Жюль Верн - Борисов Леонид Ильич (книга читать онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
— А теперь откройте окно, — попросил он Этцеля. — Что-то трудно, тяжело дышать.
И вдруг, забыв об ужине и прогулке, он заторопился, попросил проводить его туда, где он оставил свое легкое светлое пальто, шляпу и трость, и, несмотря на уговоры Этцеля и Жюля Верна, оделся и сказал:
— Старости не сидится на месте, — ей всё кажется, что она не старость, а только очень длинно, томительно длинно, прошедшая жизнь. Надо уезжать на родину, а там… Позвольте, я поцелую вас, дорогой мой Жюль Верн! И вас, месье Этцель!
Посидев еще с полчаса, распростился со своим издателем и Жюль Верн. Дома он заперся в своей башенке и погрузился в думы. Он уже видел этот большой кусок, оторвавшийся от земли и носящийся в мировом пространстве.. Неправдоподобно? Следует сделать так, чтобы это было правдоподобно. Много невероятного, мало правдоподобного и в жизни на земле. Истории, кем-то рассказанной, верят потому, что знают рассказчика, знают жизнь и ее фокусы. Приходит писатель и сочиняет нечто такое, чего не было, но что могло быть, и писателю верят — не потому, что он хороший рассказчик, и, конечно же, не потому, что читатель знает жизнь и ее фокусы, а потому, что сочинитель обладает способностью, даром убеждения, — он и лжет, а ему верят…
Вот Этцель предлагает совместную работу с Лавалле — вместе с ним писать географию Франции. Этцель обещает хороших художников, лучшие карты. Этцель готов пойти на любые затраты. И дает срок в пять лет, в то же время требуя, по старому, заключенному еще с Этцелем-отцом, договору, два романа в год.
«Что ж, — думает Жюль Верн, — пожалуй, соглашусь. Это будет своеобразным отдыхом — переключение с романа на… Позвольте, какое же переключение, если старый договор остается в силе!.. Гм. И всё же соглашусь — буду работать с Лавалле!»
Он встает с кресла, прохаживается по кабинету, думает, что-то напевая.
«Кто-то совсем недавно назвал меня бытописателем космоса, — вспомнил он одну журнальную статью. — Лестно, очень лестно! И я должен прибавить еще лести от себя, я должен знать, кого именно поселить на этой маленькой планете, в каком именно месте потеряет земля часть своего пространства. О, как интересно!»
Он потер ладонь о ладонь, тряхнул головой, подошел к окну, растворил его настежь. Из сада повеяло крепким настоем цветов, нагретой за день земли.
«О, как интересно! — повторил он, вздыхая. — И на этом кусочке планеты люди будут вести себя так же, как на планете до катастрофы. А что им остается делать? Они по-прежнему несут то же сознание — они те же существа, с той лишь разницей, что вот эта беда несколько серьезней всех других. Но какие новые чувства приобретут они? Увеличится страх, отшлифуется ненависть, крылатой станет зависть и оглохнет любовь.
Вот тут уже вступает в свои права наука, и здесь нельзя ошибиться. Следует помнить завет Гюго относительно служения родине, прогрессу, человечеству. Каждый сюжет, каждую деталь приключения в романе необходимо напитать мыслью о будущем, а будущее — это свет и благо всех народов.
Утром следующего дня Жюль Верн набросал первые строки своего нового романа, который спустя неделю уже получил очертания, сосудики живого организма налились кровью, заработало сердце. Спустя месяц Жюль Верн написал на папке, в которой хранились черновики первых глав романа, название его: «Гектор Сервадак». Спустя еще полгода Этцель написал на рукописи: «В набор». Незадолго до рождественских каникул школьники старших классов получили от Жюля Верна ответ на свое письмо. В ответе было 350 страниц.
— А теперь я отдохну, сяду на корабль, возьму собаку, сооружу тайну, придумаю капитана лет четырнадцати-пятнадцати, и уже только потом…
— Потом? — нетерпеливо произнесла Онорина.
— Напишу роман о войне. Я просматривал немецкие газеты, и для меня несомненно, что германские промышленники и финансовые деятели не успокаиваются, они вырабатывают планы новой войны. Необходимо обуздать их. Я должен сделать это в моем романе. Никому не приходит это в голову, пусть займется этим Жюль Верн — писатель для юношества!..
Жюль Верн не питал ненависти к немецкому народу, но в сердце его еще живы были воспоминания о национальном позоре и унижении его родины в 1870 году. Слово «Седан» в сознании его было синонимом слова «позор». Он хорошо помнил те дни, когда немецкие войска обложили Париж. Двадцать восьмое января 1871 года казалось ему самой черной датой истории и его личной жизни. Жюль Верн был по-детски наивно уверен в том, что силы прогресса рано или поздно восторжествуют на всем пространстве земного шара и уничтожат носителей зла. Слова «Добро» и «Зло» он всегда писал с большой буквы.
«Профессор Шульце, — писал Жюль Верн в наброске конспекта своего нового романа „Пятьсот миллионов Бегумы“, — строит военный город, в котором сосредоточены предприятия, вырабатывающие орудия смерти. Шульце мечтает при помощи сверхмощной пушки уничтожить свободный город Франсевиль. 500 миллионов в качестве наследства оставлены Шульце и его родственнику французу Саразену. Люди неодинаково используют эти колоссальные деньги. Город-коммуна и гигантская пушка, способная разрушить коммуну француза. Снаряд летит на тридцать миль. Но снаряд летит дальше этих тридцати миль, и пакостник Шульце погибает от своего же изобретения: обычная гибель всякого зла. Француз продолжает свою утопическую работу…»
— Никого не пускайте ко мне, — распорядился Жюль Верн, принимаясь за новый роман. — Меня нет дома. Забудьте обо мне, — я уехал.
— А почта? — спросила Онорина.
— Никакой почты!
— А посетители из Парижа? Что ж, прикажешь им говорить неправду?
— Я не приказываю, но прошу. До сих пор ты была правдива. Две-три недели, месяц… ну, два месяца постарайся наверстать упущенное и лги направо и налево вместе со всеми нашими слугами!
— А мы — растерянно спросила Онорина.
— Вы меня будете видеть дважды в день — утром и вечером минут по тридцать, не больше.
— Нам этого мало!
— Мне тоже. Вспомни изречение известного тебе мудреца Барнаво: «То и хорошо, чего мало».
— Позволь мне на минуту заменить Барнаво, — нашлась Онорина. — Ты собираешься написать сто романов!
— Это совсем немного, приняв во внимание, как быстро и жадно читают книги школьники старших классов! Если мне удастся прожить девяносто лет, я напишу сто пятьдесят романов, Онорина!
Жюль Верн уединился в своем кабинете и засел за работу. Но тут начались неприятности, которые Барнаво, наверное, назвал бы весьма приятными: Жюля Верна избрали в члены муниципалитета Амьена и поручили ему наблюдение и заботы о народном образовании в «столице департамента Соммы» с населением в пятьдесят тысяч человек. Раз в неделю приходилось заседать, не менее одного раза в месяц — посещать школы. Педагоги не давали покоя писателю, а он всё чаще и чаще посматривал на мачты своего «Сен-Мишеля» и однажды, замыслив побег, укрепился в этом решении.
«Правда ли, что вы, как об этом говорят и пишут, ни разу не покидали границ Франции? — спрашивал Жюля Верна один из его почитателей в письме из Лондона. — Правда ли, что у вас есть глобус диаметром в два метра и лучший атлас мира?..»
«Совершеннейшая правда, — отвечал Жюль Верн своему почитателю. — Я сижу дома и никуда не показываюсь. За всю свою жизнь я посетил только три города: Нант, Париж и Амьен. Правда, что у меня есть глобус, но диаметром не в два, а в три с половиной метра. Моему атласу мира завидует главный штаб Великобритании. С почтением Жюль Верн».
«Сен-Мишель» взял курс на Средиземное море. Капитан попросил хозяина яхты снабдить его подробностями плавания.
— Куда вам будет угодно, — сказал на это хозяин. — Посоветуйтесь с моим братом и его сыном, спросите себя, где бы вам хотелось побывать, в каком кабачке выпить. Почему так печальны, дорогой Олива?
Капитан ответил, что он в жизни своей ни разу не испытывал счастья.
— Впрочем, — улыбнулся он, — я здоров, не чувствую своего возраста, выражаясь вашими словами, месье, — я нахожусь в полосе устойчивой, хорошей погоды жизни!
