Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим (книги без сокращений txt) 📗
— Что дервиш-то думает, а? Побьется со мной об заклад на верблюдицу?
— Кха-кха, — пробормотал Муса. — В точку попал. Из сокровищ принцессы. Правда, он на медь смахивает.
Обращаясь к великану, толстяк крикнул:
— Неужто золото Томбукту на медь смахивает, а, Бобо?
Высокий негр опять сплюнул свою табачную жвачку. Отмахнулся от назойливой мухи, кружившей вокруг лица, и отрицательно закачал головой. А толстяк не унимался с вопросами:
— Разве можно в обмен на медь Томбукту построить, а, Бобо?
Великан пренебрежительно усмехнулся, но головой качать ему уже надоело. А толстяк все вертел браслет в руках, потом вернул его дервишу и заговорил на неведомом диалекте Аира:
— Если б можно было на медяки города строить, не страдали бы люди, перекрыли б Сахару караванами с севера на юг. Если б можно было на медь города возводить, стал бы Томбукту для всех купцов манной небесной, градом Вау для всех ищущих услад жизни райской. Томбукту — один на свете, потому что Аллах снабдил его другим редким металлом. Весь секрет в металле, марабут Муса!
Он утер пот со лба подолом своего широченного джильбаба и повысил голос, распевая популярный мавваль «Асахиг», славящий золото града Томбукту. Худой раскачивался всем телом в ритме мелодии, а великан за его спиной вторил ему стихами — строками поэмы. Поэт дошел, наконец, до того места, где говорилось о блуждающем страннике, как жажда лишила его рассудка, разделся он посреди пустыни и был уже готов ко встрече с Господом, когда неожиданно вдруг засверкали на горизонте полумесяцы мечетей, вылитые из чистого золотого песка. Добрался он до стен и увидел, что сложены они из золотых слитков. Вошел странник в город, встретили его жители радушно и гостеприимно, заставили на него работать обольстительных гурий, а те напоили его сладчайшим шербетом, накормили вкусными блюдами, и забылся он сном, в котором явились ему прекрасные видения. А когда он проснулся, обнаружил себя лежащим в пустыне Адаг на раскаленной солнцем земле. Исчез славный град, словно и не было его вовсе, но ни жажды, ни голода человек больше не чувствовал. Сказано было, будто посетил он Вау, тогда как был он в Томбукту.
Дервиш было рассмеялся, но оборвал свой смех, завидев навернувшиеся на глаза тощему постовому слезы. А толстяк, продолжая раскачивать плечами в такт песне, произнес:
— Не видал дервиш Томбукту, что он знает, кроме изгнания да чужбины?
Тут впервые заговорил великан, но голосом странным — сдавленным и хриплым:
— Дервиши все — чужаки от рождения. Дервиши и рождаются чужими.
Муса наклонился над вязанкой дров. Вытащил палку акации и направился вперед, в переулок. За спиной он все еще продолжал слышать голос толстяка, выводящего речитативом свою печальную мелодию по новому кругу: «Ди-и-и… да-а-а…» Так продолжалось, пока переулок не вывел его на площадь западного рынка — мужчина ревностно продолжал тянуть свой мавваль с трагическими ахами и охами, чередовавшимися с бейтами[152] народной поэмы «Асахиг». На открытом небе площади солнце уже покатилось к закату, но тем не менее продолжало палить своими щедрыми, зверскими лучами. Совсем рядом со стеной образовалась маленькая тень, и Муса пристроился в ней, укрываясь от жестокости вечного палача. В расщелине неподалеку, где сходились недостроенные участки, скопилась кучка строителей, они лезли вверх. В этой компании он заметил мастера, передвигавшегося между рабочими и сжимавшего в руке веревку, свитую из черной шерсти: своим старинным посохом он все указывал наверх. Начальник повернулся к рабочему по соседству, и Муса заметил, что ухо у него было открыто, а вся манера повязанной на голове чалмы казалась довольно странной. На виске поблескивала нить пота. Он громко закашлялся, удивляясь, что заметил нитку пота с такого расстояния.
Он остановился у западного края городской стены и размотал лисам. Зубами оторвал от ткани полосочку и принялся машинально наворачивать его опять на голову. Вытащил браслет из кармана, привязал его к верхней части своего недавно обретенного посоха. Улыбаясь сам себе, пошел вниз с возвышенности ко впадине, в которой находился колодец. Остановился у бездонного зева, грустно разглядывая развалины тех жалких укреплений, которыми когда-то пытался Уха защитить драгоценный колодец от штурмовавшей его пыли. Он занес посох высоко над головой, и золотая пыль Томбукту засверкала на браслете из драгоценного металла: сверкание было жестоким, игривым, таинственным, хранившим в себе все загадки и пороки джунглей, и внушало идею о величии джиннов.
Он громко расхохотался. Утер слюну рукавом и продолжил свое шествие прочь, к пастбищу и лежавшему за ним поселку.
На половине пути, за холмом, окутанным остатками каменной пены давно угасшего вулкана, он встретился с процессией женщин, двигавшихся с бурдюками на плечах набрать из колодца воды. Среди них он разглядел поэтессу. По соседству с ней двигалась, горделиво покачиваясь, красавица Тамима, давшая клятву выйти замуж за Уху и даже бившаяся об заклад так ретиво, что привела сверстниц в изумление: подобный ему никак не мог составить пару дочери чужестранцев. Такая уверенность встревожила молодых девушек, заставила любопытных женщин в поселке судачить да перешептываться о ее дарованиях наводить таинственное очарование на мужей, и женщины искушенные обращались с ней, как она того заслуживала — с почтением и опаской.
Они начали подыматься на холм, когда на них неожиданно вынырнул Муса, выставив свой злополучный браслет, который сверкал в лучах жаркого солнца словно легендарное таинственное сияние Аира. Это был свет соблазна, неведомый и манящий, он мигал и заставлял жмуриться тысячу глаз, обольщал тысячей намеков, крушил сердца невинниц и приводил в дрожь взоры искушенных женщин, потому что все они слышали и помнили об ожидаемом страннике, который появится однажды верхом на верблюдице, откуда-то издалека, и та будет обуздана и опутана браслетами, ожерельями и подвесками, сделанными из чистого золота легендарного града Томбукту. Эта сокровенная медь будет пылать и осветит всю пустыню, и потянутся к ней души, запляшут вокруг нее юноши, последуют за ними девушки… Заговорит ожидаемый мессия, исполнит свой обет и скажет, что поведет их всех в желанный Вау, и поспешат за ним следом слабовольные и малодушные в жажде обрести даром Вау со всеми его прелестями и сокровищами, все вокруг затмевающими своим светом. Однако коварный пришелец расстелет для них ковер над бездной на половине пути и позовет всех за собой на несуществующий пир, на котором якобы каждый из них получит свою львиную долю изделий из золота. Бросятся за ним толпой малодушные, а пришелец потянет свой ковер в сторону, и повалятся все его злосчастные приверженцы в бездну кромешную.
Вот он — пришелец с таинственным сиянием!
Застонала поэтесса и отвернула лицо прочь. Тамима отдернула назад голову, и от этого резкого движения вылетело наружу ожерелье из цветных ярких бусин. Дервиш рассмеялся скверно и угрожающе потряс своей палкой с примотанной к ней змеей. Женщины бросились врассыпную, а несколько негритянок завопили сдавленными криками о помощи. Ему захотелось еще поиграть в свою скверную шутку, и он бросился за ними со своей золотой змеей, а те разбежались, кто куда. Бурдюк свалился у поэтессы с плеча, она в страхе оставила его под ногами дервиша, а сама бросилась под защиту к Тамиме. Муса остановился и разразился громким хохотом надолго — так что лисам слетел у него под подбородок. Гордая Тамима укоризненно погрозила ему указательным пальцем, а одна стройная негритянка невнятно пробормотала непристойное ругательство. В то время как поэтесса громко вслух прочитала заклинание от нечистого.
Он заторопился к становищу.
Тафават встретила его у входа в палатку. Свое черное покрывало она основательно закрепила вокруг шеи и стояла, улыбаясь. Глаза ее полнились радостью, она пригласила его испить с ней стаканчик вечернего чаю. Ликование сияло в ее огромных глазах. Это была непростая радость, в ней светилось что-то еще, загадочное.
