Большая книга перемен - Слаповский Алексей Иванович (книги без регистрации TXT) 📗
Яна разложила один из простейших компьютерных пасьянсов. Пальцы подрагивали.
Не получилось.
Один раз не считается. Еще раз.
Черт. Еще хуже. Ладно, еще один раз – и все. Тем более что это ничего не значит. Я не гадаю, я просто играю.
Получилось!!! Вот правду говорят, что Бог любит троицу! А раз так, то третье – самое верное. Все будет отлично. Он меня любит. А не любит, так полюбит. А не полюбит, и ладно, я-то его люблю – и никуда он теперь от этого не денется!
Сторожев весь день работал, делал то, что нравилось ему меньше всего – руководил. Обнаружил пыль на окнах, грязь в углах, путаницу в отчетности, в больничных картах. Все распустились, разнежились, размягчились. Не вы виноваты, господа, успокойтесь, я сам виноват. Но исправлять будете – вы.
Позвонил Наташе, сказал, что будет к вечеру. Она не спросила, где был, голос ее был печальным и виноватым, Сторожеву стало жаль ее, он бодро сказал, что просто устал, на клинику грядет проверка областного минздрава, вот он и психует.
Положил трубку, подумал: сколько можно обманывать женщину и себя? Он ведь наметил вечером окончательно поговорить с ней. Зачем откладывать?
И Сторожев, перезвонив, сказал:
– Наташа, я не хочу ничего объяснять, да и не нужно. У нас ничего не получается. И не получится. Мне будет одному плохо, но я хочу быть один.
– Возвращайся домой, – сказала Наташа. – Здесь никого не будет. Зачем тебе где-то болтаться? Часов до шести я вполне успею.
– Вызови такси, грузовое, не таскай вещи сама, грузчикам я сам потом заплачу, или пусть мне позвонят, я съезжу в их фирму, оплачу авансом, – заботливо говорил Сторожев, не сразу сообразив, что эта заботливость может выглядеть издевательски.
– Не беспокойся, я сама все сделаю, – сказала Наташа.
Господи боже ты мой, разозлился и на себя, и на Наташу Сторожев. Чем добрее и душевнее относится к тебе нелюбимая женщина, тем больше ты ее ненавидишь!
Впрочем, нет, о ненависти речь не идет. Но раздражение нарастает и может выплеснуться. Надо заканчивать разговор.
– Дело не в тебе, – сказал Сторожев. – Ты идеальная женщина. Это я виноват во всем. Меня твоя идеальность угнетает.
– Не идеальность угнетает, я тебя угнетаю, – сказала Наташа. – Ты все правильно делаешь. Надо было раньше.
Она права. Надо было. А сама не могла догадаться?
– Раньше мне было хорошо. Мне и сейчас хорошо. Но… В общем…
– Валера, хватит, зачем ты меня мучаешь?
– Чем я тебя мучаю?
– Все, я вызываю машину. Извини.
Сторожев положил трубку, но потом его не раз подмывало позвонить еще. Что-то сказать. Но что? Около шести он представил, как загруженная машина отъезжает от дома и Наташа бросает последний взгляд на окна. Сторожев то ли взвыл, то ли коротко заплакал (был один в своем кабинете), сглотнул боль, сказал себе: терпи. Надо терпеть.
Приехав домой, осмотрелся. Наташа так собрала вещи, что отсутствия их даже незаметно (может, потому, что и раньше не высовывались, не напоминали лишний раз Сторожеву, что она тут живет), в холодильнике и на плите ничего нет приготовленного – чтобы он не грустил, ужиная тем, что она ему оставила, и невольно вспоминая ее.
Все как было, когда он жил один. Умница.
Сторожев разделся до трусов, включил телевизор, уселся перед ним, почесываясь во всех местах, – а что? Теперь он вольный казак, глаза за ним нет, что хочет, то и делает. Может даже и пердануть во всю сласть, чего он себе при Наташе, конечно, не позволял, а это при его проблемном кишечнике и склонности к метеоризму было дополнительным неудобством. Сторожев поднатужился, но, как назло, ничего не вышло, только сфинктер зря растревожил, и тот заныл: предвестие геморроя. Еще не созревшего, но – не за горами.
Сторожев позвонил Коле и попросил телефон Даши.
– Я тут для клиники хочу портреты своих передовиков сделать, она возьмется?
– Она за все возьмется, записывай, – сказал ничего не подозревающий Иванчук.
Сторожев записал телефон, хотел сразу же позвонить и назначить встречу насчет этих самых портретов клинических передовиков, но передумал: слишком много событий на сегодня. Надо поспать.
Володя Марфин не понимал, что происходит. Даша, которую он не видел несколько дней, явилась вечером веселая, возбужденная, как всегда, когда у нее было много интересной работы, но почему-то рассказывать о ней не стала (обычно рассказывала), потащила его ласкаться. Что ж, он очень даже не против.
А потом вдруг сама завела речь о том, от чего раньше отмахивалась, – о возможности открыть свое дело, свой фотографический салон, снять, действительно, помещение. Ей настолько не терпелось, что вскочила голышом с постели, начала искать на сайтах сарынской недвижимости объявления о сдаче помещений в аренду. Сокрушалась, что маловато предложений или всё окраины, глухие места. А доступность в наше время – первое дело. Вот, пожалуйста, в торговом центре «Спектр» бери хоть двести метров за умеренную плату, но где этот самый центр? За нефтебазой. А где нефтебаза? А там, где Сарынск фактически уже даже не город, там вокруг поля какие-то, совхоз какой-то пригородный. Построили сдуру, никто туда торговать не идет, вот и ищут теперь, кому бы сдать.
– У Павла Витальевича, что ли, помещение попросить? – размышляла она вслух.
– Это кто?
– Отец режиссера.
– А. Игоря?
– Егор его зовут. Ты имен совсем не запоминаешь.
– Это да. У меня зрительная память хорошая, а такая… как она называется?
– Наверно, умственная.
– Наверно. В общем, на имена, на тексты всякие. Книги не запоминаю. В школе какую-нибудь фигню типа «У Лукоморья дуб зеленый» не мог запомнить. Между прочим, картинку в книге помню до сих пор. И дуб, и сундук какой-то там, и башню с царевной. Витязи из воды выходят. До деталей, могу нарисовать. А текст – ни фига. «У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…» Вот, и сейчас не помню. Что там дальше?
Даша встала и, голая, размахивая руками, смеясь, продекламировала, что там дальше. Изобразила, как кот, выгибаясь, ходит по цепи кругом, как леший бродит, как русалка на ветвях сидит, как выходят тридцать витязей прекрасных во главе с дядькой. Царевну, которая в темнице тужит, тоже изобразила. И бурого волка, и Бабу-ягу, и как злой Кащей над златом чахнет.
– Там русский дух, там Русью пахнет! – закричала она, показывая в сторону комнат, где пахуче ужинали полуночные трудовые таджики, а потом бросилась на Володю, начала дурачиться.
Успокоилась, сказала:
– Видел бы ты, как ты на меня смотрел!
– А как?
– С огромной и большой любовью.
– С огромной или большой?
– С огромной и большой. Может, в самом деле, поженимся? Или давай так: мы поженимся, поживем счастливо года три, а потом разведемся. Другой вариант: я выхожу замуж, например, за Костякова, обираю его до нитки и выхожу опять замуж за тебя, но позже.
Володе эти разговоры не понравились.
– А с чего, кстати, он тебе помещение выдаст? – спросил он. – А у вас, что ли, уже такие отношения?
– Дружеские. Он захотел со мной дружить с первого взгляда. И заказал свои портреты. На память потомкам.
– Ты не говорила.
– Вот, говорю. Нет, я лучше за его сына замуж выйду. Тоже не бедный, но моложе. План такой же – обираю до нитки, а потом развод, выхожу замуж за тебя.
– А если нам сразу пожениться?
– Если сразу, я тебя быстро брошу.
Володя, подумав, сказал:
– Знаешь что, давай не шутить на эти темы, ладно? Сидит тут, рассуждает. Выйду замуж, брошу. У меня тоже есть мнение вообще-то. Я жениться на тебе не собираюсь.
– Разве? А предлагал.
– Из вежливости.
Как он хочет быть взрослым, ироничным, опытным. Как эти, подумала Даша. И какой он, на самом деле, хороший. А я сволочь, мне нравятся не хорошие люди, а крупные, крепкие – как Егор, как Павел Витальевич. Хотя Егор человек ненадежный, это ясно. Влюбиться может, но семья не для него. А Павел Витальевич хочет семью, детей. И если уж кого полюбит и возьмет в жены, это навсегда…
