Это моя война, моя Франция, моя боль. Перекрестки истории - Дрюон Морис (читаем книги онлайн .TXT) 📗
13 июня Черчилль, неутомимый Черчилль, вернулся во Францию.
Я пишу эти строки 13 июня 2006 года, ровно шестьдесят шесть лет спустя, день в день, после драмы, о которой повествую. Она оставила в моей душе незаживающую рану.
Итак, 13 июня, около полудня, два мощных самолета, на сей раз в сопровождении эскадрильи «харрикейнов», сели на аэродроме Парсе-Меле. Никто их не ждал. Вслед за премьер-министром высадились: лорд Галифакс, министр иностранных дел, лорд Бивербрук, министр воздушного транспорта, и несколько офицеров и полицейских Скотленд-Ярда. Персонал аэропорта, перепутанный этим неожиданным приземлением, с трудом нашел две не слишком комфортабельные машины. Направление — турская префектура.
Это был единственный день слишком солнечного июня, когда пролился дождь. Пробившись под потоками воды сквозь созданные беженцами пробки, Черчилль прибыл в пустую префектуру. Был час обеда.
Черчилль пересек вестибюль, украшенный бюстами римских императоров из замка Ришелье, и прошел дальше. На столе управляющего делами остался след от его сигары. Потом вышел и отправился обедать яичницей с беконом в «Гранд-отеле».
Последний Высший совет состоялся в зале Генерального совета. Черчилль еще раз призвал французов к сопротивлению, говоря о партизанской войне, об уличной борьбе, о продолжении боев в Северной Африке. Он особенно настаивал на том, чтобы адмирал Дарлан ни в коем случае не передавал Германии французский флот и чтобы флот не покидал французских портов. И адмирал дал ему формальное обещание. Генерал де Голль, по-прежнему столь же молчаливый и надменный, погасив свою сигарету, был, казалось, погружен в раздумья.
По окончании заседания Черчилль прошел через двор, запруженный политиками, которые его приветствовали. Толстый Эдуар Эррио стоял в слезах, окруженный несколькими верными из радикальной партии, и все повторял: «Дети мои, мои бедные дети… День траура».
Для Черчилля это был уход без возврата.
Затем состоялось заседание Совета министров, в котором Петен отказался участвовать и откуда Вейган вышел взбешенным.
Вечером Поль Рейно повторял свою речь, которую собирался произнести по радио. Его любовница, графиня де Порт, была с ним перед микрофоном, установленным на письменном столе; никто и не заметил, что он включен.
Звукоинженеры в стоящем во дворе автомобиле услышали, как г-жа де Порт сказала Рейно: «Побольше напирай на эту фразу, дорогой!» И Рейно повторял ее вновь и вновь, как актер, твердящий свою роль. Потом он внезапно воскликнул: «Теперь все хорошо! С меня хватит! Я нуждаюсь в ужине».
В одиннадцать часов вечера, изменив весь текст, он произнес другую речь.
На следующее утро гитлеровские войска, ликуя, вошли в Париж.
V
Луара без боя
Удивительным в этом великом, беспорядочном бегстве было то, что связь работала почти исправно. Связные, младшие офицеры или унтер-офицеры, как-то выкручивались, чтобы найти на местности разрозненные отряды и передать им приказ командования, которое само находилось в движении.
Так я узнал, что мое подразделение гусеничных тележек приписано в качестве «резервного элемента» к тактической группировке Сен-Ломе, базировавшейся где-то между Анжером и Нантом.
Кто такой был Сен-Ломе? Полковник, которому поручили собрать все, что пересекло Луару, начиная с Орлеана. Этому человеку достался фронт примерно в четыреста километров.
Во всех войсках бродила надежда, мечта, выраженная одной фразой: битва при Луаре. Мы окопаемся на реке, заградим все пункты перехода, будем вести наблюдение за берегами, выстроим непрерывную линию огня. Луара станет нашей Марной. Мы до конца хранили иллюзии.
Мне предстояло искать постоя близ Шенонсо, в Блере-сюр-ле-Шер. Очаровательное местечко, красивый берег. Я позволил своим людям искупаться. Картина былых времен: все эти голые и белые солдаты, играя и брызгаясь плещущиеся в воде средь солнечных бликов.
Я заметил на некотором расстоянии большой черный лимузин с открытой дверцей, остановившийся у обочины, приблизился и обнаружил Жозефа Поля Бонкура, узнаваемого по маленькому росту и великолепным седым, волнистым волосам. Он созерцал реку. Социалист-раскольник, создавший собственную партию, он недолго был председателем Совета, и шесть раз министром между 1932 и 1938 годами. Личность в высшей степени политическая. Он был известен своим воинственным красноречием.
Я встречался с ним один-два раза до войны, поэтому представился. Казалось, он был рад завязать беседу.
— Это мой избирательный округ… Я родился совсем неподалеку отсюда… Вот, смотрю на родные места… Увы!
У него было тяжело на сердце. Он пригласил меня сесть в его машину и захотел разделить со мной, несмотря на теплую погоду, меховое одеяло, которое набросил мне на колени. Мой мотоцикл следовал за нами.
— Ну, лейтенант, расскажите мне новости. Я ведь ничего не знаю. Где немцы?
Я был изрядно удивлен. Выходит, этот государственный деятель, так давно подвизавшийся на авансцене, не имел никаких прямых сведений о ситуации и ждал, что его просветит бедный кавалерийский аспирант!
Конечно, общее положение дел никакого оптимизма не внушало, но у меня имелся и более серьезный повод для беспокойства: как снабдить бензином свои машины? На военных складах горючего не было. На гражданских пунктах распределения подвалы стояли пустыми. Неужели у меня глупо заглохнут моторы и я окажусь на обочине, ожидая, что меня подберет неприятель?
Было ясно, что никаких шансов найти бензин, пока мы не доберемся до Анжера, у меня нет. Мы отстояли от него на сто пятьдесят километров. Я велел проверить баки всех танкеток. Это расстояние они еще могли одолеть. Если две-три остановятся, я найду их по возвращении, как Мальчик-с-пальчик свои камешки.
А сейчас — скорость двадцать пять километров в час, чтобы не потреблять слишком много горючего. У нас на это шесть часов. Тем временем стемнело. «Будем делать остановку каждые два часа», — скомандовал я. И мы двинулись.
Прошло два часа, потом четыре. Я заснул как убитый в коляске мотоцикла, и даже самые сильные толчки не могли вывести меня из оцепенения. Колонна продолжала двигаться, ожидая, когда я скомандую привал.
Меня разбудила резкая остановка и пронзительный скрежет тормозов сзади.
Унтер-офицер взвода, который вел мой мотоцикл, куда-то исчез со своего сиденья. А гусеницы следовавшей за мной машины были всего в метре от моей спины. К счастью, ее водитель был еще в сознании, иначе они проехались бы по моему телу. Что касается унтер-офицера, то я увидел его на дороге — он сидел рядом со своей машиной, свесив голову на грудь, сраженный сном. Послушный и преданный парень не осмелился разбудить меня раньше.
Этот инцидент напомнил мне, что война — это также и несчастные случаи. Сколько смертей во Франции произошло по неосторожности!
Прекрасный повод помянуть добрым словом моего хорошего товарища унтер-офицера, который, как видно, никогда не отлынивал от службы. Его звали Амори де Кергорле, и он был на семь лет старше меня. Он был родом из семьи потомственных кавалеристов, дипломатов, политических деятелей. Один из его предков, Флориан, пэр Франции, получил странное прозвище Твердый Голос. Кергорле роднились с самыми прославленными фамилиями в нашей истории: Ларошфуко, Ла Тур-Мобурами, Монтескье, Клермон-Тоннерами, д?Аркурами, Роган-Шаботами, Коленкурами, Фосиньи-Люсенжами, Брольи, Ламуаньонами, Токвилями. Превосходного воспитания, Амори никогда не намекал на свои дворянские корни и связи; также не говорил о своем браке, который заключил всего за неделю до немецкого наступления. Он остался в моей памяти большим любителем лошадей и живописи, проявлявшим различные таланты — поверхностного поэта, а также музыканта, — но бывшим слишком скромным, чтобы дать ход какому-либо из этих увлечений. Я думаю, что только крайняя сдержанность не позволила ему стать офицером.
