Повесть, которая сама себя описывает - Ильенков Андрей Игоревич (читать книги онлайн полностью без регистрации .txt) 📗
Он прособирался, да еще пока ждал трамвая. Вот и перерезали они всех свиней, а дело было в ноябре, и они пили водку и ели свинину на раскаленной до светло-красного цвета плите: легкие, печень и х… с яйцами. Нет, в хорошем смысле. Свиной х… с соответствующими яйцами. В доме было чрезвычайно жарко натоплено. Резали татарин Малахайка, Иван и Олег, хотя от него пользы не было, но зато он напился и наелся, не говоря уже про Дарьку, которая, к сожалению, спала, потому что всю ночь пряла шерсть. Но тогда и без нее было очень хорошо. Но с ней бы в тысячу раз лучше.
А началось с того, что ворота, раскрывшись, словно бы рухнули вовнутрь. Когда Олег вошел во двор, на свежем снегу уже лежали пять черных, опаленных паяльной лампой свиных тушек. А впрочем, пожалуй, туш. Тушками их называл Малахайка. Ему, конечно, было виднее. Он перерезал этих грязных свинищ столько, что и иному мяснику с Чикагских боен бы не уступил. Достаточно сказать, что когда их вскрыли, то у всех пяти сердце было разрезано точно пополам. Это была работа Малахайки — так он бил еще живых свиней прямо в сердце, и каждое свиное сердце — точно шашкой, напополам! Вот так фокус.
И он еще много рассказывал про забой скота, покуда подручные Иван и Олег под его руководством пластали туши. Он все время ругался и пенял на Ивана, что тот такой не такой. А тот только посмеивался, дымя «беломориной».
— Что ты такой не такой! — бранился Малахайка. — Соломы в хозяйстве нет!
— Отвяжись со своей соломой.
— Паяльной лампой кто палит? Дураки!
— Да ладно!
— Что ладно? Не ладно! Сальце засолишь — шкуру не угрызешь! Сальцо хорошо со шкуркой, нежная, вкусно!
— Ты ж татарин! Тебе вообще сало нельзя.
— Я не татарин, — возразил Малахайка. — У меня только бабушка татарин, а я не татарин и свинину всегда ем. И сало ем. Только надо вот как: свинью забил, соломкой обложил и подпалил. Шкурка нежная, вкусная. А не паяльной лампой!
— Ты достал! Ну нету соломы, что, удавиться теперь?
— Хозяин такой, — заключил Малахайка.
— Какой?! — возмутился Иван.
— Не такой.
Потом вынимались кишки, печень, почки. От всех внутренностей шел пар и густой запах свежей крови.
Малахайка рассказывал, как его позвали однажды забить бычка. Он приходит, а там какой бычок! Там бычище старый, что такой бегемот. Малахайка покачал головой и сказал: «Здоровый же бычище! Такого трудно будет». И потребовал за работу бычью ногу. Хозяева пожадничали. Хозяйка говорит: «Ишь ты, ногу! Да это ж сколько кило мяса будет!» Хозяин смеется: «Раскатал губу! Да ты и не унесешь столько». Малахайка спорить с такими людьми не стал, пошел домой. Заранее знал, что ничего хорошего у хозяев не получится. Хозяин тогда позвал приятеля, милиционера. Тот прямо в форме приехал, с пистолетом табельным. Сейчас, говорит, мы его приговорим. Вывели быка на огород, и бац этот милиционер ему прямо в лоб из «макарова». И что вы думаете? Пуля рикошетом в сарае дырку делает, а бык, ясно, озверел. Те не знают, куда и бежать! Милиционер давай тогда в бычье сердце стрелять, да куда там! Разве ж он умеет в быка. В общем, еле-еле они со зверем сладили. Всю обойму милиционер расстрелял, а потом еще кувалдой по голове добивал. Конечно, все грядки и парники бык хозяину разворотил. Теплица была стеклянная, дорогущая — так, считай, ни одного целого стекла не осталось. Дураки. Ну, а хозяину и поделом: ноги бычьей пожалел, так ему больше убытков бык наделал. Да еще спасибо пускай скажет, что жив-здоров остался. Всяко могло повернуться. Убить бы мог его бык на хрен.
Отрезали пашину с членом и здоровенными яйцами.
— Во, бабе своей такой х…ило принеси! Да с яйцами! — насмешливо сказал Иван.
— Ничего ей, я сам съем. Яйца вон какие полезные!
— Какие?
— Не знаешь? Такой хозяин! Чтобы х… стоял до ста лет, вот какие полезные.
— Ну, не знаю…
— Не знаешь. А у нас был один мужичок…
И Малахайка рассказал ужасную историю, как был у них один мужичок, и пошел в лес. Встретил там старушку, и что-то она у него попросила, а он ее послал куда подальше. На три буквы. Старушка же оказалась волшебная и за это ему яйца наколдовала.
— Как яйца наколдовала?
— А как? Пришел домой, а у него яйца уже как яблоки, и дальше набухают, уже стали с арбузы. Тогда послали за колдуном. Колдун пришел, все ему рассказали, он и спрашивает: «А не встречался ли ты, такой-сякой, в лесу со старушкой какой-никакой?» Пришлось мужику правду рассказывать. Колдун его побил по щекам и говорит: «Еще хорошо, что ты ее по матушке не послал! У нее матушка знаешь кто? Не знаешь? То-то! А ты куда ее послал, то и получил». И велел принести чьи-нибудь яйца. Побежали по всей деревне — не резал ли кто скотин, узнавать. Нашли, слава богу, один двор, где барана зарезали. Колдун взял яйца бараньи, обратно их наколдовал и велел съесть. Тогда все сразу и прошло.
— Ладно, сказочник, пошли до хаты.
А в избушке было совсем хорошо. Сразу в лицо ударила упругая волна тепла, и по телу медленно стали одна за другой прокатываться волны блаженных мурашек. К печке было страшно подойти. Олег прежде никогда не видел так жарко растопленной печи. Она была невелика, и Олег думал: как же такой маленькой печкой можно отопиться в крещенские, к примеру, морозы? Теперь он увидел.
Небольшая чугунная плита была раскалена до светло-алого цвета, точно бы она была тоненькой фольгой. По ней пробегали какие-то тени, словно бы сквозь нее были видны языки пламени. Олег протянул ладони, чтобы погреть руки над плитой. Замерзшие руки еще не почувствовали тепла, но лицо сразу обожгло нестерпимым жаром, а когда он отскочил, то стало горячо рукам.
Иван кочергой распахнул дверцу топки, тоже раскаленную до вишневого цвета, и, прикрывая лицо от жара, быстро швырнул в печь два толстых березовых полена и торопливо захлопнул дверцу.
— Ну, раскочегарил! — воскликнул Малахайка. — Спалишь домик!
— Ты поучи жену щи варить! — самодовольно ответил Иван.
Все трое поспешили раздеться. Иван и Малахайка сразу закурили, и через минуту маленькая комната наполнилась слоями дыма, на которые тут же легли лучи яркого солнца.
— Ну что?.. — помолчав, спросил Иван.
— Наливай, чего спрашиваешь!
Иван открыл тумбочку, достал бутылку водки и три маленьких граненых стаканчика. Олег с удовольствием отметил, что он ни секунды не колебался по поводу количества, достал именно три, как само собой разумеющееся. Разлил понемножку. Сели за маленький кухонный столик.
— Ну, с морозца! — сказал он.
Чокнулись и опрокинули стопки в рот. Олег, выливая в рот и глотая водку, успел заметить, что у него получилось это не менее залихватски, чем у Ивана, и даже куда более молодецки, чем у Малахайки, который закашлялся и долго морщился после стопки.
— Ах, хороша! — сказал он, однако, когда наконец откашлялся и перестал морщиться.
— А чего скосорылился?
— А больно хороша! Больно хороша! Ты давай сковородку мне давай.
Иван подал ему огромную, как таз, чугунную сковородку и вышел за дверь. Малахайка, кряхтя, поставил ее на плиту и тоже вышел.
Олег встал из-за столика — размять ноги и немного развеяться. Вошел через занавески в маленькую комнату. Она еще не натопилась, здесь было прохладнее и свежее — не так накурено. Олег мельком окинул взглядом комнатку — диван, заваленный постельным бельем вперемешку с верхней одеждой, круглый стол, заваленный всем, что только может (и даже не может) прийти в голову, рассохшийся буфет, колченогие старинные стулья. На стене висели ржавые часы с неподвижным маятником и какая-то картинка, настолько преужасная, что Олег подошел поближе и присмотрелся.
Это была не картинка — фанерка с грубо выжженным изображением, настолько грубо, что, лишь внимательно приглядевшись, Олег с трудом разобрал, что это была репродукция известной картины «Охотники на привале». Черные, разной ширины и глубины борозды от выжигательного аппарата складывались в картинку весьма бредовую. Казалось, что один из охотников, с огромным уродливым лбом, по пояс увязший в болоте, тянет когтистые лапы к другому, который в ужасе наставил на него пистолет. Тело же третьего, длинное и белое, простиралось по земле под совершенно неестественным углом к лежащей на плахе голове, черной и словно бы расщепленной надвое. Между охотниками лежало ружье, в левом углу маячило нечто похожее на переломленного пополам козла.
