За морем - Уильямс Беатрис (книги читать бесплатно без регистрации полные txt) 📗
— В этом нет нужды, Джулиан. Я понимаю, она была твоя первая любовь… Просто меня это несколько страшит, только и всего… — Воронка в супе заметно углубилась, обнажая на дне крохотные кусочки крабового мяса и лука.
— Кейт, выслушай меня. Я никогда не любил Флору. Не любил по-настоящему. Наши матери дружили между собой, и мы все детство провели вместе — она, ее брат и я. Мы все были довольно близки. Всем нам было совершенно очевидно, что родители рассчитывают нас однажды поженить, и мы частенько перешучивались на эту тему. Но, насколько я помню, я больше времени проводил с Артуром, нежели с ней. С ним вместе мы ходили в школу. Он был мне хорошим другом.
Я подняла глаза, встретившись с ним взглядом.
— Ну да, рассказывай. Все было гораздо интереснее. Видела я ваш снимок в Хенли: ее рука в твоей руке, и ты прямо пожираешь ее взглядом.
— Кажется, ты говорила, что тебя это не волнует.
— Я не говорила, что не волнует. Я сказала, что ты не обязан давать мне какие-то объяснения.
— Ну так вот, тем не менее. Флора была очень симпатичной и очень кокетливой девушкой. Возможно, в какой-то момент своей мятущейся юности я даже ею увлекся. Запал на нее, как это именуется ныне. Пока я учился в университете, мы все время переписывались. Она была из той породы молодых особ, что мнят себя совершенно оригинальными личностями, непохожими на прочих девушек. Она стала увлекаться то одним течением, то другим: то воодушевилась суфражизмом, через месяц уже втянулась в социализм. В какой-то момент даже исполнилась великих планов поступить в один из женских колледжей в Кембридже — только вдруг обнаружила, что штудировать для этого греческий и латынь для нее уже явно чересчур.
— Греческий? — ахнула я. — Вам что, требовалось знать греческий, чтобы поступить в колледж?
Джулиан лишь небрежно отмахнулся.
— Как бы то ни было, в первый год войны она прониклась просто неистовым патриотизмом, который всячески демонстрировала, когда я отбывал на фронт, даже поступила во вспомогательную службу медсестер и все такое прочее, а спустя некоторое время как гром среди ясного неба вдруг сделалась радикальной пацифисткой. В переписке мы на этой почве стали ссориться, и, когда я приехал домой в свой последний отпуск, она настояла на том, чтобы мы встретились, и я провел несколько дней с ее семейством в Хемпшире.
Джулиан отпил шампанского и машинально поставил свой бокал, как положено, у заостренного кончика ножа. Крошечные пузырьки поднимались длинными, гипнотически покачивающимися, изящными струйками. Некоторое время он молча наблюдал за ними, потом наконец продолжил рассказ.
— Мы чуть ли не всю ночь проговорили, проспорили, пока я уже не выдохся морально и физически. В раздражении я бросил что-то резкое, уже не помню что — и Флора вдруг кинулась мне на шею, умоляя ее простить и так далее. И неожиданно для себя я обнаружил, что мы целуемся. Я попытался, естественно, тут же положить этому конец, но она все говорила и говорила о своей якобы любви ко мне. Может быть, мне следовало проявить большую категоричность и отвергнуть ее как-то более недвусмысленно… — Голос ненадолго затих. Джулиан поднял взгляд, встретившись с моими глазами. — Наутро я уехал, твердо решив никогда больше с ней не встречаться, и был немало удивлен, когда спустя два дня, вернувшись в место расквартирования части, получил от нее письмо. Флора обладала поистине уникальной способностью интерпретировать происходящее на свой вкус! Я написал ей решительный ответ, в самой что ни на есть джентльменской манере объяснив ей, что все было совсем не так, как ей это представилось. Сразу она не ответила, а потом…
— Это было примерно тогда, когда ты отправился в свой последний рейд?
— Да. Впоследствии я с превеликим изумлением узнал, как удалось ей в свою пользу обработать этот сомнительный и хлипкий материал. Ее военные мемуары были просто чудовищной фальсификацией. Надеюсь, у тебя не входит в планы все это читать? Разумеется, они принесли ей немалую славу, а мне, собственно говоря, не причинили ни малейшего вреда. К тому же Флора потеряла в войне брата — не прошло и года после моей мнимой гибели. Предположительно его разнесло германским снарядом. Это был ужасный для нее удар, они ведь были весьма близки. Так что с моей стороны было бы верхом неучтивости держать на нее какие-то обиды.
— Так ты никогда ее не любил?
— Дорогая, к тому моменту, как я отправился на фронт, Флора Гамильтон уже представляла собой все то, что меня больше всего отвращало. И если сравнивать… то мимолетное увлечение юности, что я некогда питал к ней, с теми чувствами, что я испытываю к тебе…
— Но ведь ты посвятил ей стихотворение.
— Ах да, — усмехнулся он, — стихотворение…
— Твоя немеркнущая слава поэта проистекает из… из любовного сонета к другой женщине, — произнесла я, тщетно пытаясь укрыть свое выражение лица за суповой ложкой.
— Вообще-то предполагается, что в этом стихотворении я обращался к Англии, провозглашая беззаветную любовь к своей стране и к британской короне как искупление за все зло войны, — медленно проговорил Джулиан.
…И красота ее, блиставшая сквозь дождь,
Как серебристые плотвички в озерце,
Иль как луна пронзает лучезарно
Завесу плачущих ручьями, мрачных туч… —
процитировала я, глядя в суп. — Ты меня извини, но, по-моему, едва ли найдется человек, настолько исполненный патриотизма.
— Ты что, запомнила его наизусть? — поразился Джулиан.
— Я ж тебе говорила, что в старшем классе писала о нем эссе. — Я посмотрела ему в лицо и улыбнулась с легкой грустью. — Мне требовалось сравнить тебя с Уилфредом Оуэном.
— Ну и каким же я вышел в твоей оценке?
— Думаю, я все же отдала первенство Оуэну, — призналась я. — Твое «За морем» показалось мне слишком сентиментальным в сравнении с его надрывно-клокочущим творением. Однако ты создал его в первой половине войны, еще до Соммы, а Оуэн написал уже в конце. В этом, видишь ли, и был ключевой момент моей работы… — Голос мой ненадолго затих. — Но понравилось мне все-таки больше твое стихотворение. Оно показалось мне более оптимистичным, полным надежды, более спасительным, что ли, особенно этот момент в конце о всепобеждающей вечности. Несчастный оуэнский стих просто вызывает жалость. В нем нет никакой отдушины, ничего, способного смягчить удар. Там совершенно не на что надеяться.
— Ну, война сама по себе была жестокой и отвратительной, — в задумчивости молвил Джулиан, — независимо от того, видел ты в ней некую высшую цель или же нет.
— А ты видел эту цель?
— Наверное, да, — не сразу, хорошенько взвесив ответ, сказал Джулиан. — Отчасти потому, что я выполнял свой долг: не столько по отношению к моей стране, сколько к тем людям, которыми командовал. А отчасти потому, что я был в ту пору еще бестолковым, совсем молодым дурачком, только сорвавшимся с университетской скамьи и радовавшимся тому, как был великолепен в своей новенькой офицерской униформе. В мою натуру это привносило какие-то жесткие, первобытные черты. Оторвавшись от строгой культуры, определявшей всю мою прежнюю жизнь, с ее мелочными правилами приличия, со всевозможным лицемерием и притворством, я очутился в грубом мире, где порой неделями приходилось обходиться без мытья. С ночными подъемами, постоянными рейдами, восстановлением разорванных проводов и так далее.
— И тебе не было страшно? Тебя не ужасало все это?
— Страшно было, естественно. Особенно при артобстреле. Он более всего взвинчивал нервы, этот нескончаемый, жуткий вой снарядов. И безжалостные снайперы, что в любую минуту могли поймать тебя в прицел. Но видишь ли, я все же оказался одним из тех счастливчиков, которым более или менее удавалось перед этим устоять.
— Не думаю, что готова в это поверить. Я просто не представляю, как это могло не действовать на тебя.
