Зимой в Афганистане (Рассказы) - Ермаков Олег (мир книг .TXT) 📗
Прядильников водил кончиком ручки по бумаге, а стая медленно опускалась в степь перед голыми мягкими горами; он и другие часовые молча смотрели, как большие черные птицы с маленькими головами садятся в траву и цветы; было раннее утро, было тихо, рота спала в бронетранспортерах, птицы приземлялись, складывали свои огромные крылья, чистили клювами перья и, озираясь, ходили в цветах, у них были белые полоски от клюва до груди и красные шапочки, они то и дело замирали, повернув лица в сторону колонны, и приглядывались; часовые не шевелились, и, наверное, птицы принимали их за столбы, а бронетранспортеры им казались спящими зелеными черепахами; птицы с белыми шеями расхаживали по степи, птицы были черны, степь зелена, спали голые горы и стадо зеленых черепах, небо на востоке уже светилось ало, было тихо, тепло... Отворилась дверь.
— Это я даже не буду передавать в Обллит, Федор, — сказал редактор, входя и протягивая рукопись Прядильникову. — Разорвут.
— Я так и думал, — ответил Прядильников.
— Понимаешь...
— Понимаю, что я, не советский, что ли.
— Ну, ты не обобщай. И не расстраивайся. Вот. И знаешь, пиши-ка в стол пока. Когда-нибудь, быть может... гм. А сейчас — увы.
— Понятно.
— И еще. Знаешь, как-то однобоко все у тебя выходит. Неужели все так мрачно было? Один негатив, мм?
— Нет, почему. Сигареты бесплатные давали. На операциях можно было не бриться. Вернее, бриться-то нужно было, но офицеры смотрели на щетину сквозь пальцы. Что еще? Водку в бензобаках из Союза привозили.
— Ха-ха, — невесело хохотнул редактор.
— Тридцать чеков бутылка. Но можно было сбагрить дехканам старые сапоги, бензин, солярку, чтобы на бутылку набрать.
— Негатив, сплошной негатив. Журналист должен быть объективным. В одной статье должен быть и негатив и позитив. Вот что такое объективность.
— Не умею. Туп, однополушарен.
— Чего?
— Одно полушарие работает, то, которое пессимистическое, а оптимистическое от обжорства лопнуло.
— Не пори чушь. И учись быть объективным. Учись, Федор, — сказал редактор и вышел.
— Мемуары? — спросила холодно заведующая. Ей не понравилось, что Прядильников отдал рукопись редактору, а не ей.
— Мемуары. И ничего общего с темой нашего отдела, — сказал Прядильников.
Заведующая промолчала.
— Федя, — позвала Марина. — Дай мне, пожалуйста, почитать.
— Это ерунда.
— Ну, Федя.
Он пожал плечами и протянул ей рукопись.
АРМЕЙСКАЯ ОРАТОРИЯ
Его зовут Акимов. В то время, о котором речь, он был майором, начальником штаба полка. Коренастый, невысокий майор с твердым взглядом, маленькими руками и вечно сияющими сапогами. Выбрит. Ни пылинки на форме, хотя место было пыльное, — вокруг полка летом по степи всегда танцевали пыльные джинны, время от времени они сговаривались и кагалом валили на полк, и небо меркло, солнце гасло, и новозаветная тьма покрывала наш палаточный городок.
Мы, четверо солдат, были в наряде, дежурили на КПП. Это был долгий наряд, он длился пять месяцев.
Начальству казалось целесообразней иметь на КПП постоянных дежурных. И действительно, это было лучше, чем сменные наряды, которые несли службу не очень исправно. Мы же, вечные дежурные, дорожили жизнью без ежеминутной офицерской опеки, без построений, зарядок, маршировок и служили рьяно. Все называли КПП хутором и завидовали нам. Каменный домик, вернее, сарайчик, стоял в километре от полка, на дороге, уходящей в степь; эта дорога да еще одна на другом краю полка — две дороги были единственными незаминированными отрезками земли, полк окружали минные поля, и дороги соединяли полк и чужой, враждебный мир.
Круглосуточно мы стерегли дорогу. Двое спали, двое, облачившись в бронежилеты, несли дежурство. Кормились мы в батальоне. Ну и, конечно, был у нас очаг в окопе, чайник и таз для плова. На стенах висели вырезки из журналов, на столе лежали книги, в тайнике хранился коротковолновый приемник. Была колода самодельных карт. Неплохо жили.
Еженощно к нам наведывался дежурный по полку, иногда наезжал начальник штаба Акимов или замполит полка.
Акимов любил Блока. Поэта. Александра Блока.
Как-то он заехал к нам проверить, не опились ли мы браги или не накурились ли анаши. Мы не опились и не обкурились, и всюду у нас был порядок, и подворотнички свежие. Майор остался доволен нами. На столе он увидел томик стихов Блока, спросил, чья книга, я сказал, что взял ее в библиотеке, он продекламировал меланхолически: «По вечерам над ресторанами», — сказал, что это любимый его поэт, и взял томик, разрешив мне через неделю за ним прийти. Через неделю я пошел в полк, прождал майора в штабе час, он появился, пригласил в кабинет, протянул книгу и сказал: хрустальные стихи. Я ответил: да, не железные. Он внимательно посмотрел на меня. Я вспотел. Ну иди, отпустил он.
Майор Акимов прервал нашу хуторную жизнь.
Это было вечером. Шел снег. Мы топили печку. Один в брезентовом плаще вышагивал перед шлагбаумом; иногда он подходил к окну и смотрел на нас. Мы готовили праздничный ужин. У нас было жарко, дымно, шумно. Мы пекли лепешки и жарили картошку. У нас был именинник. Он, застенчивый парень, сидел сложа руки и ждал подарков и гостей. Вскоре гости пришли. Их было двое, они принесли в подарок пол-ящика сгущенки и подтяжки: носить подтяжки у нас было очень модно.
Мы уселись вокруг стола, разлили по кружкам виноградный сок, я встал, чтобы произнести речь, но часовой постучал по заснеженному окну и сказал: машина! Все перепугались и начали прятать под койки праздничную снедь, гости бросились вон. Я останавливал всех и говорил: ну что тут такого, если у нас именинник? Но меня никто не слушал.
Машина подъехала. Мы ждали. Хлопнула дверца. Донесся глухой голос нашего часового, он доложил, что за время его дежурррства — и все такое. Дверь отворилась, и в домик вошел хмурый майор Акимов и дежурный по полку, лейтенант. Акимов окинул взглядом наши распаренные, встревоженные лица. Из-под коек пахло лепешками и картошкой, на столе лежали хлеб, консервы и горка порезанного репчатого лука.
— Доставайте, — сказал Акимов. — Всё.
Мы вытащили из-под коек сковороду и тарелку с лепешками.
— Я сказал всё, — напомнил Акимов.
— Это всё, — сказал наш сержант.
— Брагу!
Мы пожали плечами.
— Лейтенант, — позвал Акимов.
Лейтенант обшарил все утлы, заглянул под подушки, вышел на улицу.
— Товарищ майор, — начал объяснять наш сержант, — у нас именинник...
Лейтенант вернулся с заснеженными гостями.
— В окопе лежали.
— Так, — сказал, оживляясь, майор. Он снял шапку, пригладил волосы и сел на табурет.
— Откуда? — спросил лейтенант у гостей. Те мялись, понуро клонили головы и молчали.
— Откуда? — тихо спросил майор, и гости вздрогнули, вскинули головы и назвали свои фамилии и подразделения.
— На КПП посторонним запрещается, знаете? — спросил лейтенант.
Гости молчали.
— Знаете? — спросил майор, и гости хором ответили: так точно! никак нет!
Один знал, другой нет.
— Так, — сказал майор. — Сержант, вы тоже не знаете?
— Да, но именинник, — сказал наш сержант, — а мы в вечном наряде...
— В вечном? — Майор побледнел. — Паразиты, — сказал он тихо.
Посмотрел на стол и вдруг рубанул ребром ладони по ручке сковороды. Картошка вывалилась на пол.
— Именины, — процедил майор, вставая. — Именины! У них именины! Кругом враги, того и гляди всем глотки перережут! Я говорю: война! А у них именины. Име... Ты пачччему сидишь?
Именинник вскочил с койки и вытянул руки по швам.
— Зажрались, закабанели! Веч-ч-чный наряд! Я вам покажу веч-чный... Я вас научу... мать... Весь полк в цинкачи? В цинкачи, да?.. У них именины! Нет, лейтенант, ты погляди, ты только погляди на барсуков ссулявых! Вечный наряд!
Кто-то, я уже не помню кто, хихикнул. Наверное, от страха. И этого было достаточно, чтобы начштаба совсем сошел с орбиты.
— Смешно? Вам смешно?
