Полное собрание рассказов - Воннегут-мл Курт (книги TXT, FB2) 📗

Сюзанна вышла босая, в ушах серьги-обручи, на щиколотках бубенцы. Легко держа Фуллера за руку, она повела его вниз по лестнице и начала свое неспешное, будоражащее, звонкое шествие по деревне — мимо винной лавки, мимо страхового бюро, агентства недвижимости, закусочной, мимо поста Американского легиона и церкви — к всегда людной аптеке.

— А теперь улыбнись и будь милым, — сказала Сюзанна. — Докажи, что не стесняешься меня.

— Ничего, если я закурю? — спросил Фуллер.

— Как приятно, что ты спрашиваешь, — просияла Сюзанна. — Конечно, ничего!

Левой рукой уняв дрожь в правой, капрал Фуллер прикурил сигарету.

Капелька за капелькой

И вот, Ларри больше нет.

Мы, холостяки, — люди одинокие. Если бы не это дурацкое одиночество, вряд ли я стал бы другом Ларри Уитмена, баритона. Ну, может, не другом, а приятелем — в смысле, я проводил время в его обществе, а нравился он мне или нет, это вопрос отдельный. Я пришел к выводу, что с возрастом холостяки становятся все менее требовательными к людям, которых допускают в круг своего общения, — и, как и все остальное в их жизнях, друзья превращаются в привычку, в некую неизбежную данность. К примеру, Ларри был до жути тщеславен и полон самомнения, чего я терпеть не могу, но при этом не один год я его регулярно навещал. «Регулярно» в данном случае означает, что я навещал Ларри каждый вторник, под вечер, от пяти до шести. Холостяки — рабы своих привычек. Если меня спросят под присягой, где я был в пятницу вечером такого-то числа, надо просто прикинуть, где я собираюсь быть в следующую пятницу, — скорее всего в пятницу, о которой идет речь, я был именно там.

Здесь же следует заметить, что я ничего не имею против женщин, но холостяком остался по собственному желанию. Да, холостяки — люди одинокие, только я убежден: женатые одиноки в той же степени, но на них еще висят иждивенцы.

Говоря, что ничего не имею против женщин, я могу привести несколько имен, и, пожалуй, мое общение с Ларри наряду с привычкой объясняется именно их присутствием в его жизни. Некая Эдит Вранкен, дочь пивовара из Скенектади, которой хотелось петь; Джейнис Гарни, дочь хозяина скобяной лавки из Индианаполиса, которой хотелось петь; Беатрикс Вернер, дочь инженера-консультанта из Милуоки, которой хотелось петь; и Эллен Спаркс, дочь оптовика-бакалейщика из Баффало, которой хотелось петь.

Этих симпатичных девиц — по одной, в упомянутой последовательности — я встретил в студии Ларри, которую правильнее назвать просто квартирой. К своему доходу оперного певца Ларри добавлял гонорары от уроков пения, которые он давал жаждущим петь богатым милашкам. При всей своей мягкости — просто подогретый пломбир! — Ларри был могучим здоровяком и напоминал дровосека с университетским образованием, если таковые встречаются в природе, или сержанта канадской конной полиции. Казалось, его громовым — а как же иначе! — голосом можно запросто стереть камень в порошок. Все его ученицы неизбежно в него влюблялись. Если спросите, как именно они его любили, я отвечу вопросом на вопрос: на какой именно стадии цикла? На первой Ларри был любим как отец. Потом его любили как благожелательного наставника, а уже совсем потом — как любовника. А потом происходил, по выражению Ларри и его друзей, выпуск, не имевший ничего общего со статусом новоиспеченной певицы, зато напрямую связанный с циклом привязанности. Ключом к выпуску становилось слетавшее с уст ученицы слово «брак».

Ларри был неким подобием Синей Бороды, можно сказать, эдаким везунчиком — пока фортуна не повернулась к нему спиной. Эдит, Джейнис, Беатрикс и Эллен — последняя группа выпускниц — любили и были поочередно любимы. И поочередно же были отправлены в отставку. Все они отличались завидной внешностью, но в местах, откуда они пожаловали, уже подрастала смена, и эти другие садились в поезда, самолеты и автомобили, чтобы прибыть в Нью-Йорк — им хотелось петь. Так что с пополнением проблем у Ларри не было. А раз так, не возникало и соблазна пойти на некий долгосрочный проект, например, брак.

Жизнь Ларри, как это часто бывает с холостяками, но в ярко выраженной степени, была расписана по минутам, и женщинам, как таковым, в этой жизни отводилось совсем мало времени. Время для очередной фаворитки он ограничивал, если быть точным, вечерами по понедельникам и вторникам. Уроки, ланч с друзьями, репетиции, парикмахер, два коктейля со мной — все делалось строго по графику, от которого он никогда не отклонялся больше чем на несколько минут. Студия его тоже была именно такой, какой он хотел ее видеть, то есть местом для всех его занятий, в ней было все, что ему требовалось, и наоборот — в ней не было ничего, с его точки зрения, лишнего. Возможно, в ранней молодости он и помышлял о женитьбе, но со временем женитьба стала невозможной. Если раньше у него и оставалось хоть сколько-то времени и пространства, куда втиснуть жену, теперь втискивать ее было абсолютно некуда.

— Привычка — вот в чем моя сила! — как-то заявил Ларри. — Они бы с радостью захомутали Ларри, так? И переделали его на свой лад, да? Прежде чем заманить меня в ловушку, меня надо выкурить из моей колеи, а это невозможно. Уж так я эту уютную колейку люблю. Привычка — Aes triplex.

— Это как? — спросил я.

— Aes triplex — тройная броня, — последовал ответ.

— А-а. — Куда лучше подошло бы выражение Aes Kleenex, бумажная броня, но в то время ни он, ни я этого не знали. То была полоса Эллен Спаркс, она совершала восхождение к вершине, на которой восседал Ларри — на смену свергнутой пару месяцев назад Беатрикс Вернер. Увы, от предшественниц Эллен мало чем отличалась.

Я сказал, что ничего не имею против женщин и привел в качестве примера студенток Ларри, включая Эллен. Да, я был не против — с безопасного расстояния. Когда Ларри, шествуя через очередной амурный цикл с фавориткой, переставал быть отцом и плавно переходил в более интимное качество, отцом становился я. Отцом, скажем прямо, анемичным и малоубедительным, но девушки доверяли мне свои тайны и испрашивали моего совета. Консультант из меня был еще тот, потому что ничего умнее, чем «да ладно, какого черта, молодость дается один раз», я придумать не мог.

Это же я сказал и Эллен Спаркс, умопомрачительной брюнетке, которую едва ли могли огорчить мысли о деньгах или нехватке таковых. Во время разговора голос у нее был вполне приятный, но стоило ей запеть… казалось, голосовые связки перебираются в носовые пазухи.

— Гундосый варганчик, — комментировал Ларри, — исполняющий итальянские арии с вайомингским акцентом. — Но продолжал с ней заниматься, потому что Эллен очень даже радовала глаз, не задерживала плату за уроки и даже не замечала, что Ларри менял стоимость занятия в зависимости от того, сколько ему в данный момент требовалось.

Я как-то спросил, с чего это ей взбрело в голову стать певицей, и она сказала, что опера — ее страсть. Этот ответ ей казался вполне уместным и достаточным. Видимо, Эллен просто хотелось вырваться из домашней тюрьмы и посорить денежками там, где ее никто не знает. Возможно, она сложила в шляпу бумажки с надписями: «музыка», «театр», «живопись» и так далее — и вытянула «оперу». При этом к своей миссии она подходила куда серьезнее многих. Например, одна девица на папенькины денежки сняла себе люкс и для расширения кругозора подписалась на несколько общественно-политических журналов. Каждый день она по часу с религиозным рвением подчеркивала в них все, что считала достойным внимания. Перьевой ручкой стоимостью тридцать долларов.

Итак, играя роль нью-йоркского отца Эллен, я выслушал ее заявление — как до этого ее предшественниц — о том, что она любит Ларри и что, как ей кажется, он отвечает ей взаимностью. Она говорила мне это с гордостью: как же, еще и полгода не прожила в Нью-Йорке, а на нее положил глаз такой знаменитый человек. Вкус победы был вдвойне приятен, потому что, как я понимал, в родных краях ее умственные способности оценивались весьма низко. Потом Эллен сбивчиво поведала мне о сокровенном: вечера за бокалом вина, мудреные беседы об искусстве.