Комната - Донохью Эмма (книги полностью txt) 📗

— Джек? — Это бабушка около моего уха, но я переворачиваюсь на другой бок. — Как у тебя дела?

Я вспоминаю о манерах.

— Сегодня не на все сто процентов, спасибо. — Я говорю неразборчиво, потому что в мой язык вонзился зуб.

Когда она уходит, я сажусь и начинаю считать свои вещи, лежащие в сумке с Дорой: одежда, ботинки, кленовый ключик, поезд, дощечка для рисования, погремушка, сверкающее сердце, крокодил, камень, обезьянки, машинка и шесть книг. Шестая — это «Дилан-землекоп» из магазина.

Через много часов снова раздается вааа-вааа; это — телефон. Ко мне в комнату входит бабушка:

— Звонил доктор Клей и сказал, что состояние твоей Ма стабильное. Хорошо звучит, правда?

Это звучит ужасно.

— На завтрак — оладьи с черникой.

Я лежу неподвижно, словно труп. Одеяло пахнет пылью. Тут раздается динг-донг, динг-донг, и бабушка спускается вниз.

Я слышу голоса прямо подо мной. Я считаю пальцы на ногах, потом на руках, потом зубы, потом несколько раз повторяю весь счет. Всякий раз у меня получается правильное число, но я все-таки не уверен.

Бабушка, запыхавшись, снова входит в комнату и говорит, что дедушка пришел попрощаться.

— Со мной?

— Со всеми, он возвращается к себе в Австралию. Вставай, Джек, негоже так долго валяться в постели.

Не знаю, о чем это она.

— Он хотел, чтобы меня не было.

— Что?

— Он сказал, что я не должен был появляться на свет и тогда Ма не была бы Ма.

Бабушка ничего не отвечает, и я думаю, что она ушла вниз. Я высовываю лицо из-под одеяла, но она все еще здесь. Она стоит уперев руки в бока.

— Выкинь из головы эту чушь!

— Что выкинуть?

— Спускайся вниз и поешь оладий.

— Не могу.

— Посмотри на себя, — говорит бабушка.

Как, интересно, я это сделаю!

— Ты ведь сейчас дышишь, ходишь, разговариваешь и спишь без своей Ма, правда? Поэтому я уверена, что и поесть без нее ты тоже сможешь.

Я держу зуб за щекой — на всякий случай. Я долго спускаюсь по лестнице. На кухне сидит мой настоящий дедушка, губы у него темно-красного цвета. Его оладьи лежат в луже сиропа, в котором виднеются темно-красные комочки — это ягоды черники.

Тарелки имеют нормальный белый цвет, но стаканы — неправильной формы, с углами. На столе стоит большая тарелка с сосисками. А я и не знал, что я такой голодный. Я съедаю одну сосиску, потом — еще две.

Бабушка говорит, что у нее нет сока без мякоти, но мне надо чем-то запить сосиски, а то я подавлюсь. Я пью сок с мякотью, и микробы ползут по моему горлу. В кухне стоит огромный холодильник, полный коробок и бутылок. В кладовке так много продуктов, что бабушке приходится подниматься по лесенке, чтобы найти то, что ей нужно.

Она говорит, что я должен принять душ, но я делаю вид, что не слышу.

— Что такое стабильное состояние? — спрашиваю я дедушку.

— Стабильное? — Из его глаза вытекает слеза, и он ее вытирает. — Не лучше и не хуже, я думаю. — Он кладет нож и вилку на свою тарелку.

Не лучше и не хуже, чем что?

Зуб стал кислым от сока. Я поднимаюсь в свою комнату и ложусь спать.

— Милый мой, — говорит бабушка. — Ты что, хочешь снова провести целый день у этого дурацкого ящика?

— А?

Она выключает телевизор.

— Только что звонил доктор Клей и спрашивал, чем ты занимаешься, и мне пришлось сказать, что ты играешь в шашки.

Я моргаю и тру глаза. Зачем она ему соврала?

— А Ма?..

— Он сказал, что ее состояние по-прежнему стабильное. Может, и вправду сыграем в шашки?

— Твои шашки сделаны для великанов и все время падают.

Бабушка вздыхает:

— Говорю тебе, что они совершенно нормальные и шахматы с картами — тоже. А набор с маленькими магнитными шашками, который был у вас с Ма, предназначался для поездок.

Но мы никуда не ездили!

— Давай сходим на детскую площадку.

Но я качаю головой. Ма сказала, что когда мы освободимся, то сходим вместе.

— Но ведь ты уже много раз бывал на улице.

— Это было в клинике.

— Да ведь воздух везде один и тот же, правда? Пойдем, твоя Ма говорила мне, что ты любишь лазить.

— Да, я тысячу раз залезал на стол, на стулья и на кровать.

— Но не на мой стол, мистер.

А я ведь имел в виду нашу комнату.

Бабушка туго завязывает мне хвост и засовывает его под куртку, но я снова вытаскиваю. Она не говорит о том, чтобы я намазался липкой мазью и надел шапку, может быть, в этой части мира кожа не сгорает на солнце?

— Надень свои очки и нормальные ботинки, в этих шлепанцах ты далеко не уйдешь.

Но мои ноги болят от ходьбы даже после того, как я ослабил липучки на ботинках. Надо все время идти по тротуару, потому что, случайно оказавшись на мостовой, можно попасть под колеса и умереть. Ма не умерла, бабушка говорит, что она не лжет. Но ведь она соврала доктору Клею насчет шашек. Перед тем как пересечь какую-нибудь улицу, нам приходится все время останавливаться, а при переходе бабушка требует, чтобы я брал ее за руку. Я не люблю, когда ко мне кто-нибудь прикасается, и она говорит, что это очень плохо. Ветер бьет мне по глазам, а сбоку под очки проникают яркие солнечные лучи. Нам попадается что-то розовое, это резинка для волос, потом крышка от бутылки, колесо, но не от настоящей машины, а игрушечной, пакет с орехами, в котором нет орехов, коробка из-под сока, в которой еще плещется остаток сока, и желтые какашки. Она тащит меня за курточку, приговаривая:

— Пойдем отсюда. В этом месте не должно быть мусора, разве что листья, которым не запретишь падать с деревьев. Во Франции собакам разрешают гадить где угодно, может быть, когда-нибудь я смогу поехать туда.

— Чтобы увидеть собачьи какашки?

— Нет, нет, — говорит бабушка, — чтобы посмотреть на Эйфелеву башню. Но ты поедешь во Францию только после того, как научишься подниматься и спускаться по лестнице по-человечески.

— А Франция тоже снаружи?

Бабушка как-то странно смотрит на меня.

— То есть в окружающем нас мире?

— Все находится в окружающем мире. Ну, вот мы и пришли!

Я не хочу идти на детскую площадку, потому что там играют дети, которые мне не друзья. Бабушка закатывает глаза.

— Ну, ты играй себе потихоньку, как остальные дети.

Я вижу их через забор из сетки. Точно такая же сетка проложена в стенах и в полу нашей комнаты, чтобы Ма не могла сбежать, но мы все-таки сбежали, я спас ее, а потом она не захотела больше жить. На качелях вниз головой висит большая девочка. Два мальчика колотят по предмету, который ходит вверх и вниз, я не помню его названия. Они громко хохочут и специально падают с него, как мне кажется. Я два раза пересчитываю свои зубы. От проволоки, в которую я вцепился, у меня на пальцах образуются полосы. Я смотрю, как женщина подносит ребенка к горке, он ползет по трубе, а она заглядывает в дырочки по бокам и делает вид, что ищет его. Я смотрю на большую девочку, но она все время качается, так что ее волосы, опускаясь очень низко, достают чуть ли не до самой земли, а потом взлетают вверх. Мальчики гоняются друг за другом и, воображая, что у них в руках ружья, стреляют друг в друга. Один мальчик падает и начинает плакать. Он выбегает из ворот и скрывается в доме. Бабушка говорит, что он, наверное, живет здесь. Откуда она это знает? Она шепчет мне:

— Пойди поиграй с другим мальчиком. — Она кричит: — Здравствуйте, ребята.

Мальчики смотрят на нас, но я падаю прямо в куст, и его колючки впиваются мне в голову.

Через некоторое время бабушка говорит, что сегодня прохладнее, чем ей показалось, и предлагает мне вернуться домой и пообедать. Мы добираемся до дому через много-много часов, и ноги у меня просто отваливаются.

— Может быть, во второй раз тебе больше понравится, — говорит бабушка.

— Мне было очень интересно.

— Это Ма велела тебе так говорить, когда тебе что-нибудь не понравилось? — смеется она. — Это я научила ее этому.