Повесть об Остролистном холме - Алберт Сюзан Уиттиг (книги txt) 📗
Как можно было ожидать, члены этого необычного собрания не чувствовали себя достаточно спокойно в обществе друг друга. Существа поменьше старались держаться вместе и поодаль от тех, что покрупнее, а самые крупные растопыривали локти и занимали больше места, чем полагалось по справедливости. Нервы у животных были на пределе, чувства растрепанны. Толкаясь и огрызаясь, они то и дело раздраженно цедили сквозь зубы: «Куда прешься?», или: «Вы, должно быть, не заметили, сэр, но это мой хвост!», или: «Придвинешь еще на дюйм — откушу!»
Барсук поднял свой жезл, требуя тишины.
— Да, это опасно, — подтвердил он. — Каждый раз, появляясь среди людей, мы подвергаем себя опасности. А кое-кто из нас не чувствует себя в безопасности и здесь, в нашей компании. Однако настало время забыть про свои страхи. Негоже сидеть сложа лапы и спокойно наблюдать, как преступники похищают наших братьев и сестер и устраивают жестокие кровавые зрелища, приводящие к их гибели. И если мы допустим, чтобы подобное позорное представление состоялось нынешней ночью, то позор этот падет на нас, друзья мои, вечный позор! Мы утратим право носить гордое имя ЖИВОТНЫЕ!
— Слушайте! Слушайте! — вскричала оранжевая морская свинка и тут же смолкла, остро осознав всю свою ничтожность и посчитав благоразумным предоставить право ликовать и приветствовать оратора тем, кто побольше и для кого это дело попривычней.
— Ах да, — сказала все та же полевка, пригладив блестящую шерстку. — Прошу прощения, господа, но неотложные дела требует моего присутствия дома.
Отбытие полевки превратилось в настоящий исход — за ней потянулись все прочие мыши (внезапно вспомнив о столь же неотложных делах), а также пара-тройка пожилых кроликов, белка (та заявила, что вывихнула лодыжку) и крот, у которого неожиданно разболелись зубы.
Босуорт, вспомнив Четвертое Практическое Правило (относительно ухода без предупреждения), отвернулся от покидающих собрание животных, как бы не замечая происходившего. Однако профессор не чувствовал себя обязанным соблюдать барсучий этикет и проводил трусов язвительным уханьем. К нему присоединились и другие животные — они свистели и выкрикивали вслед уходящим: «Только попробуйте нас о чем-то попросить!» и «Знать вас больше не желаем!»
Когда последний беглец исчез из виду, Босуорт снова попросил тишины.
— Слово предоставляется профессору Галилео Ньютону, — объявил барсук.
Послышались вежливые аплодисменты, почтительные призывы «Просим, просим!» и хриплые выкрики ласок и горностаев, разогревающие толпу.
— Благодарю вас, — сказал профессор, воздев крылья. — Братья и сестры, римские граждане, землепашцы, — возвысил он голос, — к вам обращаюсь я, друзья мои!
Эти слова вызвали замешательство в рядах слушателей. Нашлись и такие, кто открыто заявил, что они не являются ни римскими гражданами, ни землепашцами. По толпе прошел шум: «К чему он это клонит?»
Но вдруг настала тишина: профессор приступил к пылкой декламации знаменитой речи короля Генриха перед сражением при Азенкуре, внося, впрочем, в шекспировский текст некоторые изменения:
Мы Ночью Остролистного Холма
Сегодняшнюю ночь поименуууем,
Кто невредим домой вернется, тот
Воспрянет дууухом, станет выше ростом,
О нас, о горсточке счастливцев, братьев.
Тот, кто сегодня кровь свою прольет,
Каким бы он животным ни являлся,
Доколе я живууу, мне станет братом.
Слова уууслышав: «Остролистный холм».
Кто, битву пережив, ууувидит старость,
Тот каждый год в канууун, собрав друзей,
Им скажет просто: «Завтра бууудет праздник,
Что Ночью Остролистного Холма
Был наречен героями сраженья»,
Рууукав засууучит и покажет шрамы:
«Я полууучил их в этой славной битве».
Старик о ней расскажет повесть сыну,
И ночь сия не бууудет позабыта
Отныне до скончания веков.
С ней сохранится память и о нас —
[11]
К тому времени, когда профессор приблизился к середине этой трогательной речи, немало слушателей извлекли из жилетных карманов носовые платки и осушили невольные слезы. Закончив, он сделал глубокий вдох и воскликнул:
— Кто с нами вступит в битву, отзовитесь!
В ответ все животные издали такой оглушительный вопль, соединивший в себе писк, визг, рык, лай, вой и храп, что его могли бы слышать и в Сорее, если бы кто-то из обитателей деревни дал себе труд прислушаться. Собравшиеся жали друг другу лапы и одобрительно хлопали по спине, не скупились на взаимные поздравления с проявлением величайшего мужества, пускались в пляс, пели, издавали воинственные клики и, наконец, довели себя до крайней степени возбуждения — точь-в-точь как это делают люди, когда готовятся к войне. Наконец Босуорт вновь поднял свой жезл и произнес:
— А теперь, парни, — в путь!
И разношерстная компания двинулась вниз по южному склону холма, продираясь сквозь заросли вереска и ежевики, преодолевая россыпи камней и форсируя мелкие ручьи. Ведомые Босуортом, они храбро вступили под мрачный полог Кукушкина леса. Крысиный отряд мерил шаг непосредственно за барсуком, в арьергарде топала куница, а над головами летел профессор, подбадривая войска:
— Славное зрелище, друзья! Четче шаг! Прибавим ходу! Мы — горсточка счастливцев, братья!
Впрочем, несмотря на призывы профессора, Грошик никак не мог прибавить ходу — ведь его ноги были короче, чем у других животных, и он едва поспевал за ними, оскальзываясь, спотыкаясь, срываясь с каменных обломков и падая во все лужи, которые оказывались на его пути. К тому моменту, когда горсточка счастливцев достигла лесистого холма к северу от гостиничного двора, несчастный Грошик был весь в шрамах и царапинах, одно ухо зверька оказалось разлохмачено, лапа рассечена до кости, а его мокрая перепачканная — некогда оранжевая — шкурка приняла совершенно кошмарный вид.
Однако сердце у этого маленького существа было большим: подобно другим животным, он испытывал потрясение при мысли о том, что должно было произойти той ночью. И он с превеликим мужеством напрягал последние силы, чтобы не отстать от других. Наконец, в полной темноте, они остановились на холмике у конюшни, чтобы перевести дыхание, и заглянули в приоткрытую дверь.
33
Побоище в гостиничной конюшне
То, что они увидели, не могло не вызвать потрясения. Это было зрелище, воистину не предназначенное для животных. На грязном полу конюшни был обозначен крут диаметром примерно в восемь футов, обнесенный временной деревянной изгородью высотой в три фута. Вокруг этой арены на столбах висели фонари, которые ярко освещали огороженный круг и бросали дрожащие тени на стены конюшни.
Вокруг арены толпились мужчины — они хохотали, кричали, толкали и подначивали друг друга. Кое-кто взобрался на скамьи, специально принесенные сюда, чтобы лучше видеть происходящее. Судя по одежде, большинство зрителей были фермерами и деревенскими жителями, однако встречались и приехавшие издалека постояльцы сорейской гостиницы — их можно было легко отличить по блестящим котелкам, хорошего покроя сюртукам и галстукам. Два-три официанта из бара расхаживали в толпе зрителей и вопрошали: «Что будете пить, господа? Желаете заказать что-нибудь?» Кто-то собирал ставки участников пари, кто-то держал в руках небольших собак или тащил их на веревке, обвитой вокруг шеи животного, кто-то пробирался сквозь толпу, держа на плече проволочную клетку, наполненную бурыми крысами, — хотя главным блюдом в меню этого представления и был барсучий бой, он предварялся несколькими схватками собак с крысами.
