Пирамида, т.2 - Леонов Леонид Максимович (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
– Простите, не совсем понятно... – с краской в лице ребячливо затормошился Вадим. – Хотите сказать, что удаление разделительных, так сказать, цеховых перегородок, обязательных даже в промышленном производстве, повлечет в социальном организме некоторый... ну, функциональный антагонизм, вроде перитонита, что ли?
– О нет, все гораздо проще... – улыбнулась Анна Эрнестовна. – Я хотела...
– Понимаю, хотели спросить – по какому параграфу конституции будут прописаны в будущем просто дурные люди?
– Нет, совсем просто... словом, как при тех же обстоятельствах постоянного и невыносимого чьего-то присутствия вы поступили бы на нашем месте?
Застигнутому врасплох Вадиму ничего не оставалось, кроме как плечами пожать в знак безвыходности положения:
– Мало ли что можно предпринять!.. На худой конец, чтобы уж не мараться, я просто бы сменил
жилплощадь на худшую в другом районе. И вообще, вам кажется, что это разумно – думать о будущем, которого уже не будет?
– Неужели вы думаете, милый Вадим, что в наши дни, когда страх жизни сильнее страха смерти, вас минует жуткая необходимость довериться чуду, чтобы не оступиться в бездну? – осторожным намеком на возможную неизбежность осведомилась хозяйка.
– Ну, с годами и в тоскливом пред исходном поиске надежды на любое, пусть самое мизерное существование за рубежом бытия может пригодиться и утешительная аналогия с гусеницей, которая, укутавшись однажды в свой гробовой кокон, по прошествии сроков вылетает на свет божий нарядным мотыльком. Но моему поколению, после всего случившегося, без памяти о прошлом и с неизвестностью будущего, уже не страшна никакая бездна впереди.
– Вот и напрасно, молодой человек, – назидательно сказал Филуметьев, – только мухи не боятся бездны. Они не разбиваются при паденье.
Наступила пауза, в течение которой жена просила мужа не волноваться, чтобы не повторился вчерашний приступ.
– Спасибо за полезные сведенья из насекомой жизни, – сказал наконец Вадим, как бы приглашая хозяина держаться в рамках мирной полемики. – Тогда чем же по-вашему применительно к людям, дорогой Иван Платонович, объясняется наше бесстрашие – нехваткой воображения или легкомыслием юности?
Филуметьев лишь руками развел от бессилия ответить на каверзный вопрос:
– Скорее общим недомыслием людей о самой мысли, которая предназначалась на нечто большее, чем обслуживанье в хомуте цивилизации не только нужд ее, но и пороков. Лично мне мысль рисуется шестою, после пяти предшествующих, фазой единого вселенского вещества и очередною ее уже мерцающей ступенькой при восхождении в запредельную и все еще не окончательную высь, откуда раскрывается глубинная панорама мироздания. К сожалению, способность мышленья о вещах, никем пока не подозреваемых, наделены лишь избранники... Да и то в форме кратчайших озарений, достижимых лишь при жизни, для чего, в сущности, и даруется нам она, тогда как для бессмертного наблюдателя в зените ленивая река времен течет быстрее мысли, так что героические свершенья целых эпох тотчас за пограничной чертой становятся для него шелухой их вчерашнего существованья. Не отсюда ли возникает греховный ропот о безжалостности божества? В земном же обиходе такое чисто небесное блаженство мышленья возмещается неменьшим роскошеством, кратковременным, зато одинаково с королями доступным даже нищим...
– По мнению уважаемого профессора, каким же именно волшебным роскошеством богатство уравнивается с нищетой? – почтительно справился Вадим.
Дабы покороче разъяснить свою громоздкую, несколько неуместную в присутствии жены и гостя концепцию, хозяин собрался было напрямки объявить причиной крушения человеческого мифа не что иное, как телесную усладу, посредством которой природа авансом, вроде конфетки, оплачивает родителям многолетнее преображение личинки в воина, поэта, мудреца... Но зачем-то покосился на жену, которая, зная склонность супруга к живописным подробностям, отрицательно качнула головой, и тот с ходу заменил щекотливую логику того же факта послушным усердием праотцев, деятельно стремившихся размножиться до той бесчисленности, как песок морской, которую библейский пророк почитал высшей небесной наградой праведности.
– Поначалу, в условиях пещерного комфорта, дело у них шло туговато, – уже без тени смущенья продолжал Филуметьев. – И вдруг, прорвавшись сквозь стенку естественного отбора, буквально на глазах наших превратилось в лавинное нашествие потомков, чем-то сходных с беженцами к нам сюда из завтрашнего века. Мощный потенциал цивилизации уже не успевает обеспечить им жизнеустройство и прокорм, откуда родятся голод, война и нищета, тоже не способные хоть на полнормы унять стихийно возрастающую плодовитость. Но кто знает, возможно, уже сейчас где-то в безвестном захолустье земного шара, склонясь над букварем, задумался о чем-то тихий отрок, послезавтрашний благодетельный изверг, который возложит на себя труд и грех большою кровью отсрочить хоть на век-другой неизбежный финал людского цикла? Вглядитесь пристальнее в трагический ландшафт грядущих столетий: серенькое небо судьбы над пустыней и на ней, простираясь за горизонт, несметная, впритирку сплюснутая толпа обезумевших особей, и каждая в задышке и с глазами навыкат, зубами и грязной бранью по невозможности высвободить кулаки обороняется от уймы таких же обреченных, как сама, пытающихся втиснуться в ее священное пространство. Энергия неутоленной ненависти повысит перегрев нашего органического вещества до критического уровня и завершится еще небывалым самовозгоранием человечины, после чего наступит ночь, вакуум, тишина, и сцена на некоторое время опустеет. По отсутствию мудрецов подобного калибра, как мы с вами, вряд ли кому-либо посчастливится придумать для современников более утешительный вариант, чем вера в чудо!.. – пошутил профессор, чтобы смягчить неловкость наступившего молчания.
– Значит, людям на уходе остается только примириться, будто их никогда и не было на свете? – справился Вадим, пугаясь своей догадки, что какая-то вовсе неодолимая печаль вдохновила старика на его доверие к мальчишке.
– Напротив, не надо предаваться унынию, – отвечал Филуметьев. – Мильон лет спустя, когда для вновь помолодевшей планеты будет проектироваться новая раса, достойная вечного жительства в том оазисе вечной праздности, будет учтена неудача предыдущей, нашей, созданной на базе глины, для которой, несмотря на литургические взлеты духа, тяга земная, могильная, оказалась много сильнее небесной...
– Вот и отец мой, истовый русский поп, помнится, сказал однажды, что смерть человека диктуется усталостью глины, а не души. Глине летать не дадено, – успел вставить Вадим.
– ... И оттого на утренней прогулке призраки в белых хитонах уже не станут рвать райские цветы, предназначенные не для свадебных букетов или погребальных венков, гербариев и популярной у охотников настойки под названием зверобой, а для благоговейного созерцания их, – ворчливо осудил он и вдруг почему-то попросил считать услышанное не признаком умственного износа, а лишь навязчивой идеей стариковства.
– Ну, порой и у молодежи возникают навязчивые идейки, не вполне созвучные с эпохой, – по внезапному наитию похвастался Вадим. – Весь последний месяц и меня, например, мучит одна такая неотвязная загадка, видимо, как у вас, единственное прибежище от вынужденного безделья.
– Если не тайна, то хоть вкратце и негромко поделитесь, какая она у вас и о чем, – оживился хозяин и чуть подался из кресла в ожидании ответа.
– В общем-то сущий пустяк, – смутился Вадим. – Почему радуга всегда представляется нам в виде половинки, хотя последовательно сквозь линзу и призму пропущенный солнечный луч, если не взорвется внутри стекла, должен, по-моему, образовать на экране сплошной спектральный круг с цветными кольцами внутри, и тени менделеевских элементов разместятся ли там по-прежнему, то есть теперь уже радиально, и если нет – то где и как? И вообще, могут ли сомкнуться полярные фланги линейного спектра? И тут возникает еще уйма разных сомнений. Жаль, что не успею, да уже и негде проверить на приборе мою бредовую головоломку, за которую на всемирном конкурсе недоучек мне в качестве приза, наверно, присудили бы самый большой арбуз текущего урожая, – путаясь в словах, объяснил он, разумея в ней нечто вроде морской раковины, прижав к уху которую, можно долго слушать странный гул текущего времени, преисподних вод или космических поветрий, способных заглушить фанфарный, пополам с пальбой, треск современности.
