Черная свеча - Мончинский Леонид (читаем книги онлайн бесплатно полностью txt) 📗
Он ничего не угадал.
— Лицом к стене! Смирно!
За спиной шелестят бумаги, голоса звучат по-деловому, без сильных интонаций. Должно быть, большое начальство.
— Где карточка 753-го?
— У начальника тюрьмы, товарищ генерал.
— Пусть Челебадзе принесёт её сам.
— Слушаюсь, товарищ генерал!
Шаги усыхают за дверью. Кто-то задержался. Кажется, Казакевич. Он говорит — голос его не всегдашний, а ближе к человеческому:
— Не шевелитесь, Упоров. Вы находитесь здесь, как шпион. Постарайтесь корректно объяснить генералу. И забудьте наш разговор.
Дверь встала на место. Ключ сделал положенные обороты. Заключённый прижался лбом к стене и немного погодя сообразил — у него появился шанс. Неужели?! Он стал потным, словно стоял перед огнедышащей топкой и жар обнимал его огнедышащим вихрем.
— Ну, Господи…
Потёр виски, пытаясь восстановить душевное равновесие.
— Стоять смирно!
— Зураб Шалвович, доложите ситуацию по 753-му.
Челебадзе помедлил, наверное, нарочно, чтобы дать понять всем — его не пугают генеральские погоны. Он начал говорить чуть с юмором, как за обеденным столом:
— По картотеке он — шпион, но по жизни — дурак. Верно я говорю, 753-й? Молчит восьмой месяц, стену кулаками бьёт…
— Давайте по существу, Зураб Шалвович, — перебивает генерал.
— Можно по существу. Казакевич, расскажи генералу об этом подонке. Одни хлопоты с ними, понимаешь!
— Слушаюсь! — щёлкает каблуками начальник шестого блока. — Статья 58 прим. пункты 17 и 19. Провоз из Америки нелетальной литературы. Три тома Есенина, два тома Ницше и Бунин. Контакт с иностранными гражданами. И последнее — избиение начальника режима парохода «Парижская Коммуна».
— Чекиста ударил! — кончик хищного носа начальника тюрьмы лёг на щётку подкрашенных усов. — Такое должно караться высшей мерой!
— 753-й, кругом!
Заключённый повернулся и увидел, что генерал похож на корабельного повара с «Парижской Коммуны», у которого не было даже имени, потому что все, включая замкнутого испанца капитана, звали его Егорыч.
Генерал тоже был слегка кособок, но особенное сходство проявлялось в положении широко поставленных глаз, страдальчески распахнутых и одновременно грустных.
Ещё он чуть-чуть смахивал на больного ребёнка.
— В чем выражался ваш контакт с иностранцами? — спросил генерал.
— Боксировал с чемпионом Лос-Анджелеса, без ведома капитана.
— С негром?! — грузный Челебадзе сразу же оживился и, забыв про генерала, ехидно переспросил: — Хочешь сказать, что дрался с негром?
— Я нокаутировал его, гражданин начальник.
— Ты?! — у Челебадзе испортилось настроение. — Он что, больной был? Ты кого хочешь обмануть?! Чемпион Лос-Анджелеса!
— Ну и что? Я сам был чемпионом Тихоокеанского флота.
Челебадзе покрутил мягкой, как подушка, ладонью у виска, словно ввинчивал лампочку, но не нашёл нужных для выражения своего состояния слов и, тем раздосадованный, крикнул, багровея плывшим лицом:
— Повернись к стене! Какой подлец! Нет, вы посмотрите, товарищ генерал: страна его боксу учила для защиты Отечества, а он чекиста… челюсть сломал! Что он тебе — негр, что ли?!
Генерал молча глядел над головой начальника особой тюрьмы, и тот вдруг осознал, что у генерала есть что доложить там, в Москве, потому-то он такой неприступный. По Челебадзе было известно и другое: пока его полковничьи погоны весят больше генеральских.
Только зачем весь этот сыр-бор? Лучше решить дело миром…
— Много накопили хлама, товарищ полковник. Место этого уголовника — в колонии строгого режима!
Голос генерала прозвучал сурово, но все же начальник тюрьмы уловил в нём внутреннюю дрожь от неполной решительности. Желание и возможности явно были не согласованы. К толстому грузину тотчас вернулось прежнее благодушие:
— Дорогой, враги народа не грибы, я их не собираю. Мне их присылают такими, какие они есть.
— Существует инструкция! Её надлежит неукоснительно выполнять!
— Много чего существует. Но мало ещё людей тщательных, преданных делу товарища Сталина. Они позорят звание советского чекиста!
Отработанную фразу Челебадзе говорил всем проверяющим, всем подчинённым, которых отправлял в командировку, чтобы без лишних нервных издержек переспать с их жёнами.
— Вот недавно звонил Лаврентий Павлович. Спрашивает: «Зураб, ты куда Алиева девал?!» Ну, этого, который хотел стать над партией.
«Зачем они говорят при мне? — с тревогой думал заключённый. — Неужели я уже списан? Или привычка не замечать заключённых. Все равно не к добру такие разговоры…»
Зэка потрясывал лёгкий озноб. Генерал мельком взглянул на Упорова, сохраняя во взгляде то же незлобное выражение, с которым появился в камере, и, не обращая внимания на жестикулирующего грузина, шагнул за порог.
— Дорогой, — донеслось уже из коридора. — Я живу в мире со своей партийной совестью.
— Как же отец Макарий?
— Вах! Бах! Сплетни!
Заключённый номер 753 не знал, что Зураб Шалвович исповедуется в 47-й камере у отца Макария и это стало предметом разговоров и поводом для доносов.
Заключённый думал о своей дальнейшей судьбе, и когда за спиной раздался голос Казакевича, вздрогнул от неожиданности:
— Вы что, на самом деле побили негра-чемпиона?
— Я же сказал, гражданин начальник, — нокаутировал в четвёртом раунде.
— А начальника спецотдела?
— В первом…
Казакевич хохотнул и прикрыл дверь.
— Устать!
Крик бьёт по расслабленным нервам. Заключённый не сразу находит себя в реальном мире. Цепкая рука старшины сдёргивает его с нар. Шлёп! Удар плашмя о цементный пол приводит зэка в чувство, но человек ещё лежит у яловых сапог надзирателя сырой тряпкой.
Притворился.
— Устать! Сказано!
Пидорко кричит для повышения чувства собственного достоинства. Он вкладывает в крик скрытую ярость за перенесённые от начальства оскорбления и желание ещё раз убедиться, что кто-то стоит ниже. Старшина, в сущности, не такой уж злой человек, просто жизнь его украшена единственным для души удовольствием, и если его можно получить так легко, почему нет?
— Слушай сюды, 753-й! Ну, чо чухаешься?! Ушибси, цаца! Уразумей — каково хорошим людям от твоих кулаков! Тебе велено отсель убираться. Хватить жировать на дармовых харчах! Ты даже враг-то не настоящий! Туфтовый вражина! Вещи е? Тоды повертайся. Спеленаем тебе крылышки.
Наручники лязгают с тупой уверенностью собачьей пасти.
— Выходи!
В коридоре ждёт Казакевич. Тонкое лицо лейтенанта коробит полусонная гримаса недовольства: рано подняли. Он вяло отбрасывает гибкую плеть руки, указывая направление зэку.
— Не оборачиваться! По сторонам не смотреть!
Прямой жёлтый тоннель покрыт литыми щитами в рубчик. Двери камер слегка утоплены в стене. Коридор напоминает гнойный свищ в каменном теле тюрьмы.
753-й упёрся взглядом в жирные лопатки шагающего впереди надзирателя. Неокрепшие после сна ноги шаркают но неровностям цементного пола. Шаги Казакевича звучат, точно на параде, чётко, и заключённый мучается желанием подстроиться под этот шаг. Начинает задыхаться от дурацкого напряжения и столь продолжительной ходьбы.
Бум! Бум! Бум!
Ударный звук подбитых каблуков стаптывает мозг, и тело начинает слегка покачивать в стороны. Наконец лопатки идущего впереди надзирателя замерли. Заключённый с хрипом втянул в себя воздух.
— Стоять!
Условный стук в квадратное оконце. Глаза из открывшейся амбразуры осмотрели всю группу.
— Номер?
— 753-й!
— Упоров Вадим Сергеевич?
— Так точно!
Его лицо сверено с фотографией. Дверь ушла в жёлтую стену почти бесшумно, и забытый запах извести напомнил о доме детства. После стальной коробки камеры комната показалась огромным залом, и каждый предмет на фоне свежевыбеленных стен смотрелся с поразительной чёткостью.
В центре небольшой, обтянутый дерматином стол, рядом с ним — кудрявый лейтенант с погасшей папиросой во рту. На скамье, что у самой стены, сидел уже переодетый заключённый с типичной уголовной рожей, которой он всячески старается придать скорбное выражение. По обеим сторонам зэка — два охранника с автоматами. В левом углу, почти напротив стола, — поставленный на попа гроб, который создавал настроение торжественности, какой-то недоговорённости, словно сейчас должен появиться его будущий жилец или хозяин.
