В футбольном зазеркалье - Кузьмин Николай Павлович (онлайн книга без TXT) 📗

Давнишний, бессменный капитан команды Скачков хорошо знал каждого из цепочки игроков, выбегающих за его спиной на поле. Сегодня, кажется, настал момент для разговора, – накопилось. В самом деле, сколько можно испытывать терпение тренера и команды? Вот в Тбилиси. Летели трудно, около суток ждали погоды в аэропорту. В гостинице, едва раздали ключи от комнат, ребята сразу пошли отдыхать, а Сухов с Комовым удрали в город, – (Арефьич заметил – вернулись после полуночи). Назавтра, в матче, все вылезло наружу. «Советский спорт» в отчете писал, что голы соперники забили, прорываясь по прямой, где между двумя центральными защитниками как бы была постелена ковровая дорожка для нападающих. Не защита, а проходной двор! Ну, с Семы Батищева спрос невелик. Но Комов-то!.. О Сухове же нечего и говорить: один тайм еще отбегал, а во втором – с ног валился.

Скачков поднял руку, показывая, что хочет говорить. Перебранка прекратилась, игроки уставились на своего капитана.

– Тут… это самое… – неуверенно начал Скачков, усиленно разглядывая собственные ладони.

Сказать ему хотелось о многом. Тут была прошлогодняя обида на то, что его сплавили в «тираж», сжевали у него конец сезона, заставили расслабиться (всю зиму не готовился), а теперь, еще тяжелый, не вошедший в форму, он не может избавиться от ощущения, будто на поле за ним постоянно следят чьи-то злые глаза. Пора призвать к порядку Комова и Сухова. Ведь от них во многом зависят климат в команде, настрой в игре. Вот сейчас только, во встрече с «Торпедо», они тонко мстили Серебрякову тем, что постоянно оставляли его без мяча или давали плохой пас. Может быть, кое для кого это незаметно, но он-то, Скачков, видит, понимает! И еще хотелось сказать о том, что к хорошей игре ведет долгий, глубокий и скрытый процесс… Все это мелькало в голове, просилось на язык. Но его, как на грех, донимала постоянная едкая мысль о собственной вине за проигрыши – здесь, вот только что, и неделю назад, в Тбилиси. И Скачков неожиданно заговорил совсем не о том, о чем думал и что хотел сказать.

– Тут… про гол про этот… с Полетаевым, – пожал плечом. – Ломает, по-моему, всегда тот, у кого техники не хватает. Подкатом можно было, просто в мяч сыграть.

Напряженное внимание ребят давило, и Скачков извелся, подбирая слова, и все же говорил совсем не то, чего от него ждали.

– А вообще, знаете, давайте или играть, или бросать. Надоело. Все надоело! – закруглил свой неначатый разговор Скачков, злясь на себя. – Высказался, называется!

Краем глаза глянул на Ивана Степановича: хотел ведь и его поддержать – это же он вернул его в команду! На лице тренера такое выражение, точно у него болели зубы, и Скачкову стало совсем невмоготу. Нет, легче отыграть еще два тайма, чем говорить!

– Геша, – ласково, с глумливой вкрадчивостью позвал Комов, – Геша, милый, дорогой. Все правильно говоришь, все верно. Только зачем же пену-то пускаешь? Держать его надо было, хоть за трусы хватать. Подбирать-то за тобой приходится!

Ударил Комов по больному месту. Его, Скачкова, была вина в том, что он не успел к мячу на перехвате. Мячом завладел Полетаев и свободно вышел на ворота.

– Да знаю я, – пробормотал Скачков, – получилось…

– Ага! – злорадствовал, осклабясь, Комов. – Давай тогда местами поменяемся. Становись, подбирай за мной, – покажи технику. А я тебе нотацию буду читать. Это как будто полегче.

С расстроенным лицом Скачков склонился еще ниже. Он всегда завидовал тому, с какой уверенностью и апломбом держался в команде Комов. Манеру эту Комов усвоил сразу же, как только попал в число избранных. Но сегодня-то! Скачкову казалось, что подстрахуй его Комов, как положено, не сделай Полетаеву зверской «накладки» и не было бы в общем-то ничьей вины. По крайней мере скачковский промах не бросился бы так в глаза, – матч-то был на исходе. Так нет, налетел, как бульдозер!

– Брось, Кома, – неожиданно вмешался Мухин, «Муха», правый крайний нападения. – Сломал парня на целый сезон и еще чего-то… Брось!

Сначала, как только он сказал и замолк, во всех креслах ребята оцепенели и переглянулись. Удивило не заступничество Мухина, со-всем нет. Все поразились, что он вообще заговорил, решился подать свой голос. Работящий, неприхотливый на поле, Мухин отличался полнейшей бессловесностью в команде. Что бы ни происходило в раздевалке, какой бы ни кипел скандал, маленький Мухин неизменно сидел молчком в сторонке и неслышно собирал свою сумку.

Изумленный Сухов повернулся к Мухину всем телом.

– Здравствуйте, я ваша тетя! И этот туда же… А сам-то? С десяти метров мазанул. Безногий бы забил. Может, тебе ворота шире сделать?

– Сухов, – одернул его Иван Степанович, – вы же никому слова не даете сказать.

Замечание тренера возмутило Сухова.

– Кому я не даю сказать? Это мне не дают!

Из кресла, упираясь обеими руками, демонстративно поднялся Комов, расправил саженные плечи.

– Переста-ань! – процедил он приятелю. – Нашел тоже, где выступать. Не видишь, что ли?

Ясно было, что на очередном «чистилище» он уже молчать не станет. А скорей всего, еще до «чистилища» успеет излить кое-кому душу.

– Так теперь что, – не выдержал Батищев, стирая со щеки подсохшие бороздки пота, – теперь на вас молиться, да?

Парень простоватый – сын и внук шахтеров, Сема никогда и ни на кого из товарищей камня за пазухой не держал. Что на уме, то и на языке! Одна беда – в команде он держался на птичьих правах, в «основе» появлялся редко, больше в дубле, и оттого, сознавая свое место, всегда молчал. Но, значит, допекло ребят, если даже Батищев не утерпел! Сначала Мухин, теперь вот Сема… А уж кому-кому, но Батищеву право на голос не полагалось никогда.

– Гляди, – издевательски присвистнул Комов, – и резервные кашляют! Страдая от унижения, от своего вечного неполноправия в команде, Батищев умолк, зажал в коленях сомкнутые кулаки.

Заткнув всем рты, Комов закинул руки за голову, сладко, с хрустом потянулся.

– Ох-хо-хо-о… Пойдем-ка, Федюнь, лучше поплещемся. Тут не переслушаешь. Все идейные, все умные. Да и поздно.

Поглаживая себя по массивным плечам, по груди и животу, он, никого не замечая, направился в бассейн. Он пронес свой великолепный торс атлета мимо одетого в плащ тренера, – прошел, словно мимо пустого места. Старый футболист проводил его взглядом до самой двери – Комов так и не обернулся.

На пороге он нагнулся и, спиной ко всем, стал стаскивать с себя тугие шерстяные плавки. Напоследок звучно хлопнул себя по ляжке и снял с бедра какую-то пушинку.

– Федюнь, ты что, уснул? Не отставай.

– Задержитесь-ка на минутку, Комов, – негромко позвал Каретников. Тон тренера заставил всех насторожиться.

– Должен сказать вам, Комов, что такие нам в команде не нужны. Да, да, – именно нам, именно команде. И удивляться здесь нечему. Хватит безобразия. Пора кончать. – Иван Степанович утвердительно покивал Комову головой. – Так что давайте договоримся. Команд, как вы только что сказали, полно. Попробуйте подыскать себе место. Против перехода никаких возражений не будет. По крайней мере, с нашей стороны.

В раздевалке установилось гнетущее молчание. Такого поворота событий не ожидал никто, и в первую очередь сам Комов. Застыв в дверях, он смотрел на тренера, на ребят и не находил слов. Слышно стало, что в коридоре, давно обезлюдевшем, кто-то, крадучись, подошел к раздевалке и замер. Что там, неужели и Матвей Матвеич ушел?

Комов наконец взял себя в руки, заносчиво вскинул голову.

– Что же, слепой сказал: посмотрим!

Он с силой захлопнул за собой дверь и с разбегу бултыхнулся в бассейн.

Молчание еще давило на ребят. Однако, мало-помалу затрещали замки сумок, послышался стук бутс одна о другую, – сбивалась налипшая между шипов земля. Один Сухов сидел потрясенный, забытый всеми. Он отказывался верить собственным ушам. Кого – Комова? Самого Кому? Да это же… Сам Рытвин… И – вообще! Нет, нет, это тренер сгоряча, – так сказать, для воспитания, для собственного авторитета. Погорячился. Оба они сегодня малость погорячились. На «чистилище» объяснятся – и все.