Дэниел Мартин - Фаулз Джон Роберт (читаем книги txt) 📗

– Пей сам. Я не хочу. Право.

– Один глоток.

Она сдалась, отпила глоток и тут же поставила бокал на подоконник, у которого стояла.

– Я так жалею, что ты оказался втянутым во все это. Совершенно непростительно.

Я сказал как можно мягче:

– Тебе надо попытаться пожалеть его. Хоть чуть-чуть.

Она отвернулась, ища пепельницу. Потом с ненатуральной и вовсе не нужной тщательностью загасила в ней недокуренную сигарету.

– Я жалею нас обоих, Дэн.

На миг в ее голосе зазвучали более искренние ноты, чуть окрашенные отчаянием, истинным чувством. Но, словно тут же пожалев об этой крохотной уступке нормальным человеческим реакциям, Джейн взглянула на часы:

– Мне надо сообщить Розамунд. И Нэлл.

– Я сам позвоню. Через пару минут. Она заколебалась.

– Может, так лучше. Если не трудно.

– Конечно, нет.

Она глубоко вздохнула:

– Подумать страшно, сколько всего надо сделать. Все организовать.

– На твоем месте я позволил бы Нэлл заняться этим.

– Боюсь, назначат расследование.

– Ничего страшного.

– Они интересовались, придешь ли ты со мной завтра утром в больницу.

– Я и подумать не мог бы отпустить тебя туда одну.

– Мне так неловко…

– Не смеши.

Джейн потупилась. Она собиралась сказать что-то еще, но тут появилась Жизель с чайным подносом, и Джейн, казалось, обрадовалась возможности отойти – освободить место на мраморном кофейном столике у камина. Девушка жестом выразила готовность уйти, но Джейн заставила ее остаться. Я сдался, отказался от чая, пошел и взял свой бокал с виски; потом предложил позвонить Нэлл.

Выйдя в холл, я помолился про себя, чтобы к телефону подошел Эндрю; и – после долгой паузы – мольба моя была удовлетворена. Какое облегчение – услышать наконец нормальную человеческую реакцию – потрясение, сочувствие; услышать мужской голос, высказанные мужчиной мысли. Я пресек его попытки немедленно выехать, хоть он и сказал, что в Комптоне тумана практически нет. Они могут приехать в Оксфорд завтра, примерно к ленчу. Нет, Джейн лучше сегодня не говорить с Нэлл; да, конечно, я передам ей, что они «совершенно ошарашены, потрясены до глубины души». Да, да, я постараюсь продержаться до их приезда. Да, разумеется, я тоже очень хочу снова с ним повидаться.

Я вернулся в гостиную, а Джейн взяла свою чашку с чаем и сменила меня у телефона. Разговор длился минут двадцать, а то и дольше, а я тем временем пытался разговорить девочку-француженку: откуда она, давно ли в Оксфорде… из Экса в Провансе, всего месяц… видимо, младшая дочь Джейн жила некоторое время в их семье, когда была во Франции. Я и представить себе не мог, что же она о нас думает: ох уж эти англичане, с их флегматичностью и холодной как лед кровью, с их инфантильными вопросами о Сезанне и о грозящей Лазурному берегу гибели. Но вернувшаяся от телефона Джейн вела себя более нормально и, казалось, снова обрела обычно свойственную ей деловитость. Розамунд поплакала, потом, видимо, решила, что все это к лучшему… она тоже приедет к ленчу. Потом занялись вещами вполне банальными: что Жизель надо будет утром купить, где кто будет спать, когда и как сообщить Полу и во Флоренцию – Энн, и…

Около половины первого Жизель отправилась в кухню с подносом чайной посуды, а Джейн отвела меня в мою комнату – комнату отсутствующего Пола. Я увидел на стене два больших листа: один – с графическим изображением английских архитектурных стилей, на другом красовались средневековые доспехи, со всеми деталями, причем указано было название каждой детали и объяснено ее назначение. Масса книг и пугающе неожиданное отсутствие вещей, какими мальчик этого возраста обычно украшает свою комнату. Пол явно увлекался историей, и я уже сейчас чуял в нем будущего профессора. Джейн бегло осмотрела комнату – есть ли тут все, что мне может понадобиться. Она опять играла роль хозяйки, принимающей чужака из университетской среды, человека слишком выдающегося – или слишком ненадолго заехавшего, – чтобы обременять его своими личными бедами и тривиальными заботами.

– Тебе не нужно будет помочь, Джейн?

– Нет. Право, не стоит беспокоиться. Я в порядке. – Она глянула вниз, на кровать между нами. – Надеюсь, матрас не слишком жесткий.

– Моя дорогая, меня беспокоит жесткость вовсе не матраса. Она на мгновение встретилась со мной глазами; я не улыбался.

– Каждый пытается выжить как умеет.

– Энтони по крайней мере был со мной откровенен.

Она отвернулась к окну. Занавеси были уже задернуты, но Джейн попыталась стянуть их поплотнее, потом принялась теребить их края. Еще раньше она сняла жакет, и теперь в том, как она стояла, без всякой необходимости теребя занавеси, было что-то от детского упрямства, когда сам упирающийся ребенок хочет, чтобы его наконец уговорили.

– Энтони говорил мне, что не все у вас хорошо сложилось. – Я подождал ответа, но Джейн промолчала. – Что бы он сам ни имел в виду, решившись на этот страшный шаг, не может быть, чтобы нам с тобой нечего было сказать по этому поводу. – Тут я решил предложить и более практичный подход к проблеме: – В любом случае нам просто необходимо решить, что мы будем говорить завтра. При посторонних.

Джейн наконец-то повернулась ко мне лицом; на меня она по-прежнему не смотрела.

– Ты, наверное, страшно устал.

– Все еще живу по калифорнийскому времени. Сядь, пожалуйста.

Позади нее, в углу комнаты, у письменного стола стояло виндзорское кресло 173. Она обернулась посмотреть, будто впервые была здесь, подошла, чуть подвинула кресло и села, сложив на коленях руки, вполоборота ко мне. Я сел в ногах кровати, отвернувшись от Джейн.

– Можно, я расскажу тебе, что он мне сказал?

– Если ты считаешь, что это поможет.

Я наклонился вперед, оперся локтями о колени и заговорил, тщательно выбирая слова: о его самообличениях, о том, как он понял, что во время их совместной жизни деформировал ее истинную натуру, изменял ее личность; о моих возражениях ему; о том, как он спросил меня – откуда же мне знать реальное положение вещей после стольких лет? – и о моей неспособности толком ответить на это. Я замолчал. Молчала и Джейн. Потом спросила:

– А он сказал тебе, почему заговорил с тобой обо всем этом?

– Он сказал, что ты рассказала ему о нас с тобой. До вашей свадьбы.

Многозначительное замешательство. Но голос ее прозвучал спокойно:

– Да. Это правда. Я ему рассказала.

– Жаль, я не знал об этом. – Она промолчала. – А он предположил, что истоки всех неудач именно в этом.

– В том, что я ему рассказала? Или – что мы тебе не сказали?

– Кажется, он считал – и в том, и в другом. В этой всеобщей игре в прятки.

– Мы ведь обсуждали, говорить тебе или нет. Тогда нам казалось, что есть основательные причины не говорить.

– И какие же? – Молчание. Я набрал в легкие побольше воздуха. – Джейн, все будут интересоваться тем, почему он выбрал именно этот момент. Мы не можем сейчас не поговорить об этом.

И снова пауза. Потом она сказала:

– Твои отношения с Нэлл?

– И больше ничего?

– Я думаю, у меня просто инстинкт самосохранения сработал. Я чувствовала, что в каком-то смысле предала тебя. И Энтони. А ему было приятнее делать вид, что он тебя простил втайне от тебя. Потому что тогда не надо было бы открыто признать, что на самом-то деле не простил и никогда не простит. – Она помолчала, потом добавила: – Всегда можно найти основательные причины, чтобы делать то, что хочется.

– Он все время говорил о необходимости исправить неудачный проект. Я полагаю, что за всем этим крылось представление о каком-то мифическом истинном союзе – нашем с тобой браке, который он… которому он помешал. – Джейн опять не откликнулась на молчаливое приглашение высказаться. – Вроде бы ты – запертый шкаф, единственный ключ от которого в моих руках. А у меня создалось впечатление, что он не только живет в прошлом, но еще и зачеркнул для себя всю последовавшую за этим прошлым реальность. Я попытался сказать ему об этом. Не думаю, что он меня услышал.