Куда пропали снегири? - Сухинина Наталия Евгеньевна (книга жизни .txt) 📗
Что я могласказать ей тогда? Только то, что серьёзные решения в жизни даются только так -муками. Что Костя, её Костя редкий человек и предать его - действительно невидеть счастья. Что Иришка маленькая не перенесёт её предательства, потому чтоуверена: её родители очень любят друг друга и её. Ей остаётся только самоетяжёлое - зажать в себе свои чувства ради ближних, перед которыми она в долгунеоплатном. Долг - это не пустяки. Долг - это то, чем может она сейчас искупитьсвой грех перед теми, кто даже не мыслит её предательства. А потом посмотрелана Ирину. Сидит передо мной мудрая женщина, которой её мудрость далась такнепросто и так болезненно. Зачем напоминать ей о прописных истинах? Сама всёзнает. «Вот, - говорит, - будет лето, уедем с Иришкой к Антонине. А Костя будетза снабженца, продукты подвезёт, навестит». Они всё так хорошо придумали. Хотя,конечно, не раз ещё вспомнит она хрипловатый голос любимого человека, его дом свесёлой печкой, причудливые узоры на замёрзшем стекле, его сильные руки... И нераз сердце зайдётся в мучительном томлении, и не раз подступит к горлу комок -горький, отчаянный. Она сама всё понимает. Ни к чему ей мои слова.
Мы вздрогнули.Громким посвистом ворвался в нашу тихую беседу вскипевший чайник...
ГОРЬКИЙ МЁД С ЗАБЫТОЙ ПАСЕКИ
Дорога на озероРица петляла среди нависающих скал. Иногда казалось, они стоят сплошнойстеной и мы на всём ходу можем влепиться в серый гранит. Но в последний моментмашина ныряла в узкую расщелину, солнце мгновенно пряталось за горами, а потомопять выныривало, как только выныривали из расщелины мы. Было весело и беззаботно.Рица, как сказка, читанная, но позабытая слегка, каждым новым вывертом нагорной дороге напоминала о себе, приближала. Я вертела головой, пытаясьухватить побольше этой торжествующей, ликующей красоты кавказского лета, и,наверное, поэтому не заметила тот дом.
- Смотри, -водитель, мой давний знакомый Зосим, махнул рукой в сторону ущелья, - видишьтот дом наверху?
Нет, не успела.Проскочили. Мне вообще трудно различать детали в горном пейзаже, кажется, всёодинаково величественно и прекрасно. А домик?
- Чтов нём такого особенного, Зосим?
Зосим не сразуответил. Он всегда так: подумает, взвесит. Отмолчался, сказал:
-Там старикживёт. Давидом зовут. Давно уже. Сына один растил. Такой был красавец,слушай... Убили.
Замолчал Зосим...Крутанул руль в очередную расщелину. Я уже не спрашивала, знала: захочет - расскажет.А если уж не захочет, не заставит никто.
Ябыла права: рассказал...
...Последний разлатал он этот сапог. Кожа ещё хорошая, выделанная на совесть, но сколько можнолатать, люди старятся, а сапогам, что же, всегда браво скрипеть ипоблёскивать? Послужили, послужили они старому Давиду. Но для двора ещё сойдут,вот прихватит сейчас суровой ниткой голенище, прошьёт для верности задник.Правда, темновато уже становится. А Беслана всё нет. В Пицунду приехалиотдыхать его армейские друзья, встреча у них сегодня. Молодое дело. Давидотложил в сторону сапог, аккуратно смотал оставшуюся нитку, иголкупредусмотрительно воткнул в толстый клубок. Откинулся, прислонился спиной кстене летней маленькой кухни. Инжир нависал над ним пышной кроной, разлапистыеего листы теперь уж совсем не пропускали света. Было темно, душновато. Кдождю?
Давид сразу и непонял, что это стук копыт. Первая мысль - начался дождь, крупные тяжёлые каплигромко застучали по высохшей земле. Всадник ворвался во двор на всём скаку,обдав Давида пылью, жаром, беспокойством:
-Отец, за мной гонятся, выручай, отец!
Лица он не видел,стемнело. А вот глаза... Они требовали, умоляли, они сверкали горячечным блеском:
-Выручай, отец!
Давид метнулся вдом, потом к сараю, потом зачем-то схватил недошитый сапог, отбросил его всторону, будто мешал он ему. Наконец сообразил: подставил лестницу к стене дома- полезай на чердак, скорее... Мужчина стрелой влетел в чёрный проём. Давид прикрылдверцу, но замок вешать не стал: так меньше внимания. Убрал лестницу. Потомвзял под уздцы взмыленного жеребца, отвёл в сарай. Только управился - вот она,погоня. Влетели во двор трое, наперебой заговорили:
-Дед, не видел на коне... молодого?
-Мерзавца догоняем, отец.
-Куда дорога идёт?
Запыхались. Давидмолча налил им по стакану вина. Пока они жадными глотками пили, стоял рядом,ждал пустых стаканов. Предложил отдохнуть.
- Какой отдых,отец? На празднике в Татарском ущелье один мерзавец человека убил. Вроде поэтой дороге поскакал. Не видел?
- Я, сынки, наулице с первым петухами. Ночь уже, а я домой не заходил. Не видел.
-Ну прости, некогда нам!
Ночь в одночасьеслизала их. Некоторое время стук копыт глухо ещё отдавался под инжиром, нопотом он затих. Давид подставил лестницу, положил на тарелку ломоть хлеба,несколько крупных помидоров, кусок сыра, налил в кружку вина и осторожно, боясьпролить, стал подниматься к чердачной двери.
-Спасибо, отец! Век не забуду твоей милости.
-Поешь. Сиди пока, вдруг вернутся...
Похоже, что ивозвращаются. Правда, не так скоро, голоса на дороге то затихали, то опятьразбавляли тишину какими-то странными протяжными звуками. Только возле самыхворот Давид понял, что это плач. Узнал и плачущего. Его знакомый когда-то земляк,а теперь бармен в приморском кафе. Зачем он здесь, почему плачет? В темнотеразглядел ещё несколько человек, молчаливо обступивших подводу. Разглядел иподводу. Больше ничего не хотел разглядывать. Он шагнул в темноту, как впропасть, схватился слабеющей рукой за колесо и выдохнул одно лишь слово:
-Сынок...
- Беда, беда втвой дом пришла, принимай сына, -запричитал земляк. - Сколько лет не виделись,Давид, но беда привела меня, весть принёс тебе страшную.
На подводе лицомк звёздам лежал молодой Беслан.
-Убили твоего мальчика!
Давида бережновзяли под руки два крепких паренька, усадили под инжир, накапали чего-тосердечного. Тёплые слёзы лились из старческих Давидовых глаз. Он плакалбеззвучно, без причитаний, и от этой тишины двор наполнился какой-то особойжутью. Люди постояли в темноте, повздыхали, посокрушались, уехали. Остались двадруга Беслана. Те самые, армейские:
- Встретились,радости конца не было. Зашли в кафе, а там один местный говорит: «Беслан, онирусские, им интересно будет, покажи им наш праздник скачек». Далеко, правда,но поехали. А там народу! Все в национальных костюмах, хор долгожителей, танцы.Перед скачками Беслан повёл нас коней смотреть. Красавцы, один другого лучше.И что-то у него там с одним наездником получилось, слово за слово, мы ведьпо-вашему не понимаем. Только Беслан вскипел, бледный, как полотно, и тоттоже. Куда-то ушли. А потом говорят - у дороги парня убили. Мы туда...
Всю ночьпросидели под инжиром. Беслан лежал в доме, накрытый простынёй. Друзьяпообещали - не уедем, пока не похороним. Давид постелил им в летней кухне, асам сидел посередине двора, обливаясь тёплыми слезами и раскачиваясь. Вдругвспомнил про того, на чердаке. И в ту же секунду он понял то, от чегозахолонуло его старческое сердце и, казалось, остановилось. Это же он убилБеслана! Он, он, он!.. Ночной всадник, принесший в его дом смерть. Чёрныйвсадник чёрной беды. Он решительно поднялся, резко расправил плечи, вошёл вдом. Зажёг свечу. Маленькие тени от крохотного огонька забегали по стенамвесело, совсем не ко времени весело. Он подошёл к сыну, поцеловал его холодныйлоб, потом вытащил из-под кровати кобуру, расстегнул её. Тяжёлый металлпокорно лёг в ладонь. Сейчас он войдёт, подставит лестницу к стене,поднимется... Пересёк двор. Вдруг чья-то рука из темноты схватила его,выдернула оружие:
- Отец, отец,опомнись, что ты задумал, отец! - перед ним стоял один из Беслановых друзей.Второй тоже оказался рядом.
- Это грех, отец.Ты жить должен. Ради него, понимаешь? - голос у друга задрожал, он уткнулся вгрудь другого. Давид смотрел на них испуганно и жалко. Молчал.
