Яма слепых - Редол Антонио Алвес (прочитать книгу TXT) 📗

Дамы разделили между собой блошиное расположение, чувствуя, как блохи впиваются им в бедра в том самом месте, где предназначенное для верховой езды платье особенно плотно прилегало. И это, пожалуй, больше, чем что-нибудь, заставило Жулинью, которой предлагали руку помощи, подняться и выйти из хижины.

Свежий утренний воздух успокоил ее. Напоил кровь кислородом.

– Как эти блохи прожорливы. Они просто съели меня… Став невольным свидетелем разговора, состоявшегося между дамами, которые решили дать возможность и Констансе Бонфин разделить это кровопускание, То Ролин отпустил шутку: «Хижина эта типична, очень типична, нужно обязательно побывать в ней, чтобы понять происхождение всех па фанданго».

– Теперь я твердо уверена, что способна исполнить фанданго, – сказала, почесываясь, но уже улыбаясь, Жулинья. Но как только вышла Изабел, с ужасом оглядывавшая свою блузку, которую осаждали насекомые, нервы Жулиньи сдали и она принялась хохотать, подпрыгивая на скамье, которую ей предложили для отдыха. Страх как рукой сняло.

Потом она пришла в восторг от надетой на нее пастушеской одежды, припомнив Дона Мигела, своего короля, – настоящего, подлинного монарха крупных землевладельцев, который столько раз появлялся в одежде пастуха среди здешнего народа, безумно радовавшегося, потому что король шел во главе стада быков на скотный двор или арену, где его величество выступал в качестве форкадо, бросавшегося, правда под присмотром пастухов, на рога быку. Португальский трон, если бы не мания людей во всем быть одинаковыми, должен бы быть на вольном воздухе, в поле, или вовсе заменен конем, говорила Жулинья Бонфину, потомственному либералу по происхождению и убеждениям, который, молча, думал: «Прямое назначение красивой женщины – постель, особенно такой темпераментной, как Жулинья!»

Своенравная Жулинья высказалась против того, чтобы завтрак был подан где-то в другом месте. Почему же, здесь так симпатично, и они вроде бы стали бедными, без гроша за душой, и оторванными от всего мира; она даже предпочитала есть то, что найдется в этой хижине, словом – попробовать настоящий завтрак лезирийца.

Мужчины были с ней согласны.

Как хозяин, Релвас счел необходимым удовлетворить желание каждого, для чего и послал двух слуг на поиски настоящего завтрака для тех, кто не разделял нелепых вкусов Кинтелы, никогда не упускавшей случая показать свою экстравагантность. То Ролина заботило только, чтобы было вино, белое и красное, и, конечно же, багасейра [55] а не вода, так как нет ничего хуже воды – от нее в животе лягушки заводятся.

Маргарида Меданья похолодела, услышав заявление Ролина.

– Какие лягушки?

– Зеленые, моя дорогая. Зеленые лягушки…

– От здешней воды, конечно?

– Нет, нет. Лягушки заводятся от любой воды.

Только теперь она поняла, что землевладелец шутил, шутил, стараясь скрыть отвращение в откровенном смехе. А у нее, заметила она, даже в животе завертело. На что в ответ брат назвал ее наивной, дав тут же более верное определение, «дура». Мария до Пилар поднялась на дамбу, злясь, что из-за Жулиньи Кинтела она должна проводить здесь время и выслушивать плоскости Ролина и любезности Салгейро, всерьез вошедшего в роль влюбленного.

Салса принялся за приготовление бакальао, [56] размельчая сушеную треску и приправляя ее со всей щедростью хорошим домашним оливковым маслом, уксусом и перцем, так что потекли слюнки, так-то! в то время как другой пастух в двух жестяных кастрюлях готовил белую фасоль со свининой на костре, разведенном из воловьего навоза. Жулинья Кинтела в облегающем ее тело костюме пастуха, надетом поверх другой одежды, найденной в маточной конюшне, продолжала выставлять себя напоказ, прекрасно зная, что ее бедра и груди особенно выделяются в облегающих ее штанах и прилипшей к телу рубахе, и не отходила от поваров, все время снимая пробы.

– Это необыкновенно! Чудо! – восклицала она, явно преувеличивая их совершенство, чтобы побудить к разговору остальных дам, сидевших молча. Мария до Пилар вернулась в хижину и тут же решила совершить прогулку на гнедом. «Проедусь немного», – сказала она брату. Ее слова тут же вывели Кима Салгейро из безнадежной скуки, в которую его вверг спор, затеянный Мигелом Жоаном и То Ролином из-за Жулиньи, ради победы над которой и тот и другой не скупились на слова.

Салса теперь подсушивал кукурузный хлеб; он резал его тоненькими ломтиками, чуть смачивал оливковым маслом и держал над слабым огнем, чтобы придать особый вкус.

– Еще долго? – спрашивала Кинтела, у которой, похоже, невероятный страх сменился невероятным аппетитом.

– У меня все готово…

И как только прибыло вино и завтрак, приготовленный кухаркой Релваса, села на скамью у огня и принялась есть бакальао руками (ведь нет лучше вилки, у которой пять пальцев!..) и тут же объявила о новой прихоти. Ей очень хотелось знать, крепко ли она держит мужчин в своей маленькой руке.

– Кто ест еду крестьянина, не может есть еду дворянина! Никакого обжорства…

Телес предпочел благородную еду в надежде (почти невероятной) понравиться Жулинье, но это кончилось его поражением. Он прочел это в глазах «замужне-незамужней» – так говорили о Жулинье Кинтела в салонах Лиссабона, ведь муж променял ее на первую встречную певичку, которая ему приглянулась. Было известно, что он отбыл в Лоуренсо-Маркес в компании одной испанки, дочери испанского гранда, – Жулинья сама о том говорила, призывая бога в свидетели.

Один из пастухов заиграл на аккордеоне народный напев, и тут же все дамы воодушевились, почувствовали себя раскованно, а Бонфин даже решил станцевать салтарино и пригласил жену Мигела Релваса. «Салтарино танцуется так же, как мазурка, – повторял, бывало, ему его дипломированный учитель танцев, – нужно воображение, и ничего больше».

Вино подействовало на всех: танцующих стало больше, обиды и неприятности забылись. Жулинья приготовилась было к фанданго с одним из пастухов, но тот, почувствовав настроение хозяина, отошел в сторонку, предоставив Мигелу Жоану показать свое мастерство. Ревнивая Изабел Салгейро на какой-то миг вспыхнула, точно ракета с огненным хвостом: бесстыдство мужа было у всех на виду, даже у слуг, так ему мало этого, он еще хочет из нее сделать посмешище. Нет, она на это не согласна. Мужчина, увивающийся за ослицей, сам осел.

И как только Мигел закончил фанданго и все ему зааплодировали, велела играть какой-нибудь парный танец; она подошла к То Ролину, готовая взять реванш, на что Ролин не без удовольствия согласился – он всегда считал, что женщины рождаются на свет только для того, чтобы бросаться в его объятья. Что касается Жулиньи Кинтела, то тут у него сомнений не было: она предпочитала его, втайне, но это было ясно всем и ему лучше всех. Он был на седьмом небе, напевал себе под нос и выделывал с Изабел Релвас невероятные па: бросал к себе на грудь, отталкивал, снова бросал – такого еще никто и никогда не видывал.

Мария до Пилар, сопровождаемая Кимом Салгейро, вернулась довольно поздно и очень изумилась общему настроению. Она выслушала еще одно долгое признание в любви, но дала крохотную надежду, и с нее достаточно! достаточно, чтобы отказаться от танцев, сославшись на усталость, вызванную длинной прогулкой на лошади. Что, она готова остаться незамужней из-за Зе Педро? Нет, не может быть… Она дорожит своей свободой и в любой момент может ею наслаждаться и вести себя, как ей заблагорассудится. Однако невестка, бросившаяся в объятья Ролину, человеку, который Марии до Пилар, как она сама признавалась, внушал ужас, удивляла: всем были хорошо известны его победы, которыми он хвастался. Мигел Жоан не обращал внимания на заигрывание жены с его двоюродным братом: он был ослеплен Жулиньей – пил с ней из одной кружки, брал на руки и кружился с ней по комнате, точно все вокруг вдруг исчезли и они остались одни во всей Лезирии, ни с кем и ни с чем не связанные и, уж во всяком случае, никем не видимые.