Детдом для престарелых убийц - Токмаков Владимир (читать книги без сокращений .txt) 📗
– Извините, куда я попал? – вежливо поинтересовался я, когда женский голос ответил мне «да».
– В жопу пальцем, – так же вежливо проворковал мне голосок. – А вы куда метили?
– Не поверите, но ваш телефон я прочитал на стене телефона-автомата в очень неприличном контексте. (Здесь меня опять начало штормить, и я, закрыв трубку ладонью, блеванул дальше, чем мог увидеть.)
– Я знаю. Просто я поссорилась со своим другом, и он пишет обо мне всякие гадости везде в городе, на всех стенах и углах.
– Наверное, он вульгарный тип, потому что он пишет о вас просто ужасные вещи. Он называет вас Шарлоттой, и еще здесь про негров как-то очень уж натуралистично… (Одеревеневшие губы не слушались меня, к тому же я, как назло, начал икать. Это нервное, подумал я, зажимая в очередной раз трубку. Но запах! Господи, как ужасно воняют теперь мои фирменные тупоносые ботинки. Хорошо, что запах не передается по телефону.)
– Да нет, он хороший. Просто я его действительно жестоко кинула.
Девица, видимо, большая оригиналка, подумал я, и вновь спросил:
– А как вы его кинули, если не секрет?
– Секрет. А вам что, поговорить не с кем? Звоните в два часа ночи.
– А про негров это тоже, того…
– Не знаю, что там про негров он написал, но мне давно уже пора спать. До свидания.
– Шарлотта! Айн момент, – мне стало грустно от мысли, что сейчас я опять останусь совсем-совсем один посреди темного ночного города. – Можно я когда-нибудь вам еще раз позвоню?
– Позвоните? Ну, не знаю.
– Ну пожалуйста! Я очень порядочный человек. (А не соврал ли я? – подумалось мне здесь.)
– До свидания, порядочный человек.
– Спасибо. Спокойной ночи, – пролепетал я, повесил трубку и пошел ловить такси.
Проспавшись, с обеда и до самого вечера я ходил по городу, искал, но телефонной будки, в которой на стене был написан тот телефон, так и не нашел.
А была ли девочка, подумал я тогда, была ли Шарлотта?
«ПИСЬМО СЕМЕНА БАТАЕВА
С ДАЛЕКОГО ЗАПАДА
О СУЩНОСТИ СОВРЕМЕННОГО
ЕВРОПЕЙСКОГО ИСКУССТВА,
А ТАКЖЕ ОБ ОДНОНОГОМ МОНАХЕ»
Один наш общий знакомый, вернувшийся из Европы, привез мне дискету с длиннющим посланием от Семена.
Сам Семен как будто сквозь землю провалился: сколько я ни пытался на него выйти через Интернет или по телефону – бесполезно. Знакомый, который привез мне дискету, сказал, что Сэм неожиданно для всех уехал не то в Канаду, не то в Латинскую Америку. Вроде как у него появились проблемы с германской полицией или с местной мафией, или с теми и другими сразу. Короче, обычные для Семена запутанные денежные дела.
Я отпросился с работы и дома, засев за компьютер, открыл дискету.
«Привет, Глеб!
Пишу тебе из где находится пансионат для таких, как я, талантливых нищебродов.
Извини за кондовый канцелярский язык моих писем и за мою всегдашнюю патетику – сам знаешь, хорошо писать в этой жизни я умею только справки о помиловании.
Скажу тебе сразу, Запад полностью разочаровал меня как художника. Возвращаться я, конечно же, не собираюсь, но что касается хваленого свободного искусства, то…
Ну, во-первых, никакой свободы творчества здесь давно уже нет. Я ожидал увидеть людей независимых и гордых своим призванием, истинных интеллектуалов, что называется, впитавших знание мировой культуры с молоком матери. А столкнулся с художниками, зависимыми от государства и того, что о них скажут или напишут в газетах, гораздо в большей степени, чем у нас в России.
Они живут и творят в рамках очень тесного мира, определенного рынком и господствующей идеологией (причем не только художественной, но и политической!). Увы, роль художника здесь декоративна, а звание творца весьма условно.
На Западе давно уже никто не ставит по-настоящему революционных целей и задач, как это делали титаны Ренессанса или модерна начала века. В их искусстве все расписано, нормировано, разложено по полочкам, просчитано и направлено только на коммерческий успех.
Никогда еще западный художник не был так зависим от мнения, вкусов и желания публики, богатых меценатов и покупателей, как сегодня.
Из всего русского искусства признается только опыт художников, работавших еще в дореволюционные годы, то есть супрематизм Малевича, конструктивизм Татлина, абстракционизм Кандинского.
Что касается эстетических ценностей, то здесь сложилась ситуация, когда государственные субсидии даются под диктовку очень ограниченной горстки критиков, тесно связанных с такими же кругами в печати, органах политической власти и пр.
Это сильно напоминает некий тайный масонский орден, мафиозный клан, и действуют они практически так же, как у нас в советские годы работали всевозможные творческие союзы, закрытые партийные кормушки, цензурные комитеты.
Никакой честной творческой конкурентной борьбы, никакого естественного духа соревновательности на Западе давно уже нет. Теория бесконфликтности и прикормленного государством чистого искусства, забытая в России, обрела здесь вторую родину. Если хочешь реализоваться как художник, нужно, как Гоген, ехать искать свою Полинезию…
Ну да ладно, так было всегда, зло, равно как и пошлость с банальностью, только меняет форму своего присутствия в мире.
Теперь о том, что я накопал для тебя в библиотеках об Одноногом Монахе. Еще раз, блин, прошу прощения за сумбурность и путаность моего послания (видишь, какой я здесь стал вежливый, МАТЬ ТВОЮ!), но пришлось перелопатить ХЕРОВУ КУЧУ литературы, поэтому, сам понимаешь, было не до красивостей стиля. Думаю, и для тебя главное – сама информация.
Оказывается, здесь, в Европе, легенды об Одноногом Монахе знают гораздо лучше, чем у нас. Эти истории, особенно в прошлом веке, даже принесли некоторую славу городу Волопуйску и, возможно, когда-нибудь сделают его местом паломничества особо продвинутых туристов-интеллектуалов.
Исследователям восточно-европейского фольклора известны по крайней мере две попытки великих людей обессмертить Одноногого Монаха в своих произведениях. Это незаконченная поэма Гете и найденные в архиве Вагнера черновики и наброски оперы с одноименным названием «Одноногий Монах».
Гете не смог закончить поэму по причине, как он сам признавался в беседах с Эккерманом, удивительной сопротивляемости материала. Так тяжело у него шла работа только над «Фаустом», и сил на еще один такой же титанический рывок у него уже не было.
Вагнеру же закончить его оперу помешала естественная смерть. Но в одном из писем к Фридриху Ницше он с восторгом писал, что, несмотря на смертельную усталость, какую приносит ему работа над оперой, она станет одним из самых лучших его созданий, наряду с «Валькирией», «Гибелью богов» и «Парсифалем».
Я уже говорил тебе, что личность Одноногого Монаха, так же как, например, личность доктора Фауста или Нострадамуса, является полуреальной, полумифической. Существует, впрочем, несколько его жизнеописаний. Одно из них звучит так.
Одноногий Монах (настоящее имя его не сохранилось) был самым талантливым в XIV веке специалистом в области врачевания и бальзамирования. Из монастырей всей средневековой Европы к нему спешили гонцы, если где-нибудь заболевал или умирал известный и уважаемый в европейском мире человек.
Левую ногу он потерял из-за гангрены. Она началась у него не то в результате перелома, случившегося где-то в Гималаях, во время миссионерской экспедиции, не то из-за укуса кобры во время Великой африканской экспедиции Святой католической церкви 1320 года, когда были обращены в христианскую веру несколько сотен тысяч чернокожих африканцев (большая часть из которых спустя 13 лет превратилась в носителей самой страшной сатанинской секты, в дальнейшем известной в Европе как „Ву-Ду").
Был он неутомим в жажде познания, ибо, как сам признавался, во всем, что нас окружает, есть Бог. И если Всевышний оставил в каждой окружающей нас вещи частичку себя, то можно попробовать собрать эти частички воедино, как разбитое зеркало, и как только оно срастется, в этом зеркале отразится истина мира.
Это его, скажем прямо, достаточно наивное учение о мире тогда было воспринято некоторыми фундаментальными ортодоксами Святой римской церкви как одна из разновидностей ереси катаров и вальденсов. Тут же поступил первый запрет на распространение Одноногим Монахом своего учения.
Он смиренно принял решение отцов церкви и уединился в глухой окраинный монастырь святого Юлиана самой захудалой епархии, которая находилась тогда на границе Центральной Европы и юго-восточных полудиких земель, аккурат в тех местах, где стоит городок Волопуйск, в котором ты сейчас, Глеб Борисович, и проживаешь.
Далее. Одноногий Монах вел аскетический образ жизни, с утра до позднего вечера трудился на благо этого захудалого монастыря и Святой римской церкви, а по ночам, говорят легенды, его продолжал искушать бес честолюбия и гордыни. И чем более жесткие обеты принимал Одноногий, тем эти искушения становились все соблазнительнее и непреодолимее.
Единственной ценностью этого отдаленного монастыря была одна из крупнейших европейских библиотек того времени, где в основном были собраны труды по вопросам врачевания и книги о различных свойствах веществ и металлов.
Говорят, что в одной из комнат, под несколькими замками, в монастыре хранились книги алхимиков и преданных анафеме ересиархов, начиная с первых вселенских соборов и до XIV века. Чтобы, если понадобится, иметь под рукой образцы богопротивной и мерзопакостной литературы.
Ключ от этой комнаты, как рассказывают легенды, Одноногий получил непосредственно от демонов. В этом запретном хранилище он и пропадал по ночам. Говорят также, что в конце концов он достиг такого высокого профессионализма в медицине и врачевании, что несколько раз буквально воскрешал из мертвых безнадежно больных или тяжело увечных мирян.
Слава его как величайшего врачевателя все увеличивалась, обрастая немыслимыми слухами и легендами. А это в очередной раз вызвало неподдельный интерес у отцов римской церкви, которые в один прекрасный день и послали в столь отдаленный монастырь представителей святой папской инквизиции с просьбой разобраться и выяснить, что в этих легендах правда, а что от лукавого. И в начале 1333 года, говоря современным языком, инспектора инквизиции прибыли в монастырь святого Юлиана.
Тут все сохранившиеся легенды и жизнеописания имеют столь различные трактовки случившегося, что я просто теряюсь, какую из них тебе предложить. Короче, Глеб, я попытался слепить из них нечто единое и, по возможности, правдоподобное. Итак, святая инквизиция в монастыре. Ее цель – выяснить: словом Божьим или дьявольской хитростью добыл себе европейскую славу Одноногий.
Первые же дни работы комиссии папской инквизиции (большинство из прибывших в монастырь были монахами доминиканского и францисканского орденов) дали неожиданные результаты.
В келье у Одноногого нашли написанные его рукой трактаты, давно гуляющие по Европе и признанные еретической, бесовской литературой: „О бессмертии. Практические советы его достижения для всех желающих", „О земной природе ангелов", „Размышления о реальности чуда, непорочного зачатия и Божественного провидения", „Кто наш Господь" и другие.
Обнаружили у него и ключ от запретной комнаты, где хранилась осужденная литература, за что был жестоко наказан настоятель монастыря. Однако он утверждал, что не знает, откуда у Одноногого появился второй ключ.
Кроме того, в келье нашли уйму предметов, которые членами комиссии папской инквизиции были признаны колдовскими и алхимическими. Там же было найдено несколько писем к одному известному ученому того времени, из которых явствовало, что Одноногий делал алхимические опыты по производству золота не только из свинца, но практически из любого металла.
Более того, из личных дневниковых записей монаха следовало, что ему удалось изобрести формулу, способную дать человеку… бессмертие!
А вот дальше, Глеб, идет уже полнейшая белиберда.
Вроде как Монах не только не отрицал эти свои заблуждения, но и продолжал упорствовать под пытками, периодически выкрикивая слова и выражения на неизвестном и признанном нечеловеческим языке. Он кощунственно насмехался над Церковью и папской инквизицией, называл их тупыми баранами и ослами, не скрывал своей связи с дьяволом.
Эти признания Одноногого уверили папских комиссаров, что за отход от христианской веры Дьявол вознаградил его сверхъестественными способностями во врачевании и алхимии.
Скорее всего, это был уже чистейший вымысел, сочиненный самими инспекторами инквизиции. Или же признания были вырваны из монаха под пытками. (Нам ведь это знакомо по собственной недавней истории, по 37-му году, сталинщине и ее репрессивной машине.)
До судебного разбирательства над Одноногим Монахом защитники не допускались. Сам судебный процесс проходил в условиях строгой секретности. Вел его главный инквизитор, бывший одновременно и судьей, и обвинителем. Приговор нельзя было опротестовать.
Обвиняемых, которые сознались и раскаялись в содеянном, приговаривали к пожизненному заключению. Те же, кто упорствовал в своем преступлении, заканчивали жизнь на костре.
Ну так вот. Монах признал себя виновным в еретическом колдовстве и сатанинских увлечениях, в приверженности учению катаров, но ни в чем не раскаялся и вообще вел себя как одержимый демонами.
Все попытки изгнать из него бесов были тщетны. Монах просто глумился над папскими инспекторами и обещал с помощью своего нового покровителя – Сатаны – расправиться с ними без всякой жалости. Акты о работе инквизиции в монастыре святого Юлиана были посланы самому папе Иоанну XXII (сжегшему на костре епископа своего родного города Кагора, поскольку тот якобы околдовал его) с просьбой приговорить к смерти Одноногого ересиарха, одержимого легионом самых омерзительных бесов, создавшего „дьявольскую ведовскую секту", основанную на учении катаров и вальденсов.
Папа Иоанн XXII после некоторых раздумий над представленным отчетом дал добро. Участь монаха была решена. Но папа Иоанн XXII приказал не сжигать Одноногого на костре, как это делалось с другими еретиками, а зарыть живьем в свинцовом гробу вместе с его трудами, алхимическими книгами и предметами колдовских опытов: „Если он так всесилен, то пусть теперь воскреснет!" – якобы передал инквизиторам папа Иоанн XXII. Крышка гроба завинчивалась медными болтами. Зарыть его решили в самом глухом и непроходимом заболоченном месте. В гроб положили и колбу с „мочой дьявола", которую Одноногий продолжал упорно называть эликсиром жизни. На двухстах лошадях привезли и положили на могилу огромный черный камень. Место объявили проклятым. Никто не должен был подходить к нему ближе, чем был виден этот Чертов камень. Монаха казнили где-то в конце мая 1334 года. И знаешь, Глеб, что, по преданию, сказал своим палачам Одноногий, прежде чем они запихали его в свинцовое корыто и зарыли живьем? „Не я виноват в том, что случится. Вы сами порождаете это Зло. Я вернусь в ваш мир через 666 лет. И тогда ваши правнуки, которых я обреку на вечное рабство, проклянут ваши кости за то, что вы со мной сотворили. Ибо для вас, ослов, было сказано: «Кто посеет ветер, тот пожнет бурю!»"
Не знаю, простое ли это совпадение или что-то иное, но через девять дней после казни Одноногого умирает легендарный и безжалостный папа Иоанн XXII (период папского правления с 1316 по 1334 год), давший добро на казнь монаха. А теперь, дорогой Глеб Борисович, приплюсуй эти 666 лет, и ты получишь наше время…»
