Золото собирается крупицами - Хамматов Яныбай Хамматович (бесплатные версии книг .TXT) 📗

— Здесь не так сила нужна, как ловкость, — не останавливаясь, заметил Сайфетдин. —Видишь, как кирку надо держать? Будешь так держать — меньше устанешь… И еще запомни — никаких лишних движений! И силы сэкономишь, и больше наработаешь, понял? — Он отбросил крупные камни к штреку, подкопнул еще, очистил место для кровли, приставил кирку к стене и, тяжело дыша, сказал: — Идем твой забой посмотрим, а потом крепить начну…

Выйдя к главному штреку, Сайфетдин, подняв лампу, внимательно осмотрел старые, полусгнившие крепления из толстого бревна и желтую глину между ними.

— Твой забой здесь начнем. Видишь, где жила идет? Может, здесь как раз самородки на тебя посыплются с лошадиную голову…

Хисматулла тоже посмотрел на стенку, но не смог различить жилу, о которой говорил Сайфетдин.

— Что толку, — сказал он уклончиво, — все равно не наша шахта и не наше золото!..

Умело орудуя киркой, Сайфетдин вывернул из-под подхватов гнилые стойки, и огнева повисли в воздухе, зацепившись концами за протянутый по всему штреку главный подхват. Выровняв место для нового забоя, он показал, с чего начать, и торопливо ушел; Хисматулла остался один.

Мерно капала вода, слышно было, как работают в соседних забоях, — словно все дятлы леса разом слетелись во вновь открытую шахту Фишера, чтобы выклевывать из глины зерна золота.

Уже после первой огневы у Хисматуллы за дрожали руки и колени, потемнело в глазах. Ему казалось, что время идет бесконечно медленно, и этот день в шахте продлится целый год, а может быть, и больше, и он никогда уже не увидит теплого солнца весны. Внезапно послышался резкий скрип полозьев, и Сайфетдин вытянул из своего забоя груженные породой маленькие сани. Веревка, привязанная к саням, глубоко врезалась в его жилистые темные ладони. Хисматулла поспешил ему на помощь.

— На сегодня хватит, пожалуй, — сказал старик, останавливаясь. — Прежней силы уже нет, да и дыхание не то... Э, да у тебя дело двигаемся! Сколько повесил?

— Одну огневу, а ты?

— Я четыре, для пятой место готовлю. Ничего, — добавил он, заметив, как огорчился парень, — не горюй, тебе для начала хватит!

Свалив породу с саней, Сайфетдин снова, как крот, полез в темную дыру забоя, держа лампу в зубах. За ним, скрипя, поползли сани с корзиной.

Хисматулла вычистил свой забой и подготовил место для второй огневы, руки уже плохо слушались его. При тусклом свете лампы никак нельзя было понять, день еще или уже вечер, и Хисматулле вдруг показалось, что он остался в шахте совершенно один Он чуть не закричал от страха, но заставил себя сдержаться и почти тотчас уловил стук кайлы где-то глубоко в шахте. Губы то и дело пересыхали, и Хисматулла, взяв кружку, набрал мутной, горьковато-кислой воды из ручейка, который, не переставая, струился по главному штреку. Подождав, пока вода отстоится, он жадно осушил кружку, чувствуя, как скрипит на зубах песок. Когда дали сигнал подъема, Хисматулла еле стоял на ногах…

Дернулся стальной канат, и клетка, груженная старателями, тяжело тронулась с места и медленно потащилась вверх по длинному, темному колодцу. Хисматулле показалось, что сразу стало легче дышать, и действительно, чем выше, тем чище становился воздух, исчез запах копоти и гнили, стало теплее. И чем ближе становилось маленькое оконце неба, сверкавшее наверху драгоценнее всех камней и самородков на свете, тем радостнее сияли глаза парня.

— Что, доволен? —усмехнулся Сайфетдин.

Хисматулла глубоко вздохнул и кивнул головой.

8

Поговорив с Хисматуллой, Гульямал так обрадовалась, что всю неделю ходила, как во сне. Улыбка не сходила с ее лица, даже если она хотела выглядеть серьезной.

— Чего лыбится? — с недоумением разводил руками ровняльщик. — Словно ей черт знает какое счастье привалило! Эй ты, над кем смеешься? Ты, может, надо мной смеешься?

— Может, и над тобой! — весело отвечала Гульямал и все думала о том, как Хисматулла придет к ней в гости.

«Придет же он мать навестить, не бросит ее! — рассуждала она. — Не сегодня так завтра, а если не завтра — то послезавтра… Даже если через неделю придет, какая разница? А если к матери придет, то меня-то не минует!..»

Вернувшись с прииска в субботу, она принялась чистить и прибирать дом, хотя и была очень усталая. До белизны отскоблила большим ножом некрашеный потолок, пол и нары, вымыла их с песком, побелила чувал, очаг и шесток, выстирала все грязное белье в щелочной воде и застелила нары самотканым красным паласом, на котором разбросала как бы небрежно подушки. Постель она аккуратно сложила на стоящий у стены сундук. Когда же Гульямал украсила косяки окон полотенцами, расшитыми цветным сукном, завесила передний угол комнаты цветастым занавесом и на нем, как бы напоказ, вывесила лучшие свои наряды, комната так свежо заблестела и заиграла чистотой и радостными красками, что можно было встречать любой праздник.

Окончив уборку, Гульямал принесла из подловки [15] сушеного мяса и повесила его на деревянном гвозде у шестка, и уже через минуту весело и споро застучал в деревянной ступе пестик — молодая женщина готовила толкан из конопляных зерен. Выложив толкан в большую чашку, она сбегала к соседям, одолжила у них кусок сахару, немного топленого масла и разложила все это на подносе. Только закончив все это, она присела отдохнуть на нары, да и то ненадолго: достала из-за чувала маленький, с ладонь, осколок старого зеркала, оглядела, себя, быстро скинула будничное платье и надела новое, с разбросанными по белому полю букетиками ярко-синих васильков, а поверх платья — нагрудник, обшитый серебряным позументом, и белый казакин с ярко-зеленой каймой по бортам. Перед тем же маленьким и почерневшим осколком зеркала она расчесала волосы надвое и перевила их длинной монистой и толстыми цветными нитками. Проделав все это, она спрятала обратно за чувал зеркало и села на нары.

Ей казалось, вот-вот Хисматулла подойдет к дому, и уже через минуту она услышит его шаги во дворе, откроется дверь и… Гульямал придирчиво осмотрела комнату — нет, ничем ее не попрекнешь, все чисто и свежо.

«Что же ему сказать? — думала Гульямал. — Здравствуй, Хисмат. Или нет, здравствуй, деверь, что так долго не заходил? Или лучше сказать просто — привет? Ничего, слова сами найдутся, лишь бы шел быстрее…»

И когда в сенях послышались чьи-то шаги, Гульямал даже вскочила от волнения, и голова ее закружилась, но тут же, чтобы парень не увидел, как она ждала его, она схватилась за метелку и стала быстро-быстро водить ею по чистому полу. Руки не слушались ее, и метелка выпала из ослабевших пальцев. Она подняла голову и увидела в дверях соседку Мархабу. В одной руке Мархаба держала щипцы, а другой прижимала к груди ребенка.

— Аллах! — воскликнула она. — Что это ты принарядилась, девочка? Гостей, что ли, ждешь?

— Да нет, просто так, — Гульямал потупилась. — Для себя… Все равно жизнь зря проходит, так пусть хоть чистой будет! Зачем же в пыли да грязи жить — ведь завтра праздник…

— Что ты, ты еще совсем молодая, — удивилась соседка. — Да и красивая! Только вот жаль, что достоинство свое теряешь, среди русских болтаешься… Вышла бы лучше замуж, у тебя ведь руки золотые, что бы ни делала — все спорится!

— Что ж такого в том, что я на прииске работаю? — с обидой возразила Гульямал.

— Да разве это бабье дело? Ни один умный мужчина туда работать не пойдет! Я буду лучше без мужа сидеть, голодная, босая и оборванная, а туда и шагу не ступлю! Не позорь себя, Гульямал… Столько настоящих джигитов к тебе сватов посылают, когда ты по улице идешь — ни одного мужчины нету, чтобы на тебя не оглянулся! Не руби свою молодость, девочка! Да если б мне твою красоту, да богатство, да хозяйство, я бы уж давно самого лучшего парня завлекла, хоть бы и женатого! Вон сын Фаткуллы Исламгали уже два года меня упрашивает: Сосватай мне Гульямал, сосватай мне Гульямал!

— Да на кой мне твой Исламгали? Сам с вершок, а борода с аршин, разве это мужчина? Я лучше за Хакима пойду, у него одна борода чего стоит!