Дитя эпохи - Житинский Александр Николаевич (бесплатная регистрация книга txt) 📗
Я мигом себе представил лицо шефа в рамке телевизора. У меня энергичное воображение. Картина получилась настолько нелепой, что у меня потеплели уши.
– Он не пойдет, – сказал я.
– Пойдет, – заявил Симаковский. – Дадут полтинник, и пойдет! Чем он занимается?
– Рассеянием электронов на примесях, электрон-фотонным взаимодействием... – начал перечислять я.
– Кто его изобрел?
– Никто его не изобретал. Оно всегда было, – сказал я.
Откровенно говоря, я боялся называть фамилии. Во-первых, там все очень запутано, а во-вторых, у Симаковского с его общительностью вполне могли оказаться знакомые однофамильцы.
– Ладно, – сказал Симаковский. – Прометеев найдем после.
Он поставил на стол пишущую машинку, заправил в нее четыре листа бумаги, переложенные копиркой, и отстучал заголовок:
Ю.П. СИМАКОВСКИЙ-ГРУДЗЬ
«ОГОНЬ ПРОМЕТЕЯ»
Симаковский раскрыл скобки и спросил:
– Как называется наука?
– Физика твердого тела, – сказал я.
– Ха-ха-ха! – рассмеялся Симаковский. – Надо же! Твердого тела!
Это ему очень понравилось. Он написал «физика твердого тела», закрыл скобку и несколько раз перевел рычаг.
– Слева пишем, что показывать. Справа – что говорить, – сказал он и понесся дальше.
На всей первой странице он решил показывать огонь крупным планом. При этом диктор должен был излагать легенду о Прометее. Ту, которую я уже излагал. У Симаковского она получилась красочнее. Прометей у него был прибит к мрачной, выжженной солнцем скале, а орел выглядел совсем несимпатично. Орел был явно фашистского вида.
– Чем ты работаешь? – бросил через плечо Симаковский.
– Головой, – сказал я.
– Да не то! Прибор там у вас есть какой-нибудь?
– Лазер, – сказал я. Это была первая данная мною консультация.
Симаковский отбарабанил слева: «Лазер крупным планом». Справа он написал большими буквами: ВЕДУЩИЙ. И остановился. Далее должен был следовать текст ведущего.
Грудзь набил трубку и закурил. Начиналось подлинное творчество. Трубка не помогла, и Симаковский выпил коньяку. Коньяк помог. Грудзь написал: «Мы с вами находимся в лабо-». Строчка кончилась. Страница тоже. Он вынул закладку и полюбовался ею. На странице не было ни единого исправления. Грудзь был настоящим профессионалом пера. Даже еще лучше. Он был профессионалом машинки.
– Знаешь, сколько это стоит? – спросил он. – Примерно пятнадцать рублей.
Я мысленно взял тридцать процентов. Получилось четыре пятьдесят. Такова была стоимость слова «лазер», произнесенного мною. У меня в желудке образовался комочек холода, потому что я решил, что занимаюсь жульничеством. Не знаю, может быть, оперные певцы за свои слова получают и побольше. Но они их поют.
– Хватит на сегодня, – сказал Симаковский.
Он вручил мне один экземпляр страницы с легендой о Прометее, и мы расстались. Я вышел от Симаковского, и уже на лестнице мне почему-то захотелось послать это дело подальше. Впоследствии таких минут становилось все больше.
Еще через день я позвонил Симаковскому, чтобы продолжить работу над сценарием. К этому времени я уже кое-что придумал и раскопал корифеев физики твердого тела. Тех, которые уже отдали себя человечеству полностью, и других, у которых еще что-то осталось отдать. Шефу я ничего пока не говорил.
Я позвонил, но Симаковского не оказалось дома. Не оказалось его и спустя сутки, потом двое и трое. Я встревожился. Мне пришла в голову печальная мысль, что Грудзь умер. Зря он все-таки умер, не успев отразить служения людям!
Еще день я соблюдал траур, а потом на душе стало легко, потому что все разрешилось само собой. Хорошо, что я ничего не сказал шефу!
Кончалась отведенная Грудзем неделя на сотворение сценария. Еще немного, и я был бы вне опасности. Но тут мне позвонили на работу со студии.
– Мы ждем завтра сценарий, – сказал женский голос.
– С кем я говорю? – спросил я.
– С редактором передачи. Моя фамилия Морошкина. Зовут Людмила Сергеевна.
– А где Симаковский? – спросил я.
– Как где? – удивилась трубка. – Это вы сами должны знать. Как у вас со сценарием? Передача включена в план. Сценарий должен быть завтра в четырнадцать на столе у главного. До свидания!
Из этой речи мне очень не понравились следующие слова: «план» и «на столе у главного». Такими словами не шутят. Я понял, что завтра в четырнадцать на столе у главного будет лежать нечто, называемое сценарием. Оно будет лежать там, даже если обоих авторов уже не будет в живых. Даже если произойдет наводнение или на город свалится метеорит. Такова сила слова «план».
Я поехал к Грудзю и до ночи ждал его у дверей квартиры, чем возбудил подозрение соседей. Они по очереди звенели дверными цепочками и высовывали носы из щелей. Им очень не понравилось, что какой-то тип прогуливается по лестничной площадке. На мои вопросы о Симаковском они поспешно захлопывали двери.
Когда я вернулся домой, жена подала мне телеграмму: «СРОЧНО ВЫЕХАЛ ИРКУТСК ТЧК ПЕРВЫЙ СЦЕНАРИЙ СДАЙ САМОСТОЯТЕЛЬНО ТЧК ПРИВЕТ СИМАКОВСКИЙ».
– Привет, – сказал я. Телеграмма была из Казани.
– Связался с Грудзем – полезай в кузов, – сказала жена.
– Ненавижу каламбуры! – сказал я.
Ницоцо
Первый сценарий я писал от полуночи до шести утра. Шесть часов я, как Прометей, отдавал себя людям. Слева я писал, что показывать, справа – что говорить. Ни разу не перепутал. В кроватке светилось спящее личико сына. Оно меня вдохновляло.
Перед своим мысленным взором я поместил экран телевизора и старался заполнить его интересной информацией по физике твердого тела. Чтобы зрители не очень скучали, я включил в сценарий музыку Баха, стихи Ломоносова, репродукции полотен кубистов и песни Таривердиева. Время от времени, следуя заветам Симаковского, я показывал огонь крупным планом.
В сценарии было очень много служения, горения и отдавания себя людям.
Летняя ночь давно кончилась, когда я написал: «Мы попросили доктора физико-математических наук Виктора Игнатьевича Барсова рассказать о сегодняшнем дне физики твердого тела». «На экране В.И. Барсов», – добавил я слева. «Здравствуйте, шеф!» – виновато пробормотал я.
И тут заголосил сын. Жена встрепенулась, взглянула на меня и сказала:
– Ты что, рехнулся? Тебе же сейчас на работу...
– Знаешь, сколько это стоит? – спросил я, как Симаковский, потрясая исписанными листами.
– Сколько? – спросила жена, просыпаясь по-настоящему.
– Не знаю, – сказал я. – Вероятнее всего, это бред. Но я сделал все, что мог.
Я пришел на работу и спал там до обеда в фотолаборатории. Потом меня разбудила лаборантка Неля, я отпросился у шефа и поехал на студию. Шеф уже знал, что я сотрудничаю на телевидении по рекомендации заведующего кафедрой. Поэтому он не чинил препятствий.
На студии в бюро пропусков мне выдали жетон и сказали, в какую комнату идти. Я пришел в эту комнату.
Это было длинное помещение, уставленное письменными столами. Между ними бегали люди, натыкаясь друг на друга. Каждый делал какое-то свое дело. В конце помещения находилась дверь, на которой было написано «Главный редактор». Справа, у окна, сидел юноша с длинными волосами и смотрел через стекло в небо. Глаза его выражали тоску и отчаянье. Время от времени юноша отрывал взгляд от неба и что-то писал на бумажке.
Слева у стола сгрудились какие-то люди, каждый из которых держал перед носом лист бумаги. Они напоминали хористов на спевке. В центре группы находился человек азиатского вида. Ему в ухо непрерывно шептала девушка. Азиатский человек блаженно щурился, кивал и повторял одно загадочное слово:
– Ницоцо... Ницоцо...
Вскоре я понял, что могу проторчать здесь весь день, но никто не обратит на меня внимания. Меня обходили, как неодушевленный предмет. Как несгораемый шкаф или дорическую колонну. Никто на меня даже не смотрел, поэтому трудно было начать расспросы.
Внезапно дверь главного редактора распахнулась, и оттуда вылетела растрепанная, как воробей, женщина. Она ринулась к графину с водой, на ходу распечатывая пачечку таблеток. Руки у нее дрожали. Она забросила таблетку в рот и запила водой. После этого женщина беззвучно выругалась. Я даже понял, каким словом. Повторять его не буду.
