Отшельник - Евсеенко Иван Иванович (читать книги бесплатно полностью без регистрации .txt) 📗
Найду Андрей увидел еще издалека. Она лежала в самом центре могилы, обронив, усталую, измученную голову на далеко и безвольно вытянутые передние лапы. Оставленный Андреем хлеб был нетронут, уже зачерствел, покрылся жесткой, будто ледяной коркой: Но ни птицы, ни лесные изголодавшиеся звери его не коснулись, то ли боясь Найды, то ли птичьим и звериным своим чутьем понимая, что хлеба этого трогать нельзя.
Андрей остановился в двух шагах от могилы. Найда при его появлении не встревожилась, не вскинулась, как того можно было ожидать, а лишь обреченно подняла на него и тут же опять опустила бледно-коричневый, по-человечески выплаканный глаз. Андрей не то чтобы испугался этого ее уже почти неживого взгляда, но никакого движения к Найде больше не сделал, не зная, как и какими словами окликнуть ее да и вообще стоит ли окликать.
Наташа тем временем бесшумно подошла к Андрею, мгновение тоже поколебалась, прижимаясь к его плечу, а потом вдруг решительно приблизилась к Найде, склонилась над ней и начала осторожно, словно малого покинутого всеми ребенка гладить по голове, плечам и спине.
– Ну что ты, что ты, – тихо, почти шепотом проговорила она. – Не надо.
Несколько минут Найда под ее рукой лежала все так же недвижимо и все так же безучастно и к ее словам, и к ласкам, но потом все-таки поддалась на них, приподняла голову и уткнулась исхудавшей удлиненной мордочкой Наташе в ладони. Глаз она не открывала, а наоборот, сильнее смежила веки, одним лишь собачьим чутьем поняв, что перед ней человек, которому во всем можно довериться и который ответно поймет все ее горе и страдание. Наташа бережно, действительно как малого ребенка, прижала Найду к груди, подняла на руки и, твердо ступая по устланной подснежниками поляне, понесла к телеге.
Андрей пошел следом, шаг в шаг, но перехватить Найду на свои, более крепкие, руки не решился. Наташе Найда поверила, а вот поверит ли ему, еще неизвестно, вдруг начнет биться на руках, скулить и плакать и в конце концов вырвется, чтоб убежать к могиле прежнего своего хозяина. Андрей даже оглянулся на эту смутно чернеющую в мелколесье могилу, уже заметно осевшую и обветренную. Теперь она напоминала обыкновенный земляной бугорок, которых полным-полно в лесу и которые образуются сами по себе, наносимые песчинка за песчинкой ветром и бурей возле какой-нибудь старой упавшей сосны. Через год-другой могила обрастет мхом, засыплется хвойными иголками, ее обступят со всех сторон, а может, и накроют голубым ковром, будто саваном, подснежники, и тогда уж совсем могилу не отличишь от природного невысокого холмика. Но пока она была отличима, от нее по-кладбищенски веяло холодом; болотные малорослые осины сгрудились возле нее и почти не пропускали света, застили его, укрывали от солнечных лучей и человеческого глаза. Одинокая, неубранная, без креста и ограды, она погружалась во тьму и забвение раньше всякого срока. Теперь она вся была во власти вороньей стаи. Осмелев, вороны затеяли над могилой настоящее побоище за окаменело-твердый ломоть хлеба, оставшийся после Найды. Смотреть на эту их остервенелую драку было невмочь, и, будь у Андрея сейчас в руках ружье, он, не задумываясь, выстрелил бы в темно-разъяренную стаю воронья, которое, кажется, только затем и живет на свете, чтобы ждать звериной или человеческой смерти.
Но ружья с собой Андрей не захватил, а тратить на разгон воронов пистолетный выстрел было жалко, да они, поди, пули и не забоятся.
Андрей заторопился вслед за Наташей, охранно прикрыл ее со стороны спины своим телом, словно забоявшись, что воронье сейчас набросится и на нее, начнет отбивать Найду, на которую все эти четыре дня зарилось, достоверно зная, что живой она с могилы хозяина не поднимется.
Так они и подошли к подводе: впереди Наташа с Найдой на руках, а сзади Андрей, зорко следящий за лесом, болотом, за вороньей стаей и вообще за всем, что происходило вокруг. Воронок, почуяв Найду, всхрапнул, испуганно забился в оглоблях, но Наташа успокоила его по-женски строгим окриком, велела стоять смирно и неподвижно. Воронок послушался ее, замер и так, замерши, продолжал стоять все время, пока Наташа укладывала Найду в телегу на охапку сена. Он позволил себе лишь одну вольность: чуть вывернув голову следил из-под оглобли настороженным взглядом за Наташей, как будто ревновал ее к Найде.
Теперь можно было уезжать. Наташа села рядом с Найдой, опять начала гладить ее по голове и спине, а Андрей, отвязав Воронка, занял непривычное для себя место возницы. Чтобы встать в наторенную колею, подводу надо было развернуть вкруговую на поляне. Андрей осторожно стронул Воронка с места, опасаясь, как бы не зацепиться осью за какую-нибудь корягу или пень, припрятавшийся в моховой залежи. Правую вожжу Андрей попустил, а левую все подтягивал и подтягивал на себя, давая знак Воронку, что надо разворачиваться, идти по кругу, но мог бы и не подтягивать: Воронок и без его понукания сообразил, что от него требуется, пошел по обочине поляны, все время кося левым глазом на Партизанский дуб и начинающуюся сразу за ним просеку, где была видна колея. Конь он был опытный, много поживший среди людей, и безошибочно почуял, догадался о намерениях Наташи и Андрея: наконец-то дорога предстояла ему домой к законному своему хозяину, к теплой конюшне, к яслям, где вдосталь лежит душистого лугового сена, а может, даже и засыпано овса в честь возвращения Воронка из найма, из странствий. Зайдя в конюшню, он испробует и того и другого, потом попьет из цеберка холодной ключевой воды, передохнет и запросится у хозяина в луга, где уже появилась молодая доступная коню травка.
Андрей понял нетерпение Воронка и по-хорошему позавидовал ему, его скорому свиданию с хозяином, с родным подворьем и с родным лугом, но самому Андрею стало грустно. Ведь, отдав Воронка, им с Наташей придется расстаться. Пусть, может, и ненадолго, на неделю-другую, но расстаться. Наташа вынуждена вернуться в местечко, где у нее работа, где ее ждут больные, нуждающиеся в ней люди, а Андрей с Найдой (если только она признает в нем хозяина) отправится назад в Кувшинки, в родительский свой оживший, но теперь, без Наташи, такой одинокий дом.
Нетерпеливый Воронок, встав в колею, пустился бойкой трусцой, все приближая и приближая расставание Андрея с Наташей. И ничего Андрей не мог придумать, чтоб оттянуть это расставание, задержать его. Он лишь незаметно для Наташи придерживал Воронка вожжами, не давая ему воли и полного хода, а то Воронок, распалясь, домчит их в Старую Гуту за полчаса. Но на развилке, где просека раздваивалась: одна шла к кордону, а другая за границу зоны, к жилым селам, – Андрея вдруг осенило. Он посильней натянул вожжи, почти останавливая Воронка, и, стараясь не смотреть на Наташу, чтоб она не догадалась об его обмане, сказал:
– Давай заедем на кордон.
– Зачем? – удивилась та, поначалу действительно не поняв обманного замысла Андрея.
– Я, кажется, не закрыл там калитку, – продолжал хитрить Андрей. – Ветром разобьет.
Наташа перестала гладить Найду, на мгновение о чем-то задумалась, а потом вдруг легко согласилась с ним:
– Давай!
Было видно, что расставаться ей тоже не хочется, что она все это время тоже думала о том, как бы оттянуть, отсрочить разлуку, но сама не могла найти и не решалась предложить причины, хоть сколько-нибудь правдоподобной. Теперь же была рада (и почти не скрывала этой радости), что Андрей такую причину нашел, вовремя вспомнил о кордоне и о незапертой там калитке, которую, конечно же, при первой буре разобьет, сорвав с навесов и петель.
А вот Воронок такому совместному решению Андрея и Наташи не обрадовался. Он долго упрямился, не хотел подчиняться Андрею, хотя тот с удвоенной силой натягивал левую вожжу, повелевая ему сворачивать на просеку, которая вела к кордону. Пришлось вмешаться в дело Наташе. Она не то чтобы прикрикнула, но приструнила Воронка за непослушание настойчивыми, хотя и не очень обидными словами:
– Сворачивай, сворачивай! Успеешь домой!
Воронок подчинился, повернул влево, но, чувствовалось, на Наташу обиделся, вздыхал, устало клонил к земле голову и, ни разу не перейдя с шага на бег, тащил телегу с таким усилием, как будто она была доверху груженная дровами, сеном или какой-нибудь иной неподъемной поклажей: мешками с зерном, мукою или картошкой.
