Огонь - Кузнецов Анатолий (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Запах клея и краски в этом помещении въедался в нос. У окна стоял залитый чернилами и красками стол с двумя телефонами на нём, и, отодвинув обрезки бумаг, двое молчаливых людей играли в шахматы — настолько углублённо, что даже не подняли голов.
Один игрок был худой, с длинным красным носом, похожим на клюв, одет в крайне запачканный синий халат. Другой игрок был, наоборот, полный, цветущий, с кудрявыми золотистыми волосами, в чистом костюме, при галстуке и белом воротничке.
Видя, что создавшийся на доске эндшпиль не обещает скорого окончания, Павел размахнулся и крепко хлопнул ладонью меж лопаток шахматиста, что был полнее. Тот возмущённо вскинулся, уставился на Павла и восторженно закричал, так мило, так забыто-знакомо картавя, когда волнуется:
— Ба-ба-ба, Павка, бгатец ты мой догогой! Глазам не вегю! А я ведь за тобой сколько лет следил!
— Что ты тут делаешь? — спросил Павел, когда прошла волна первых восторгов и восклицаний.
— Как что? Пгивет! Я тут начальник поста — член завкома, ведаю соревнованием и наглядной агитацией.
— Ты?!
— Да, я.
— Ну, даёшь!
— А что? Это наш пост, это, знакомься, художник. Работа кипит! — хохоча, сказал Славка, смахивая шахматы и складывая фигурки в коробку с поспешностью, которая заставляла подозревать, что его собственная позиция в данной партии не была выигрышной.
Ярослав Селезнёв здорово раздобрел, как-то выхолился и округлился, но энергия в нём оставалась прежняя, так и била ключом.
— Да-да-да! — восторженно закричал он. — Это же великолепно, я два года этого жду! Очерк в центральную печать — слава на весь мир! Всё, ты в моих руках! Не смей ни с кем больше общаться! Я лично ввожу тебя в курс дела, как самый главный ге-не-гал! А это наш художник, да познакомьтесь же!
Унылый художник, печально глядя мимо лица Павла, вяло подал потную и липкую от красок ладонь, затем он отвернулся, перекладывая картоны, и в дальнейшем участия не принимал.
— Всё понятно, нужен общий обзор, — бодро сказал Славка. — Считай, что бог на свете есть, он меня тебе послал — и лучше выдумать не мог! Спешим! Время дорого! Идём, я покажу тебе чудеса тгу-дово-го ге-го-изма!
Он быстро облачился в толстое пальто с меховым воротником, нахлобучил огромную мохнатую шапку, кивнул художнику:
— Ну, работай! На звонки отвечай: я на домне, вернусь к началу заседания. Ах, мой до-ро-гой, ах, мой молодец ты, что приехал!
В приливе чувств Славка горячо и нежно обнял Павла, отстранил от себя, полюбовался и снова обнял, отчего Павлу стало, хочешь не хочешь, приятно, он подумал, что это и в самом деле отлично получилось, что Слава Селезнёв первый встретился ему.
Действительно — послало небо!
Если уже на некотором расстоянии завод производил оглушающее впечатление, то на его территории Слава и Павел как бы совсем потерялись и перестали слышать собственные голоса.
Вокруг нестерпимо лязгало и грохотало, и где-то вырывался пар с таким свистом, что звенело в ушах. Слава потянул Павла, толкнул, они едва успели отскочить от паровоза, который провёз два внушительных ковша на платформах, вероятно, с металлом, потому что от них так и пахнуло жаром.
Домна нависла над их головами так, как, наверное, бочка нависает над ползающим у её подножия муравьём.
Вокруг было сплошное столпотворение металлических конструкций, чёрных, поражающих циклопическими размерами, и этот грохот, грохот, дрожание земли…
Пытаясь перекричать грохот, Слава Селезнёв, надрывая голос, принялся добросовестно исполнять обязанности гида:
— Те две доменки — пустяк, уже старьё. Эта будет величайшей в мире, к сожалению, недолго, потому что у нас же, в СССР, заканчивается стройка сразу трёх ещё бульших! Записывай: в сутки в неё будет загружаться десять эшелонов. В месяц даст столько металла, что можно построить три таких комплекса. Ты это обязательно отрази! Пиши, пиши! Люди — гиганты. Отрази! При закладке фундамента был поставлен мировой рекорд: вместо семидесяти двух часов забетонировали за пятьдесят!
Он вёл Павла напрямик, через рельсы, кучи балок, бетонных блоков. Павел посапывал и, размахивая руками, только и глядел, как бы куда не загреметь.
Обошли домну и оказались среди нескончаемых лент транспортёров, которые шли и так и этак, ныряли друг под друга. Целое царство транспортёров, впрочем, неподвижных пока.
— Бункерная эстакада! — гордо показал Слава. — Смонтирована в самый трескучий мороз. Ветер свищет, руки к металлу примерзают, а ребята дают — с огоньком!… Я пришёл, хочу «молнию» повесить: невозможно повесить, поверишь, ветер рвёт. К чему привесить? Поплевал, прижал к металлу — моментально примёрзла, висит! Вот так-то!
Они прошли гигантский наклонный тоннель, четырёхугольный, с окошками, по которому вверх, в немыслимую даль уходили неподвижные ленты транспортёров. Спустились в какие-то катакомбы и оказались в тёплом каменном помещении.
У железной печки, раскалённой докрасна, сидели человек десять рабочих в ватниках, шапках-ушанках. Сосредоточенно обедали, постелив газеты на земляном полу.
— Здорово, орлы! — воскликнул Слава, делая рукой общий привет. — Вот это и есть они, эти ге-ро-и! Как оно ра-ботается?
— Помаленьку, — добродушно ответил самый пожилой, по всей видимости, бригадир. — Летят рукавицы, Ярослав Пахомович, — беда.
— Видал? — повернулся к Павлу Славка. — Во, руки рабочие — рукавицы так и горят! На сколько выполняем, дядь Федь?
— Двести в общем…
— Орлы! Орлы! Слышишь, Паш, двести процентов, записать и отразить! Значит, скоро пустим, дядь Федь?
— Да вроде бы… говорят: вот-вот, — осторожно сказал бригадир, стреляя глазом на Павла: мол, что оно, важная ли шишка, или так болтается, бродят тут…— Нам бы, главное, рукавицы, Ярослав Пахомович!
— Дядь Федь, — сделал Славка жалобное лицо. — мы обращались к администрации — они сказали, что вы выбрали всё, что положено, и боле того. Есть же стандартные нормы.
— А я не знаю! — вдруг злобно сказал бригадир. — Али рукавицы гнилые, али стандарты — липа. Я требоваю!
— Ну, знаете! — вдруг, тоже вмиг рассвирепев, заорал Славка. — Эту пластинку я уже сто лет слышу! Сказано, нет! И не положено!
— А работать как?
— Аккуратней надо! И вообще — перемените пластинку!
Наступило молчание. Раздался осторожный стук: кто-то лупил яичко. Славка оглядел голые кирпичные стены, и вдруг глаза его панически округлились, как если бы он увидел привидение, хотя красные стены с застывшим в щелях раствором были совсем пусты.
—А стенгазета где? — хрипло спросил Славка.
Все тоже удивленно уставились на стену.
— Вон, — радостно закричал кто-то. — Завалилась!
Полезли за кучу деталей, вытащили упавший за неё добротно сколоченный щит на фанерной раме.
— Тьфу ты, костыль выпал!
— Подай молоток!
— Придержи! Нажми! Колоти! Теперь не упадёт… Хар-рош!
Дружно-весело они примонтировали щит к стене, как если 6ы ставили стальной бандаж.
Стенгазета представляла собой дивный образец декоративно-фанерного искусства: лобзиком выпиленные и наклеенные аппликацией трубы, гидростанции, знамена, комбайны, роскошный, в золотой пудре, заголовок «За коммунистический монтаж» — всё это заняло две трети щита, а пониже, разделённые планками, были наклеены четыре куцых полоски заметок. Первая называлась «Пустим бункерную эстакаду к 15 января», а на последнюю материала не хватило, и там был изображён тёмно-синий почтовый ящик.
— Устарело, — вздохнул Слава. — Уж и двадцатое прошло, а не пустили…
— Ну, это к Новому году выпускали!
— Вот-вот, я и говорю, что новую надо, пора!
Все промолчали. При виде столь красивой стенгазеты Слава забыл свой гнев, пошутил о том, о сём, тронул Павла за рукав:
— Ну, мы пошли! Новых вам подвигов! Работайте! Работайте!
— А теперь навестим Федьку Иванова! — кричал Слава, ведя Павла по немыслимым трапам среди железных стен и шипящих труб; они ползали тут, как мухи, и, останься Павел один, он бы, пожалуй, и выхода сразу не нашёл.
