Боярыня Морозова - Бахревский Владислав Анатольевич (мир бесплатных книг .TXT) 📗
Алексей Михайлович на радостях поторопился отправить к Гонсевскому семь сороков соболей, и повез их Артамон Матвеев, получивший ради посольства чин стольника.
Новая корона хоть и не была еще водружена на голову, но уже требовала множества пиршеств, подарков. А впереди сейм, на подкупы миллионы нужны. И государь поспешил отправить дворянина Чемоданова в богатую Венецию просить денег взаймы.
* * *
Как после вина похмелье, так и после великих побед – похмелье. Надули русского царя поляки с мнимым избранием в короли, надули шведы, приглашая к разбойному разорению Польши, но обиднее всего – гетман Хмельницкий держал великого царя за великого дурака. Предательство Хмельницкого совершалось втайне, но многое недобро-русское творилось явно, наглым насильством. Сбрехать царю Запорожское Войско почитало за честь, и оттого честь их была беспутной и кровавой, как у разбойников. Отнекиваться, возвести клевету на московских воевод для чигиринской казачьей старшины стало делом обычным. Недорого стоило. Если и летели за ложь головы, то не свои. Казачья голова для гетмана и писаря с есаулом все равно что кочан капусты. Лишь бы их карману не было убытку, лишь бы варилось и поспевало тайно замешенное варево. По весне 1657 года все надежды на польскую корону для Алексея Михайловича развеялись, ни один из окаянных вопросов не разрешился сам собою, и надо было, набравшись духа, хоть на иные дать ответы смелым голосом, пристукнув царским посошком.
Жажда истины
Царя и царицу ни в чем не обойдешь. А Федосья Прокопьевна преуспела в странном, в никчемном и в опасном желании.
В карету государя запрягали цугом десять лошадей.
Федосья Прокопьевна отправилась в Донской монастырь, чтоб через всю Москву проехать. Карету боярыни несли, как небесное облачко, двенадцать золотых валашских лошадей.
Федосья Прокопьевна и сама не знала, зачем это ей. Измучилась жить во лжи, раздавлена властью? Но сама-то разве не власть? Каждый Божий день при царице.
Верные ученые люди открыли глаза на подлую неправду Никонову. В его «Служебнике», изданном в 1656 году, объявлялось: исправлен согласно с древними греческими и словенскими книгами. А на деле справщики греки калечили служебники прежних патриархов по латинским образцам, напечатанным в Венеции. «Исправляли» греки русские истинные книги по «Служебнику» епископа Гедеона Балабана, чье гнездо в польском городе Львове. «Служебник» Балабана издан в 1604 году, а правлен по венецианскому греческому «Евхологиону» 1602 года, напечатанному в иезуитской типографии.
Старые справщики, отставленные от дела, открыли глаза Федосьи Прокопьевны еще на одну ложь Никона.
Келарь Троице-Сергиевой лавры Арсений Суханов больше года жил на Афоне, собирал древние книги и рукописи, по которым следовало исправлять богослужебники.
Привез Арсений в Москву 498 книг и рукописей – богатство святого Афона, благословение святого Афона.
В тех свитках и в книгах были беседы Иоанна Златоуста и Макария Египетского, труды Василия Великого, Иоанна Лествичника, патерики, поучения эллинских философов, всякие дивные слова: Ставрона о землетрясениях, Фоклея о морских животных. А книг, по которым можно было бы сверять служебники, Суханов сыскал на Афоне всего семь. Три «Евхологиона», три «Типикона» и один «Часослов».
«Под папу Римского гребет, облачась в саккос из жемчуга!» – явилась мысль Федосье Прокопьевне, когда стояла уже перед иконой Донской Богоматери, списком с кремлевского образа.
Сердце вдруг ворохнулось.
Богородица являла любовь к Сыну. Вот что – истина!
Филарет, Иосаф, Иосиф, теперь вот Никонище. А завтра будет пастырь кроткий. Кротостью великий.
Помолилась об Аввакуме – протопопе-горемыке. В Сибирь упекли. И уж очень далеко. Господи! С детьми! Каково Анастасии Марковне? Вот кто от Никона терпит! Святые люди.
А о святости своей – не ведают. Но гонители, читая жития мучеников, разве видят в себе римское жестокосердье? Христианами себя почитают.
Краем глаза нашла свою новую служанку.
Перед Спасом стояла. Ничего, видно, не просит. Муж у Никона служил прикащиком на острове Кий, помыкал людьми. А потом раскаялся и бежал в дикие пустыни.
Енафа. Сына растит. Муж дворянин, а женился на крестьянке. Не устрашился из благородного сословия перейти в подлое.
Чего только не бывает на белом свете!
А Никона надо перетерпеть.
И вдруг поняла: по святому человеку тоска. Покаяться бы! Хорошо было в отрочестве, пока жил у них в своей келейке старец…
– Господи! Пошли мне Иордань слова! – попросила Федосья Прокопьевна Спаса. И опять к Богородице. – Благодатная! Искорку любви пошли! Я уж раздую огонек. Устала от огорчений. Благодатная! Жить во лжи и почитать себя чистой? Пошли наставника!
Енафа
Боярыня Федосья Прокопьевна Морозова отправилась за духовным наставлением к отшельнику Арсению, живущему на реке Баньке, верстах в тридцати от Кремля. На обратной дороге обещала Федору Михайловичу Ртищеву заехать в Андроников монастырь. Крюк большой, но в монастырь пожалует царица Мария Ильинична, и потому выезд совершался со всем великолепием, в карете и со слугами.
Осень уже вылила все свои дожди. Федосья Прокопьевна глаз не могла отвесть от небесного синего пламени. Как сильный огонь взмывает в трубу, так и эта синева. Она утягивала с земли душу и была такой же бездной, как ночь, только без ужаса и замирания сердца, когда смотришь на звезды. Это была легкая, радостная бездна, потому что не тьма, а свет.
Впереди поезда ехал Лазорев с пятью дворянами, за ними сотня холопов, одетых в розовое платье. Позлащенная карета была запряжена шестью горяче-рыжими лошадьми, на запятках – четверо слуг в красных бархатных кафтанах, с серебряными шпорами на красных сапогах. За каретой следовали пять крытых и пять открытых возков с дворянками, сенными девушками и шутихами, а за возками еще сотня холопов в лиловых однорядках.
Енафа ехала в последнем, десятом возке с тремя карлицами, которые не шутковали и не бесновались напоказ, а смотрели вокруг себя кротко и печально.
Пока ехали Москвой, дважды останавливались у ничем не знаменитых церквушек, и Федосья Прокопьевна выходила из кареты, дарила церквям по тридцати рублей и каждому нищему в руку своей белой ручкой даровала по алтыну. За Москвой дорога шла прямехонько да и покатила глубоко вниз, а там в гору, а на горе и стали. Отшельник жил в лесу, тропа к его келье была хоть и натоптанная, но узкая.
Все шумно и радостно спешились, стали выстраиваться гуськом, блюдя свои чины и места, но Федосья Прокопьевна вдруг поморщилась и указала на возок с шутихами и Енафой:
– Вот кто со мной пойдут! А вы все стойте на месте и не галдите, не пугайте зверей и птиц.
Енафа нечаянно улыбнулась, да так хорошо, что Федосья Прокопьевна от такой улыбки озарилась приязнью к этой новой служанке, поставленной следить за свечами и лампадами в боярских покоях.
Енафа улыбнулась, подумав о том, что птицы давно уже улетели, но она удивилась и обрадовалась веселому множеству синичек, которые слетались к тропе со всего леса посмотреть на гостей.
Лес был смешанный: рябины, березы, сосны, ели, но сосен было много, и от них в лесу был свет и радость. Перед келейкой отшельника очутились для себя неожиданно. Ни поляны, ни камня моховитого с родником. Лес и лес, и вдруг колодезный сруб, вынутый из земли! Бревна – с полено, в таком колодце ни лечь, ни сесть, а только стоять.
– Как же он спит?! Такая изба и нам тесна! – защебетали карлицы.
Енафа содрогнулась, от мозжечка до пяток пробрало, вспомнила старца Капитона и его братию. Стоя, на крюках повиснув, спят!
Боярыня беспомощно посмотрела на нее, Енафа поняла желание госпожи. Но почему-то знала: отшельника в келье нет. Подняла голову – Господи Боже мой! Стоит старец на сосне, на голом суку, а борода у него тощей косицей ниже ног. Енафа перекрестилась, кланяясь:
