Пирамида, т.2 - Леонов Леонид Максимович (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Несомненно, супруги Филуметьевы сами были повинны в своих несчастьях. Имея полную возможность соорудить и себе ответные подмостки под потолком для посменного, хотя бы по часу в день, лежания там ухом к отдушине, они могли выудить ценнейший материал об одном беглом колхознике с той же фамилией, в подпитии изрядно костерившем Советскую власть, однако из ложной щепетильности погнушались пустить в ход оружие своего врага. И значит догадывались о магических свойствах вентиляционной трубы, потому что вышеизложенные сведения о соседе были преподаны Вадиму иносказательно, в смягченных тонах и, несмотря на припущенную погромче радиомузыку, почти шепотом – видимо, из нежелания дополнительным озлоблением усложнять и без того трудный регламент коммунального общежития.
Под монотонный рассказ филуметьевской супруги, без единого всплеска гнева или жалобы, Вадим еще и еще раз обегал взором комнату, погруженную в зеленоватые, по абажуру, сумерки. Если полное отсутствие мелочей, загромождающих вниманье сверх своего служебного предназначенья, указывало на умеренные потребности хозяев, то старомодная, не позднее начала века, добротность мебели, вполне заслуживавшей наименование недвижимость, позволяла судить о степени достатка для ее приобретения и, следовательно, о давности филуметьевской славы. Безгневное достоинство, с каким профессорская жена рассказывала о своем смертельном враге, также указывало на привычку ко всеобщему и безусловному уваженью.
– Не сочтите, милый юноша, мои мысли за ропот или фронду, одинаково бессмысленные в нашем положении, – тихо и плавно говорила меж тем Анна Эрнестовна. – Хотя по воспитанью моему мне и претит нынешнее стремленье победителей истребить полностью расу господ, умственных в том числе, терпимых порой разве только по соображениям оборонного характера... Но я готова понять постоянное раздражение абсолютного низового большинства против любого превосходства, как бы уличающего тебя в ничтожестве. Иван прав в том смысле, что гуманизм именно так и должен был неминуемо закончиться. Не скажу, что забавно наблюдать свою ликующую нацию с высоты эшафота, но... что поделаешь, дорогой мой? Когда природе понадобилось чье-то изгнание, она атакует обреченное со всех точек одновременно, довольно гадкими средствами иногда... В данном случае она применила тараканов. Не улыбайтесь, их необозримые полчища за стенкой готовы к ежеминутному вторженью. Мы с Иваном еле поспеваем ловить их, потом по часу, по два лежим в одышке, расставив пальцы.
– И знаете, что занятней всего... – тоном научного сообщения вставил сам Филуметьев, – иногда наблюдается попеременный, с обоих флангов, маневренный охват с явным расчетом измотать противника!
– И вы думаете, соседи нарочно подпускают их сюда? – заражаясь от них дрожью отвращенья, поинтересовался Вадим.
– О, вряд ли даже понимают наступательную мощь своего оружия. Просто они взаимно прижились и не замечают друг друга: сама природа помогает им в освоении новых территорий. Это первый вечер за месяц, что их почему-то не видно. Действительно, в нашей, возможно, слишком чистоплотной семье ужасно не любили всякую домашнюю насекомую нечисть. Умерла бы на месте, если бы увидела на себе хоть одного!
Из-за той напрасной тревоги Вадим снова услышал Анну Эрнестовну по меньшей мере двумя-тремя фразами позже.
– ...и вообще плохо разбираюсь в большой политике, хотя и посещала подпольный кружок у себя в Бестужевке, – продолжала она в развитие упущенной мысли, и Вадиму показалось вдруг, что она умнее и искреннее своего супруга. – Существо революции я постигла лишь в наши годы, а тогда наравне со всей интеллигенцией нетерпеливо звала ее, воспринимая как некое благое обновление жизни наподобие шквального тропического ливня. Но мне всегда была противна встречаемая в русской деревне зависть так называемого бедняка, особенно под хмельком, к своему соседу по поводу самовара или новых яловых сапог... нередко доводившая и до поджога в особо ветреную осеннюю ночку. Мы тоже дважды горели заодно. Не сочтите за сословное зазнайство, я не камергерская дочь, имею право сказать все в лицо моему народу, потому что сама из низов... о чем, правда, не пишу в анкетах с тех пор, как имущественный ценз революционной благонадежности снижен через безлошадность, беспородность, бездомность чуть ли не до полной нищеты. Тогда отец мой, мастер кровельного дела и почти предприниматель (у нас в Прибалтике это была уважаемая профессия, почетное звание), держал при себе двух учеников.
– Ну, чего ты так волнуешься, Аня, словно оправдываешься перед ним! – с жалостью в голосе сказал Филуметьев про смутившегося гостя, который уже догадывался, что с таким количеством ненужных подробностей оправдывается не только перед ним, гостем, но и тем, четвертым, чье незримое ухо уже подразумевалось здесь с самого начала визита по ту сторону вентиляционной трубы.
– Не мешай... – отмахнулась жена. – Короче, не располагая ни специальными знаниями, ни достаточной самоуверенностью, я никогда не пыталась предопределять и тем самым диктовать строй жизни нашим потомкам. Мне даже кажутся иногда бесплодными подобные попытки, если судить – с каким кровавым иногда ожесточеньем последующее поколенье свергает стеснительные предписанья не далее как дедов, кстати – неспособных порой благоустроить и свое собственное житьишко. Поэтому я ужасно завидую иным нынешним ораторам, вот и этому тоже!.. С их жаркой безоговорочной убежденностью насчет всех завтрашних чертежей. Наверно, бесконечно весело жить и легко умирать с таким ясным прозреньем человеческого счастья... Ну-ка, помолчите все капельку!
По ее знаку муж и гость прислушались к непрестанно действующей радикоробке над буфетом, истинное назначенье которой Вадим разгадал лишь теперь, когда как-то незамеченно для всех троих музыка сменилась речью. Противный голос бубнил что-то, словно в пустое ведро.
По безмолвной просьбе хозяйки Вадим сходил приглушить нестихающую громкость передачи.
– Уж нам с Иваном, конечно, не дожить до только что помянутого полдня, да и не подобает такому старичью самим видом своим омрачать большие праздники... – взглядом поблагодарив гостя, сказала потом Анна Эрнестовна, – но все же была бы не прочь призраком обойти места радостей былых: как именно там все устроится, что доставляло столько горечи на нашем веку. Бывает, пристанет неотвязный мотив, не отобьешься никак... Вот и у меня. Я не голодала в детстве, но, выросши в суровой скудости, привыкла семейный лад ценить, нравственную подоплеку общественной конструкции, не меньше чем, как говорится, материально-прожиточный индекс. Наверно, замечали и вы, несмотря на свою молодость, что, помимо капиталистов и тунеядцев, так успешно истребляемых революцией по чисто внешним приметам сытости, не меньшее зло жизни составляют просто плохие люди... Меж тем, в противность уже убитым они неуязвимы, потому что ни внешность, ни житейские манеры не позволяют их заподозрить в аристократическом происхождении. При отличных анкетах у них такой унылый голодный взор, что вряд ли успокоятся по достижении одного лишь гражданского равенства... Вы поправьте меня, пожалуйста, если по юридической безграмотности заврусь где-нибудь! Они и неподсудны, ибо в коммунальном обиходе убивают наповал без яда и ножа, следовательно, без внешних улик...
Да и в самом деле невиновны, что с наивной, порою детской жестокостью мстят единственно за свою духовную, ничем не возместимую обделенность. Врожденное от природы, не обусловленное социальной средой не может караться по закону, да и безумие-то лишь в крайнем случае подлежит принудительной лечебной изоляции. Да они и сильнее нас, так как мы с мужем ни за что не полезем наверх подслушивать у трубы их секреты... И, наверно, именно за это я почти ежедневно испытываю на себе их неприязнь за уход от драки, за примирительное молчание в очереди или трамвайной стычке, за способ носить шляпу, как они не умеют, за старание опускать глаза для сокрытия иронического блеска в них, что, правда, не всегда удается, и получается оскорбительный взрыв потревоженных площадных страстей... Не сочтите за дерзкое высокомерие – надевать на себя золото в домашней обстановке, зарабатывая ненависть, но по моим наблюдениям оно гипнотизирует соседей, которые как бы смирнеют при виде тусклого желтого сиянья, робея от зависти, что помогает мне сохранять личное достоинство и защититься от хамства, а может, и неприкосновенность в их присутствии, на кухне, например. Но охотно завтра же сдала бы надлежащему коменданту мой криминальный пустячок – под расписку, разумеется, что не потребуется что-нибудь в придачу, достигаемое разве только отделением головы от туловища... Впрочем, лучше послезавтра, потому что на равных то проклятое превосходство мое, если хоть сколько-нибудь имеется в действительности, выявится тогда еще сильнее. Но там мне уже нечем станет заслониться от тараканьей напасти, скажем, вроде надежной каменной стены, как прежде, по невозможности частного строительства ввиду хотя бы отмены денежной системы... Да и общество с полным правом осмеяло бы прихоть нервной барыньки, которая поэтому вымрет заблаговременно. В плане всечеловеческой идеи победа их вполне закономерна, даже священна, что отлично понимали и просвещенные римляне первых веков христианства... И потому естественное неудобство нашего нынешнего с Иваном состояния не дает мне смелости на точную биологическую квалификацию нашего милейшего соседа... К тому же всякая брань, не выясняя ничьей правоты, лишь уравнивает стороны в ничтожестве. Боюсь, однако, что поскольку он накануне эпохального открытия, что планомерной нивелировкой умов можно довести род людской до состояния, когда сам он будет жить и творить в большом доме человечества, свободном от межэтажных перекрытий, мне и хотелось бы спросить из чисто дамской любознательности... По-вашему, такой порядок пойдет на пользу земному шару?
