Дэниел Мартин - Фаулз Джон Роберт (читаем книги txt) 📗

Я ждал, чтобы она согласилась или возразила. Дверь комнаты была открыта, и я слышал, как прошла к себе наверх девушка-француженка. Этажом выше тихо закрылась дверь, и мы расслышали над нашими головами слабый отзвук шагов – как когда-то, в совершенно иных обстоятельствах. Наконец Джейн сказала:

– Боюсь, в душе он так никогда и не повзрослел.

– Я не подозревал, что все связи между вами настолько порваны. Фактически оборваны напрочь.

– Наша семья стала похожа на те семьи, которые выживают лишь потому, что партнеры копят и хранят друг от друга свои тайны. Запретные зоны.

– Так не похоже на то, с чего начиналось.

– Я думаю, наша предположительная полная откровенность друг с другом всегда была несколько… – Она не закончила фразу.

– Ну, не вижу ничего предположительного в той полной откровенности, что заставила тебя рассказать ему о нас с тобой.

– Если не считать, что с того момента наш предположительный брак строился на тайне, о которой я ему ничего не сказала.

– Не так уж долго. – Джейн промолчала. – Когда же ты ему сказала?

– Когда мы были в Штатах. Летом.

– Как он это воспринял? Плохо?

Она потрясла головой, будто вновь переживая былое отчаяние, вздохнула:

– О собственном подсознании он всю жизнь знал ровно столько, сколько новорожденный младенец. Установился стереотип. Разумеется, тогда мы этого не поняли. Все задним умом крепки. Но мало-помалу, год от года, делиться друг с другом тем, что каждый из нас поистине чувствует по тому или иному поводу, становилось все более… Вроде бы козырей сбрасываешь. Делаешь что не положено.

– Но ты догадывалась, почему он хотел, чтобы я приехал?

– Подозревала, что тебя, так или иначе, попросят расплатиться за его раскаяние.

– Это слишком резко сказано.

– Тебе не пришлось большую часть жизни выслушивать лицемерные католические назидания. Я усмехнулся, по-прежнему сидя к ней спиной.

– А твоя новая вера от этого совершенно свободна?

– Ну, они по крайней мере говорят о спасении общества. Не личности.

Я вспомнил, что говорил Энтони о совершенствовании мира через совершенствование индивида. Должно быть, это было в какой-то мере попыткой задним числом изменить собственные убеждения, а то и реакцией на безнадежность, поселившуюся в душе женщины, с которой я сейчас разговаривал. Но мне не хотелось, чтобы наш разговор вылился в дискуссию на общие темы.

– Вот тебе и прямая причина того, что он сделал. Думаю, это все легко проглотят.

– А что им остается делать?

Каждую фразу, особенно эту последнюю, Джейн произносила так, будто она заключительная и разговор сейчас будет закончен. Я нащупал сигареты и предложил ей, ожидая, что она откажется и уйдет, но она взяла одну. Я встал, чтобы дать ей огня, потом снова сел в ногах кровати, на сей раз – к Джейн лицом. И вот теперь, не отрывая глаз от нижнего края занавесей, она заговорила сама:

– Мы уживались. Мы не были несчастливы в каждодневной жизни. Сходились во взглядах по очень многим вопросам. И о детях.

– Он еще кое-что мне сказал. Что бесконечно тебе благодарен.

Она сухо улыбнулась:

– Это называется «целование креста». У правоверных католиков.

– Не надо, Джейн.

С минуту она молчала.

– Я заставила его страдать, Дэн. Ужасно.

– Вы не говорили о том, чтобы разойтись?

– Несколько раз. До его болезни.

Послышался рокот замедлившей ход машины; я был почти уверен – кто-то приехал к нам. Машина даже остановилась было, но потом проехала дальше.

– Что же вам помешало?

– Самые тривиальные вещи. Что-то вроде чувства общей вины. Знаешь, когда столько наделано ошибок, разрыв кажется… как бы еще одной. И дети. – Джейн почти решилась поднять глаза: взглянула на изголовье кровати. – Особенно Пол. Ему, пожалуй, пришлось выдержать главный удар. Девочки понимают. Розамунд все знает, она… она мне очень помогла. Очень глубоко понимает все.

– Но почему ты сказала ему про нас?

Джейн покачала головой. Она теперь и сама не знала почему.

– Может, Церковь? Вся эта их галиматья о грехе и отпущении совершенно беспорядочно крутилась у меня в голове. Энтони – правдолюбец. Тогда я еще не поняла, что Энтони-правдолюбец на самом деле просто Энтони-мазохист. – Но это было сказано уже не с такой злостью, почти печально. – Может быть, он просто сделал неверный выбор. Но я не думаю, что это могло иметь значение. Никакой разницы не было бы, если бы я полностью соответствовала тому безупречному представлению обо мне, которое он себе создал. Гораздо важнее оказалась разница темпераментов… эмоций. Может, даже пороков. – Она состроила гримаску. – Наш брак не очень необычен. Почти стандартный северооксфордский брак.

– Он сказал, что много лет меня ненавидел.

– Нельзя слишком всерьез относиться к суждениям католиков-интеллектуалов о самих себе. Это их специальность – делать из обыкновенных мух высокоморальных слонов. Его не такая уж твердая уверенность в собственных мужских достоинствах постоянно подвергалась испытанию. Вот и все. Зато это дало ему прекрасную возможность сыграть роль Иисуса Христа, не отвергшего блудницу. – Джейн встала, взяла пепельницу с комода у двери и, прежде чем вернуться на свое место, поставила ее на кровать рядом со мной. – Как ты сказал за обедом. Про то, что в разрыве с Нэлл винишь только себя. У нас – то же самое.

– Ну, я не считаю Нэлл такой уж невинной овечкой.

– Конечно. Всегда виноваты оба. – Теперь она рассматривала свои руки, дымок, поднимавшийся от зажатой в пальцах сигареты. – Легко ему на смертном одре говорить, как он мне благодарен. В этом доме такие слова не так уж часто можно было услышать. – Она опять потрясла головой. – Просто нечестно. Если не говорить об этом вовремя, то какой смысл? – Теперь уже не она, а я молча ждал продолжения. – Мы очень хорошо научились определять запретные зоны. Было время, когда я просто начинала на него кричать. Потом мы стали для этого слишком цивилизованными. Лень ссориться. Можно прожить в роли Гедды Габлер 174 два часа. Но не десять же лет. – Мгновение спустя она добавила: – До смерти надоело всю жизнь биться над собственными проблемами.

– Очень хорошо тебя понимаю.

Очень тихо, чуть слышно сверху донеслась музыка: Жизель включила радио. Я представил себе, как девочка спешно пишет письмо домой или записывает что-то в дневник… И вдруг, откуда ни возьмись, прошлое вновь было с нами, были прежние мы, почти противоестественно, словно из потустороннего мира, в тишине, вовсе не похожей на ту, что так часто воцарялась здесь в эту ночь; эта тишина была прежней, той, что всегда помнилась, что была так свойственна прежней Джейн, была как бы выражением более серьезной стороны ее существа. Былая душевная близость, после всех этих лет, чуть тронутая печалью, сознанием тщеты и утраты, словно старое любимое платье, которое теперь уж и не надеть… я даже не был уверен, что мною не манипулируют, что Джейн не пытается сменить тактику, скрывая оборонительную позицию под притворной откровенностью. Надо было лишить меня запала, умерить мою пытливость – это она хорошо понимала и теперь представляла мне вполне банальную версию событий. Я никогда не верил в правильность теории о «благородстве» трагедии, о том, что лишь падение великих достойно трагедийного статуса. Но так как воспоминания детства обычно обретают чрезвычайно преувеличенный характер в неверной памяти взрослых, а всякое обращение к прошлому есть форма сентиментальной патетики, я понимал, что и сам не без греха, поскольку по-прежнему хранил благородную иллюзию о нашем общем прошлом. И все же – может быть, потому, что Энтони только что совершил столь далекий от банальности шаг – в том, что Джейн говорила, чувствовалась если и не полная, то хотя бы полуправда.

– А Нэлл знает об этом?

– В результате собственных умозаключений. – Она откинулась в кресле. – Но расспросов хватало. Впрочем, когда Энтони заболел, она перестала меня мучить. Кажется, она пыталась вызнать хоть что-нибудь у Роз, но…