Пианистка - Елинек Эльфрида (читаем книги онлайн .TXT) 📗
Эрике знаком этот тон из ее разговоров с матерью. «Надеюсь, Клеммер не ударит меня», — робко думает она. Она подчеркивает: он может с ней делать все, что захочет, буквально все, лишь бы это причиняло ей боль, потому что не существует ничего, о чем она не мечтала. Пусть Клеммер простит ей, что она написала не слишком красивым слогом. «Надеюсь, он не набросится на меня с кулаками», — опасливо думает женщина. Она доверительно сообщает мужчине, что уже много лет испытывает желание и тягу к побоям. Она считает, что наконец нашла господина, о котором мечтала.
Из страха Эрика говорит о чем-то совершенно другом. Клеммер отвечает: «Спасибо, хорошо». Эрика разрешает Клеммеру отныне выбирать для нее платья. Он может жестко реагировать на любые нарушения его инструкций по поводу одежды. Эрика распахивает большой платяной шкаф и показывает, что у нее есть. Кое-что она снимает с плечиков, другие платья остаются висеть, она их просто демонстрирует. Она надеется, что он оценит элегантный гардероб, показывая ему все это разноцветье. «То, что тебе особенно понравится, я смогу купить сама! Деньги роли не играют. Для моей матери я играю роль денег, которые она скупится тратить. Вообще, не обращай внимания на мою мать. Какой твой любимый цвет, Вальтер? Все, что я тебе написала, не было шуткой, — она неожиданно покоряется его руке. — Ты ведь не сердишься на меня? Если я попрошу тебя написать мне несколько очень личных, строк, ты ведь это сделаешь? Напишешь, что ты об этом думаешь и что ты по этому поводу можешь сказать?»
Клеммер говорит: «До свидания». Эрика вся сжимается, надеясь, что его рука опустится на нее ласково, а не губительно. «Завтра же я попрошу вставить в дверь замок». Эрика отдаст Клеммеру единственный ключ от этой двери. «Представь себе только, как мило это будет». Клеммер отвечает на предложение молчанием, Эрика жаждет его внимания. Она надеется, что он отреагирует дружелюбно, если она откроет для него доступ к себе в любое время. Все равно когда. Клеммер никак не реагирует на это, слышно только его дыхание.
Эрика клянется, что будет делать все, о чем она написала Клеммеру. Она подчеркивает: что написано — еще не предписано! Повременить — не значит отменить. Клеммер включает свет. Он не говорит с ней, и он не бьет ее. Эрика допытывается, можно ли ей вскоре снова написать ему о том, чего ей хочется. «Пожалуйста, разреши мне и дальше отвечать тебе по почте, Вальтер Клеммер говорит: „Лучше подождать!“ Голос его возвышается над Эрикой, умирающей от страха, над ее балансовой стоимостью. Он бросает в ее сторону бранное слово, словно пробный шар, но по крайней мере не бьет ее. Он дает Эрике разные имена, каждое сопровождая прилагательным „старая“. Эрика знает, что нужно быть готовой к такой реакции, и закрывает лицо руками. Она снова опускает руки: если он начнет сейчас бить ее, пусть бьет. Клеммер договаривается до того, что заявляет: он не прикоснется к ней даже щипцами. Он клянется, что никогда не испытывал любви к ней, клянется, что любовь его прошла. По нему, так пусть она идет себе на все четыре стороны. Она вызывает в нем ужас. Как она осмеливается предлагать такое! Эрика прячет голову между колен, словно пассажир, пытающийся уберечься от смерти во время падения самолета. Она уклоняется от побоев, которые, вероятно, смогла бы пережить. Он говорит, что не ударит ее потому, что не хочет замарать руки. Он бросает письмо в лицо женщине, но попадает только в подставленный затылок. Письмо валится на Эрику, как снег на голову. „Тем, кто любит, нет никакой нужды в посредничестве письма“, — язвит Клеммер в ее адрес. К письменным уловкам прибегают лишь в любовном обмане.
Эрика вросла в свой диван. Ноги в новых туфельках плотно сжаты. Руки лежат на коленях. Без всякой надежды она ждет от Клеммера чего-то вроде любовного припадка. Она ощущает приближение неизбежного: эта любовь грозит умереть! «Его любовь ведь еще не прошла», — страстно думает она. Пока он здесь, надежда еще жива. Она надеется по меньшей мере на страстные поцелуи. «Ну пожалуйста!» Клеммер отвечает: «Спасибо, не нужно». Она страстно желает: вместо того чтобы мучить и терзать ее, пусть он домогается ее любви в рамках австрийской нормы. Если бы он приступил к ней со всей силой страсти, она оттолкнула бы его со словами: «Или на моих условиях, или вообще никак». Она ждет от своего ученика, совершенно неопытного, чтобы он добивался ее своими губами и руками. Она ему покажет. Она ему покажет.
Они сидят напротив друг друга. Сколь близко избавление в любви, и сколь тяжел надгробный камень. Клеммер вовсе не ангел, и женщины тоже не ангелы. Откатить камень прочь! Эрика тверда в отношении своих желаний, которые она письменно сообщила Вальтеру Клеммеру. Помимо письма, собственно, у нее нет желаний. «Спасибо огромное! К чему тратить слова?» — спрашивает Клеммер. По крайней мере, он не бьет ее.
Он обхватывает руками бесчувственный сервант со всей силой, на какую способен, и постепенно сдвигает его в сторону, но Эрика ему не помогает. Он сдвигает сервант с места, пока не возникает щель, на ширину которой он открывает дверь. «Нам нечего больше сказать друг другу», — этих слов Клеммер не произносит. Он выходит из комнаты, не попрощавшись, и захлопывает за собой дверь квартиры. Вот он уже и ушел.
Мать громко храпит на своей половине кровати, усыпленная непривычным для нее спиртным, которое в их доме подают только гостям, гостям, которые никогда не приходят. Когда-то, много-много лет назад, в этой вот самой постели вожделение привело ее к святому материнству, и вожделение закончилось, как только была достигнута цель. Одного-единственного извержения оказалось достаточно, чтобы убить вожделение и создать пространство для дочери; отец одним ударом убил двух зайцев. И одновременно прихлопнул себя самого. По причине внутренней инертности и слабости духа он оказался не в состоянии предвидеть последствия этой эякуляции. Теперь Эрика заползает на другую половину постели, а отец зарыт в землю. Эрика не стала мыться и вообще не привела себя в порядок. От нее сильно пахнет потом, она подобна зверю в клетке, в которой накапливаются и долго не могут выветриться запахи от испарений животного, потому что клетка маленькая. Если одно животное хочет повернуться, другому приходится близко придвинуться к стенке. Эрика, с которой течет пот, ложится рядом с матерью и лежит без сна, глядя перед собой.
Эрика пролежала без сна, в собственной влаге, часа два, как вдруг проснулась мать. Ее разбудили мысли Эрики, ведь шевелиться она совершенно не шевелилась. Мать мгновенно припоминает, от чего она вчера пыталась спастись бегством при помощи ликера. Мать стремительно подскакивает и, сверкая, словно луч солнца, до восхода которого еще далеко, накидывается на ребенка с обвинениями, пересыпаемыми страшными угрозами и трудновыполнимыми обещаниями нанести Эрике телесный ущерб. С крутых склонов на Эрику летит осыпь недоуменных вопросов, летит в полном беспорядке и без какой-либо последовательности. Эрика молчит, и мать с оскорбленным видом поворачивается к ней спиной. Она интерпретирует свою обиду в том смысле, что Эрика ей противна. Однако мать снова мгновенно поворачивается к дочери и выпаливает новый акустический заряд угроз, только теперь более громких. Эрика по-прежнему молчит, сжав зубы, мать сыплет проклятиями и оскорблениями. Мать кричит и кричит, доводя себя неистовыми обвинениями до состояния, в котором она утрачивает над собой всякий контроль. Мать реагирует на алкоголь, который еще бурлит в ее жилах. Яичный ликер имеет опасное действие. И кофейный ликер ему в этом не уступает.
Эрика предпринимает робкую» попытку проявить любовь, ведь мать уже расписывает далеко идущие последствия для их совместной жизни, от которых ей самой становится страшно, к примеру, приобретение отдельной кровати для Эрики!
Эрику захватывает приступ любви. Она набрасывается на мать и покрывает ее поцелуями. Она целует мать так, как не делала этого уже много лет. Она крепко держит мать за плечи, а мать гневно отбивается, не задевая при этом никого. Эрика устремляет свои поцелуи в точку, находящуюся между левым и правым плечом, при этом она тоже не всегда попадает в цель, потому что мать отворачивает голову то влево, то вправо, уклоняясь от поцелуев. Лицо матери в полутьме кажется белесым пятком, окаймленным крашеными светлыми волосами, помогающими Эрике ориентироваться. Эрика сыплет своими беспорядочными поцелуями прямо в это пятно. Эта плоть дала ей жизнь! Этот рыхлый материнский пирог. Мокрыми губами Эрика тычется в материнское лицо и держит мать железной хваткой, чтобы лишить ее возможности обороняться. Эрика наваливается на мать сначала половиной, затем тремя четвертями своего тела, потому что та всерьез начинает отбиваться и вовсю молотит в воздухе руками. Мать пытается уклониться от губ Эрики, неистово мотая головой. Все происходит так, как бывает в любовной схватке, только целью является не оргазм, а мать сама по себе, мать как личность. И мать теперь ожесточенно сопротивляется. Напрасно, ведь Эрика сильнее ее. Она обвивает мать, как плющ обвивает старый дом, но мать таким уж уютным старым домом вовсе не является. Эрика сосет и гложет это большое тело, словно намерена тотчас заползти в него, еще раз в нем укрыться. Эрика признается матери в любви, а мать, прерывисто дыша, заверяет ее в обратном, говорит, что она тоже любит свое дитя, но требует, чтобы ребенок сейчас же это прекратил! «Вот я тебе сейчас!» Мать не в состоянии противиться буре чувств, рвущейся из Эрики, но она все же польщена. Она вдруг чувствует, что ее домогаются. То, что ты начинаешь чувствовать себя возросшей в цене, поскольку кто-то выделяет тебя среди других, — основная предпосылка любви. Эрика впивается в мать. Мать начинает неистово отбиваться. Чем больше Эрика целует ее, тем сильнее мать колотит по ней руками, чтобы, во-первых, защитить себя и, во-вторых, осадить дочь, которая, по всей видимости, утратила над собой контроль, хотя пить не пила. Мать на разные лады орет: «Прекрати!» Мать энергично призывает Эрику к порядку. Эрика с неослабевающим пылом продолжает целовать ее то там, то тут. Поскольку желаемой реакции от матери не следует, Эрика требовательно наносит ей удары, хотя и не очень сильные. Она бьет мать не в наказание, а лишь желая добиться от нее отклика, но та неверно все истолковывает и начинает осыпать Эрику угрозами и бранью. Мать и дитя поменялись ролями, ведь телесное наказание всегда являлось прерогативой матери; она со своих высот может лучше рассмотреть дочь. Мать принимает решение защищаться от парасексуальных атак собственного дитяти и наугад хлещет Эрику по щекам.
