Беглец из рая - Личутин Владимир Владимирович (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
– А смысл один. Чтобы заиграло пониже пупенца... Яйки котятся по Москве, яйки шляются по молве... За речкою Неглинной, как во том дворце, сидит девица в золотом венце и мечтает о своем яйце...
– Илья, прекрати, – сурово оборвала мужа Татьяна и вспыхнула до корней волос.
Поликушка прыснул в квадратный кулачок, обвисшие щеки, лежащие на вороте рубахи, студенисто заколыхались. Мне показалось вдруг, что Поликушка уже полюбил Катузова, решив, что с ним не заскучаешь. После второй, пожалуй, полезет целоваться, только губы подставляй...
– Это пошлость! – Голос сыграл фальцетом и оборвался.
– Не пошлость, милочка, а эрос, средоточие и пульс всего сущего. Пошло – жалеть зверье, поедая отбивные с кровью и шашлыки... Пошло было кричать о любви, показывая на экране лишь бретельку от лифчика, туфлю сорок второго размера и приспущенный нитяной чулок, трижды заштопанный... А в это время наши заслуженные товарищи заказывали к себе на охотничьи дачи девочек по выбору и мальчиков... Вот это действительно – голубая пошлость красных чиновников, перетащенная от манихеев на русскую почву уже в двадцать первый век... Существует целая философия, между прочим, религиозная... И вам, профессор, стоило бы знать. Есть даже поэма «Красное яичко». Не я сочинил, а монах Димитрий. Танюша, не смотри на меня волком, а то подавлюсь. С кем станешь играть в биллиард?
Татьяна уже с легкостью приняла солдатскую шутку, она настроилась на долгое гулянье и сейчас, как бы одевшись в броню, меланхолично смотрела вдоль стола в дальний угол, где стояли в почтении, дожидаясь ее нежных рук, безголовые покорные соработники.
Оказывается, Катузов был мастером изысканных метафор и мог вполне посостязаться с удачливым Фарафоновым. Вот это была бы дуэль острословов!.. Один заострил свою шпагу на светских и партийных тусовках, а второй – в геологических партиях и дешевых забегаловках. Но стиль был один: все обнажить, лишить сокровенной тайны и стыда. Еще припустить сочного матерка для приправы, и вполне можно будет ездить на званые обеды послов, думцев и действующих генералов и пользоваться там успехом не только у мужиков, но и баб в норковых палантинах и бриллиантовых перстнях. Манера нынешних молодых диалектиков: измазать погуще в грязи все прошлое, вывалять в смоле и перьях все прежнее, чтобы нынче без стыда купаться в пороках.
– Ну и что за поэма? Спор о том, кто первый появился на белый свет: курица иль яйцо? – Я вдруг решил, что все колкие двусмысленные тирады, плоские, как штукатурка, Катузов направляет в мой адрес, может, для того лишь и пригласил за стол, чтобы весь рождественский вечер расстреливать меня иронизмами, будто тюфяк, набитый соломенной трухою. Как хорошо «опустить» ближнего и тем возвысить себя... – Как известно из бытийных книг, сначала было Слово, и это Слово было Бог. А после – все прочее... Яйцо же – крохотное подобие земли, вселенной и космоса, заключенное в податливую гибкую оболочку, похожую на сферу...
– С вами неинтересно, профессор. Вы все знаете, а мы неучи, нолики без палочки. Вы «опустили» нас при социализме, теперь «опустили» при демократах, поставили над народом новый психологический опыт, а посмеявшись над нами, дураками, смылись в свою берлогу... Поедайте мышата котят, поедайте крысята тигрят. – Катузов говорил с неожиданной ненавистью ко мне, с застывшими ледяными глазами, слова излетали как пули, и кадык метался под кожею, будто залученный в западню бельчонок. – Это вы – творец ада... Поликарп Иванович, взгляните, вот он – сотрудник ада. – Катузов ткнул пальцем в мою сторону.
– Нет... Это мой добрый умный сосед... Павел Петрович в церковь ходит, он Богу молится. А кто Богу искренне молится, тот не может быть плохим...
– Ха-ха-ха... И Сталин в детстве Богу поклонялся, а сколько кровищи пролил. Не столько в лагерях загнулись, сколько захлебнулись. – Катузов не нашел рюмки, налил себе водки в высокий стакан тонкого стекла и стал нервно отхлебывать частыми мелкими глотками...
– Это, конечно, ужас... Но при чем тут Сталин? – заикаясь, спросил Поликушка и посмотрел на жильца с подозрением. – Ты на Сталина не напирай, молодой еще...
– Мало вас драли... Высоко вознеслися... Де, великие, выше нас никого нету. А мы вас уроним.
– Уже уронили. Ниже некуда... Пришли работники ада. Из квартиры гонят, поди, говорят, на кладбище. Это же ужас!
– Илья, очнись! Что с тобою, Илюша? – прерывистым тонким голосом воззвала Татьяна. – Павел-то Петрович тут при чем?..
– Это вино в нем говорит, – сказан я примиряюще, чтобы не наводить ссоры.
– Да ничего со мною... И не пьян я вовсе... Федор Иванович, и чего они все на меня одного... гамузом. Иль съесть хотят? Так я несъедобный, одни кости, – неожиданно скинулся Катузов за помощью к тестю.
– А ты не сопливься. Держи улар. Коли стал кусаться первым, москвич, жди мордобоя... Еще и не пили, а ты уже завелся с пол-оборота. Я ж говорил тебе, что надо яйцом запивать. Хмелеть не будешь. С яйца же завели разговор.
Катузов вздрогнул и очнулся; глаза, до того жестяные, как бы покрытые изморозью, мазнуло масляным крылышком, и они ожили. Жесткое лицо виновато съежилось.
– Я всю-то поэму не помню... Так, кусками. Прочитал случайно – и поразила меня. Удивленный монах, умом совсем ребенок... Для него – чудное открытие... Помните из истории? А земля-то вертится...
Поликушка скучающе крутил в руках вилку: Татьяна не догадалась подложить старику еды, а сам он стеснялся, сосал хлебенную корочку и взирал то на хрустальную салатницу, то на тарелку с копченой колбасой, за которой надо было тянуться через весь стол. Я пожалел Поликушку, протянул ему закуски. Слушать упреки и оскорбления Катузова мне не хотелось (а тем более гневаться на него), а уходить из гостей было неприлично.
– Можно покороче? А то вино стынет, – мягко предупредил Зулус. Он, наверное, остерегался гневить зятя.
– Это самогонка так на меня действует, – извиняюще сказал Катузов. – Дайте вспомнить.
По манере говорить я понял, что из этого парня ничего дельного не выйдет, если не кинется он в брокеры или в менялы. Катузов не умеет сосредотачивать усилия, безволен, легко подпадает под власть более сильного, но хочет всего сразу и без особой потраты сил, но так в природе не бывает, а если и случается, то крайне редко, когда будущая дорога гладко пробита предками. Ему нравится, когда его слушают, хотя бы и говорит глупости... Катузов занимал собою застолье, а я временами взглядывал на Татьяну, вроде бы извинялся за мужа, что он так ребячлив и мелок умом.
– Та-та-та... Взял я как-то в руки свежее яйцо и смотрел я долго с душою на него. Ни костей не видел, ни пера, ни ног в том яйце у птицы увидать не смог. Как же так бывает, где найти ответ? Птичка вдруг выходит из яйца на свет? В этом-то и чудо. Бог так сотворил, что яйцо сырое в птичку обратил. Тот пример я понял, сердцу дорогой, так Господь когда-то сотворит со мной. Та же сила Божья прах мой соберет, а потом из праха тело оживет. А к тому порукой чудо из чудес, Первенец из мертвых... та-та-та... воскрес. С той поры яичко, красное, как кровь, мне напоминает про Его любовь. А еще узнал я тайну от отца, что и мы воскреснем к жизни из яйца... Вот видите, все – из яйца!.. А ты, милая, говоришь – пошло. Чего тут пошлого?.. Федор Иванович, между второй и третьей рюмкой лезвие ножа не просунуть... А ты стол заморозил... Самогонку надо пить теплой...
– В стихе, быть может, ничего пошлого и нет, но ерничать зачем?
– Кто ерничает, кто?..
– Значит, мне показалось. И нет ничего удивительного в стихе... Монах – наивное дитя; он все великие деяния Господа свел к одному крохотному действию, не требовавшему от него никаких усилий. Так можно удивляться платяной вши и кузнечику. Тот даже более совершенен. Ведь Бог все сущее создал, всякой твари по паре. И Он Сам – все сущее, что нас окружает... И философский спор, кто был раньше – птица иль яйцо, тоже возник за тысячи лет до Христа. Тогда и гроза представлялась как битва Богов, а дождь – как Божье семя, оплодотворяющее пашню...
