них докладывать. Это небезопасно. Тем более что теперь ему предстояло служить в Управлении кадров, никакой работы в «поле», никакой оперативной игры, одни нудные бумажки. Конечно, обидно, что Родина его способности фактически отвергла, но могло быть в сто раз хуже. Вон его бывший шеф и кумир Абакумов в одночасье превратился в изменника Родины и прислужника сионизма. А все потому, что не стал по мелочам с жидками возиться. Хотел по-крупному. А его тут и сдали друзья-товарищи.
Он теперь развлекался тем, что запоминал некоторые личные дела наизусть, чтоб хоть как-то тренировать память. Вдруг пригодится? Тем более что у него имелся доступ не только к досье штатных сотрудников, но и к внештатникам. Та публика с годами мельчала. Некоторых даже вербовать не приходилось, сами приходили. А какие у него в Москве были в прежние годы перспективные внештатники среди интеллигенции! Пальчики оближешь.
Жена и сын Венька к Ленинграду привыкали мучительно. Часто хворали, ныли, чем раздражали его неимоверно. Могли бы оказаться где-нибудь на Колыме или вовсе на том свете. Не ценят. Все жалуются. На что жаловаться? Оклад у него приличный. Квартира прекрасная. Он полностью реабилитирован. Официально признано, что он был арестован ошибочно. Возможности кое-какие сохранились. Не такие, правда, как при Абакумове, но все же. Контора есть контора.
Веньку по его просьбе перевели в Ленинградский мединститут без всяких проблем. Только учись, получай профессию и отца цени… Только никогда он отца так и не оценил по-настоящему. А после чертовых выходок Хруща в 1956 году как будто и стыдиться его начал. Хоть сын и не проговаривался об этом, Аполлинарий Михайлович чувствовал. Его сложно было провести. Однажды он нашел у него в столе тетрадку со стихами. Ужаснулся. Сынок бумагомарателем заделался! Эх… Зачем? К чему? Врач — профессия основательная. Чего ему не хватает? Мало этих поэтишек теперь с эстрады кричат, Сталина клеймят, прочую ахинею несут. Был бы жив Иосиф, пели бы ему оды, как пить дать, подумал тогда полковник Отпевалов.
Основательности, как показала потом жизнь, сыну не хватало категорически. Жену нашел себе какую-то порченую, достаточно одного взгляда, чтобы понять: такая ни перед чем не остановится, если что-то вобьет себе в голову. Да и Венька хорош: заделал ей дочку и вскоре после ее рождения смылся. Как-то слышал Аполлинарий Михайлович, как он плакался матери, что супружница ему не верна и что он терпеть это дальше не намерен. А куда раньше смотрел? Стишки кропал? Не до этого было? Эх, стихоплет, стихоплет. Теперь в Москве живет, как он говорит, с женщиной своей мечты. Мечтатель! Даже на похороны матери опоздал на день. Дежурство в больнице, видите ли, отменить не мог. А мать-то и зачахла так быстро из-за того, что обожаемый ее Венечка от нее уехал. Смешно! Мужнин арест перенесла, а отъезд сына нет. Теперь он кардиолог, сынок его. Спец по сердечным болезням! Звонит по праздникам. В другие дни — молчок. Будто и нет у него отца.
